Одержимость “гениальностью” постепенно становилась настолько всепоглощающей, что он парадоксальным образом стал терять интерес к самому искусству.
Не то чтобы он сам себя считал гением. Ему было насущно необходимо, чтобы таковым его считали другие. А от этого характер его все больше портился, а настороженность и подозрительность все возрастали.
Для установления своей репутации гения он выбрал самый простой, но не самый, мягко говоря, удачный для этого путь. Он стал активно, вполне декларативно и довольно навязчиво отказывать в гениальности и таланте всем, кто его окружал. По такой примерно схеме: “В искусстве, Серега, на сегодняшний день есть только двое — ты и я. А все остальные — бездарности и неудачники”. Или он говорил: “Вчера встретил Валерку. Идет такой, весь в джинсовом костюме. Одет совершенно не по таланту”.
Легко догадаться, что это нравилось далеко не всем. И его постепенно стали попросту избегать.
Однажды Пригов столкнулся с ним на улице. Он был смертельно пьян, лицо его было залито слезами, он шел прямо по лужам, и брызги летели во все стороны.
“Что случилось?” — спросил его Пригов. “Я недавно женился! — сквозь рыдания ответил тот. “Ну, это еще не повод…” — “Да не в этом дело! Вчера я вдруг узнал, что моя жена не считает меня гением! Но я же ведь гений, правда?” “Конечно, гений! — ответил мой добросердечный друг. — А кто же еще”.
И они разошлись в разные стороны.
* * *
Спешу поделиться, потому что дело по-своему экстренное.
Ну, не то чтобы так уж прямо, но все-таки…
Дело в том, что вот прямо сейчас подошла ко мне вплотную дама.
Дама как дама. Ну, глаза слегка выпучены и взгляд слегка разбалансирован. Ну и что с того…
Подошла, в общем, и говорит:
“Ну уж вы-то точно должны знать, где тут психдиспансер!”
Я честно, хотя и, как мне показалось, несколько виновато сказал, что нет, увы, рад бы, но, увы…
А она слегка недоверчиво и слегка укоризненно покачала головой и пошла дальше в поисках истины.
Ну? И что теперь?
* * *
Мне-то судить трудно, но некоторые считают, что кое-каким чувством юмора я вроде бы не обделен. Ну что ж — мне приятно, конечно, им верить. Хотя сам-то я в этом не вполне уверен. А если бы был я в этом уверен, то это самым решительным образом свидетельствовало бы об обратном.
Вот зачем-то я начал с чего-то квазиафористического, наподобие гр. Л. Н. Толстого, любившего иногда примерно таким образом начинать свои масштабные полотна.
Масштабного полотна не будет, это точно. А давним воспоминанием я с вашего позволения все же поделюсь.
В давние времена, когда мне было лет четырнадцать, отец моего приятеля Смирнова купил маленькую любительскую кинокамеру. На нее он снимал разные семейные путешествия, а потом эти невнятные эпизоды показывал гостям на пришпиленной к стенке простыне. Эпизоды требовали подробного комментария — без них ничего понятно не было. “А это я стою спиной. А это Ритина (Рита — это его жена) рука с чайником. А вон из-за куста Сашка (это мой друг Смирнов) выглядывает. Темно получилось, плохо видно”. Ну и так далее.
Иногда, в целях операторского самоусовершенствования, он бродил с камерой в окрестностях своей дачи и снимал все подряд.
Однажды он заснял корову в процессе вдумчивой дефекации. Было забавно наблюдать, как лепешки весело плюхались на травяную поверхность, художественно контрастируя с по-буддистски бесстрастным, медитативным выражением коровьей физиономии.
Забавно, но и только. Пресновато как-то нам со Смирновым все это показалось. И нами вдруг овладело лихорадочное авангардистское революционное настроение. И мы придумали! Причем мгновенно и практически одновременно. “Давай, — сказал я, — прокрутим эту пленку с заду наперед!” “Гениально!” — немедленно согласился Смирнов.
И мы это сделали! Боже, как же мы хохотали! в моих ушах, кажется, навсегда застрял этот наш восторженный рев.
Хотите верьте, хотите нет, но я торжественно клянусь, что после этого никогда! Ничего! Смешнее! Этого! я не видел.
Вот прямо сейчас пишу это и смеюсь вслух. А мой кот смотрит на меня со снисходительно-изумленным выражением на лице.
* * *
Когда-то, уже давно, в самом конце восьмидесятых, я побывал в городе Волгограде. Какой-то там был фестиваль, куда меня пригласили поучаствовать.
Окна моего гостиничного номера выходили во двор ресторана. А в ресторане проходило какое-то шумное торжество типа свадьбы.
Кое-кто из гостей выходил во двор “освежиться”.
Со двора доносилось: “Это ты с тракторного?” — “Ну, я с тракторного!” — “Чего, чего? Ты с тракторного? Это, блядь, я с тракторного!” — “Да с тракторного я!” — “Ты? с тракторного? Ха-ха-ха!” “А ты, что ли, сам-то с тракторного?” — “Я-то с тракторного! а ты-то, блядь, откуда!” — “С тракторного…”
Примерно минут сорок внимал я этой неравнодушной дискуссии.
