Порой о былых практиках напоминает не только ценность подарков, но и способы их вручения. Вот современный пример: когда 12 апреля 2011 года, сразу по избрании, президент Бразилии Дилма Русеф прибыла в Пекин с официальным государственным визитом, две китайские авиакомпании объявили о заказе тридцати бразильских региональных самолетов марки Embraer Е-190 и опционе на пять дополнительных самолетов[35]. Подобные подарки немыслимы для американского, японского или индийского правительств: ни японские, ни американские, ни индийские авиакомпании не встанут послушно в очередь, чтобы купить нужные с дипломатической точки зрения самолеты и объявить об этом точно к дате того или иного визита. Еще предстоит увидеть, откликнется ли бразильское правительство благосклонно, станет ли оно выражать пассивное недовольство недооценкой китайской валюты, которая, содействуя китайскому экспорту, почти полностью уничтожила легкую промышленность Бразилии (вместо того чтобы самим производить одежду, барные стулья и прочие товары, Бразилия сегодня импортирует их из Китая, все больше превращаясь в экспортера сырья – при производстве-то Embraer). По иронии судьбы лишь после визита Русеф Бразилия начала реагировать на недооценку юаня; кроме того, в качестве ответной меры на массовую скупку китайцами сельскохозяйственных земель Бразилия (как и Аргентина) приняла новые законы, запрещающие продажу земли иностранцам. Такой реакции не было, когда земли скупали европейцы или американцы.
Китайская система подарков, безусловно, доказала свою пользу при проникновении Китая в Африку. Нет ничего дурного в поисках нефти, добыче полезных ископаемых или сельскохозяйственном производстве китайских государственных предприятий в Африке: они действуют приблизительно так же, как их коллеги из Европы или Америки, применяют практику «Ты – мне, я – тебе», но китайские инвестиции создают меньше рабочих мест, поскольку зачастую рабочие-китайцы (даже неквалифицированные) сами приезжают трудиться в африканские страны.
При этом китайским инвестициям сопутствует программа приглашения в Китай африканских политиков, ответственных за решения по выдаче лицензий на разведку и добычу сырья. За последние годы в Пекине торжественно и по всем правилам этикета приняли сотни африканских политиков, одарив всех ценными подарками, в том числе в твердой валюте.
В прежние времена неотъемлемой частью системы дани было услаждение взоров и чувств изысками китайского императорского двора даже для самых неотесанных варваров из степей и тундры, если они могли послужить императору, сражаясь против его врагов. Сегодня китайские официальные лица столь же неразборчивы в отношении эксцентричности африканских гостей, из которых мало кого приглашали в Великобританию, Францию или США: в этих странах тоже есть свои церемониальные программы – значительно скромнее китайских, менее пышные и не предусматривающие иных подарков, кроме тривиальных сувениров. Потому китайская методика гостеприимного обращения с варварами особенно успешна в отношении менее достопочтенных официальных гостей, каковых более чем достаточно.
Что касается самой дани, то в наши дни она приобретает ценную форму получения правительственных концессий на добычу сырья. Даже если эти концессии предоставляются китайским компаниям-новичкам на тех же условиях, что и уже присутствующим в Африке западным компаниям, это все равно большой успех для китайцев, которые зачастую не могут гарантировать ни заботы об окружающей среде, ни соблюдения достойных условий труда и которым необязательно привлекать местную рабочую силу для восполнения высоких издержек на привлечение иностранных специалистов.
Еще одним эхом былой системы в отношениях Китая с Африкой является культурная дипломатия. Некогда император добивался покорности подданных и почтения данников к своей исключительной добродетели, непрестанно выражаемой в благодеяниях. Современные правители Китая, желая выглядеть неоконфуцианцами, охотно осыпают мир проявлениями заботы: едва где-либо происходит стихийное бедствие, заслуживающее внимания высших должностных лиц, премьер-министр немедленно прибывает на место происшествия, специально облачается в повседневную одежду, утешает жертв стихии, хвалит спасателей и торопит местных чиновников с оказанием скорейшей помощи пострадавшим.
Здесь важно не внешнее, а скрытое: такого рода благожелательные правители сулят стране неизбывное счастье и благоденствие, а СМИ надлежит подавать новости в соответствующей позитивной манере. Казалось бы, лучезарная маоистская пропаганда осталась в прошлом, однако ей на смену пришли бесконечные истории успеха, которым не препятствуют некоторые общепризнанные трудности.