До драки там дело либо не дошло, либо я ее просто не дождался, потому что спустился этажом ниже в бар, где продавали какой-то паленый коньяк и пирожные-корзиночки с ярко-зелеными криминального вида розочками.
* * *
Если быть хоть немножко внимательным не только к основным, но и к факультативным, но и к косвенным признакам рассматриваемых явлений, можно легко заметить, что все символично в этом мире.
Вот, например, спектакль, который — с точки зрения людей, имеющих обыкновение свое восприятие реальности соотносить с непосредственным опытом и привыкших доверять данным в многочисленных ощущениях неопровержимым фактам, — реально был и продолжает быть, но которого — с точки зрения людей, свое восприятие реальности полностью подчиняющих заранее выбранной концепции, — не было вовсе, потому что если бы он, этот спектакль, был, то как же тогда быть с “расхищением средств”, которое установлено заранее, а потому опровергнуто быть не может, не было вовсе, называется “Сон в летнюю ночь”.
Не такой ли именно заголовок напрашивается ко всему сюжету, который не может быть воспринят человеком, даже в наши поразительные времена еще чудом сохранившим спасительные остатки здравого смысла, иначе, чем как тягостный сон. В летнюю ночь.
* * *
Увидел тут фотографию, на которой изображена юная дева, в руках у которой самодельный плакат с надписью: “Хочу жить в СССР”.
Что бы этому юному созданию такого посоветовать.
Ну, например, так:
“Милая девочка! Ты ведь наверняка умеешь пользоваться Гуглом. Попробуй отыскать на карте мира страну с названием СССР. Если вдруг — чем черт не шутит — найдешь, зайди на карту Москвы и найди там адрес посольства этой страны, узнай часы приема граждан, запишись на прием, приди туда к назначенному времени и подай заявку на постоянное место жительства. Ты девушка симпатичная, с хорошей открытой улыбкой и с тем очевидным уровнем интеллектуального развития, благодаря которому тебе, я уверен, не откажут — в такой стране такие люди очень нужны.
Но как честный человек считаю необходимым предупредить: впустить-то тебя туда, скорее всего, впустят, а вот обратно — уже нет.
Но это уже потом. Сначала все-таки попробуй найти на карте такую страну. А уж потом — все остальное.
И вот тебе на прощание очень старый анекдот. Времен как раз того самого СССР, где тебе вдруг захотелось пожить. Он, хоть и старый, но при этом — буквально про тебя.
В детском саду воспитательница рассказывает детям: «Ребята! в прекрасной стране, которая называется Советский Союз, все дети живут счастливо и весело. Их никогда никто не обижает. Они живут дружно и радостно. Страна делает все, чтобы…» и так далее.
Тут маленькая девочка Танечка горько заплакала. «Почему ты плачешь, Таня?» — строго спросила воспитательница. «Я хочу в Советский Союз!» — сквозь рыдания сказала девочка”.
* * *
Из наслаждений жизни мало что сравнимо с наслаждением, связанным с работой (иногда удачной) по восстановлению контекста, по восстановлению общей картины какого-нибудь коммуникативного события из случайно услышанной фразы, из достигнувшего твоего чуткого и напряженного уха обрывка чужого разговора. Ведь увлекательно же, согласитесь, из найденной в золе косточки, из фаланги мизинца восстановить полный облик того или иного существа.
Но бывают вещи совсем безнадежные, бывают загадки вовсе не разрешимые.
Вот, например, сегодня мимо меня прошли двое молоденьких полицейских, оживленно о чем-то беседующих. До моего слуха донеслось только то, что было произнесено одним из них. А произнесено было — причем отчетливо и раздельно — следующее: “Гарри. Кимович. Каспаров”. И все. И оба они тут же скрылись от меня в галдящей бестолковой толпе, так и не дав мне возможности хотя бы что-нибудь понять, хотя бы за что-нибудь зацепиться.
Можно ли так? И что теперь делать?
* * *
Время от времени — а теперь все чаще — возникает в разговорах известная идиома про “грабли”.
А я вспоминаю давнюю историю, где “грабли” фигурируют в самом буквальном смысле.
Однажды мне позвонила знакомая, с которой я договорился о деловой встрече, извинилась и сказала, что встреча не состоится по причине того, что она, знакомая, получила сотрясение мозга. Я, конечно, поинтересовался, как это произошло. И она, сквозь собственный хохот, рассказала мне такую историю.
Недели две тому назад, рассказала она, на своей даче она наступила ногой на грабли, которые стояли возле сарая. И набила себе изрядную шишку.
Через пару дней к ней на дачу приехали гости. Кто-то из гостей поинтересовался происхождением шишки. Вместо того чтобы просто рассказать про грабли, она зачем-то повела гостей к своему сараю, где пресловутые грабли находились все в том же положении. Подойдя к этим граблям, она сказала: “Дело было так” . И со всего маху повторила свой подвиг. Но в этот раз гораздо энергичнее, потому что перед этим она немножко выпила вина.
И вот — сотрясение мозга.
* * *
Первый раз я был в Ленинграде в совсем раннем детстве. Видимо, это было летом пятьдесят третьего, потому что в поезде по дороге туда я слышал разговор взрослых про то, что Берия оказался предателем и шпионом.