Это измерение китайской публичной культуры – позитивный тон СМИ, разбавляемый для достоверности отдельными сообщениями о недостатках на местах, – чрезвычайно привлекательно для большинства африканских политиков. Недавно господин Самуэль Окудзето-Аблаква, заместитель министра информации Ганы, объяснил, почему так происходит: он похвалил «“Синьхуа”, китайское информационное агентство… [за его] высокий профессионализм в подаче информации о Гане… в отличие от других иностранных СМИ, которые обычно выставляют Гану и другие африканские страны в дурном свете (sic!)». Свои похвалы Окудзето-Аблаква расточал, когда открывал фотовыставку агентства «Синьхуа» на факультете лингвистики в Университете Ганы[36].
Третий отголосок системы дани проистекает из ее неотъемлемой характеристики – двусторонности отношений. Допускаются лишь два участника сделки: укрощенный варвар, приносящий дань, и милостивый император, готовый вознаградить варвара ценными дарами. Если на границе наметились какие-то беспорядки, вместо милости дозволяется проявить строгость и сделать выговор (или, наоборот, в зависимости от расклада сил, император может снизойти до особо ценного подарка).
Возбранялось лишь одно – допускать объединение вождей сопредельных варварских племен. Даже если они объединялись в действительности, император не принимал их вместе: отношения всегда выстраивались исключительно на двусторонней основе.
Тут сразу приходит на ум история с островами Спратли. Страны АСЕАН, предъявляющие права на отдельные острова в Южно-Китайском море, ощущают угрозу со стороны Китая, который притязает на весь архипелаг, пускай тот расположен далеко от китайского побережья. На собрании представителей стран – членов АСЕАН в июле 2010 года было принято вполне резонное решение провести многосторонние переговоры с КНР, однако это решение вызвало гневную отповедь китайского министра иностранных дел Яна Цзечи – по крайней мере, так восприняли случившееся сторонние наблюдатели[37]. По всей видимости, унаследованная неравноправная двусторонность вассальной системы вполне отвечает китайским интересам, но в то же время это единственная модель внешнеполитического поведения, укорененная в официальной китайской культуре.
Итак, китайский великодержавный аутизм усиливается не только вследствие внутреннего спроса ввиду размеров страны, но и благодаря негласной презумпции исключительного положения и иерархического превосходства, традиционной для международной политики эпохи Хань.
Полагаю, как раз это ощущение своего иерархического превосходства побуждает китайцев столь остро воспринимать «неравноправные договоры» девятнадцатого столетия, начиная с Нанкинского договора 1842 года, навязанного династии Цин победившими британцами (этот договор связывал обязательствами только китайскую сторону). Китайцев возмущало не само неравенство, а изменение привычного положения сторон: ведь раньше император подчинял себе иностранцев, а не наоборот.
Выдвигаемое нами утверждение, будто древняя политика Тянься сказывается на современной китайской внешней политике, может быть отвергнуто как недостоверное, предвзятое или враждебное «ориенталистское», если вспомнить терминологию Э. Саида, этого пророка и покровителя интеллектуального антизападничества. Тут стоит отметить, что местное отделение находящегося в Пекине Института Конфуция, финансируемого государственным органом Ханьбань (Канцелярия национального управления по изучению китайского языка как иностранного, орудие культурной пропаганды КНР), выступило спонсором мероприятия, организованного в мае 2011 года в Стэнфордском университете под названием «Рабочий семинар по Тянься: культура, международные отношения и всемирная история. Осмысление китайского восприятия миропорядка». Название звучит научно-исторически, но суть мероприятия была иной, что явствует из пояснительного текста:
«Практическая ценность традиционного китайского видения мирового порядка, или Тянься… [состоит в том, что]… оно возводит авторитет универсальной власти к моральным, ритуальным и эстетическим основаниям высокой светской культуры, вырабатывая социальные и моральные критерии для оценки справедливого и гуманистического управления и надлежащих социальных связей. Разнообразные мнения, обусловленные Тянься, сегодня заново проявляют себя в современном Китае, ищущем способы морального и культурного взаимодействия и взаимосвязи с мировым сообществом. Мы уверены, что это китайское видение может оказаться продуктивным… в нашем противоречивом и пока еще не взаимосвязанном мире».
О продуктивности такого видения можно прочитать во вводной брошюре к мероприятию:
«Китай превращается в экономическую и политическую великую державу, а мыслители и исследователи обсуждают теоретические последствия традиционного китайского видения миропорядка. Попытка [Китая]… стать членом мирового сообщества и войти в мировую историю противоречит западному темпераменту, погруженному в конфликты национальных государств, в геополитическое соперничество и в экономическую теорию, основанную на индивидуализме собственников и империалистической экспансии. Эти особенности современного капитализма способствуют мистификации культурных различий и усугублению географического неравенства».