— Чушь собачья, — произнес грубого вида человек на другом конце стола.
— Мистер Тинкер, прошу вас, — сказал Трис. В классе тотчас же поднялась суматоха; одна старушка двинула блокнотом мистера Тинкера. Разгадав направление мыслей Триса, мистер Хоуп снискал всеобщую любовь. Мистер Тинкер, у которого пахло под мышками, не вызвал никакого восхищения. Заметив, что он остался в одиночестве, мистер Тинкер, преисполненный гордости, встал.
— Леди и джентльмены, я хочу принести всем вам извинения за временное нарушение приличий. Страсть вынудила меня прибегнуть к словам, которых в обычных условиях я никогда б не произнес в вашем присутствии. Но я вот что хотел сказать: я считаю, наш друг недооценивает значения всего рабочего движения, начиная с Французской революции. Поэты и критики слишком долго затемняли ценность языка простых людей. Даже в поэзии.
Мистер Тинкер сел.
— Продолжайте, мистер Хоуп, развейте вашу мысль, — сказал Трис.
— Так вот, профессор Трис, что я собирался сказать, когда тут влез мистер Тинкер, это что поэзия должна еще доставлять нам удовольствие. Теперь, что говорит здесь Д.Х.Оден, понять не трудно. По-моему, он говорит, что время побеждает нас всех и не дает нам осуществить наши юношеские мечты. Но он говорит это не для того, чтобы доставить нам удовольствие.
— Прекрасно, — сказала миссис Уилкинс. Потом Трис заметил размахивающую над головами руку: она принадлежала Бейтсу.
— Можно мне сказать? — спросил Бейтс. Вся группа обернулась, желая посмотреть, какая новая неожиданность их ожидает.
— Давайте, Бейтс, — сказал Трис.
— Ну, я хотел бы прочесть почти идентичное стихотворение, т. е. стихотворение на почти идентичную тему. Однако я не скажу, чье оно. Если вы догадаетесь, кто его автор, не говорите вслух. Когда я закончу, я хотел бы, если вы не возражаете, профессор Трис, задать группе и мистеру Хоупу пару вопросов. — Трис с новым изумлением посмотрел на этого несокрушимого человека. — Это имеет прямое отношение к занятию, — сказал Бейтс.
— Хорошо, — согласился Трис.
Бейтс просиял и, закрыв заглавие своей громадной ручищей, прочел из большого тома песню из «Цимбелина» [*драма Шекспира.] «Для тебя не страшен зной». Окончив чтение, Бейтс. повернулся к мистеру Хоупу и спросил, считает ли он, что это стихотворение доставило ему больше удовольствия, чем оденовское.
— Да, — с твердостью произнес мистер Хоуп.
— Почему? — вопросил Бейтс. Трис видел, как группа ускользает из его рук, и усталой рукой дернул ремни на портфеле.
— Потому что оно более поэтично, — ответил мистер Хоуп.
— Ну, тогда я бы сказал, что причина не в том, что стихотворение не удалось Одену, а в том, что он бьет в самую точку.
— Вот это верно, — подхватил мистер Тинкер.
— Оно прямо касается вашей жизни; поэт описывает ваше существование, — говорил Бейтс.
— Так-то, друзья, — сказал мистер Тинкер. — В вашем буфете гремят обвалы. Это вас занесло в страну мертвецов. Это он вас пригвоздил, не так ли?
Вновь поднялась суматоха.
— Я думаю, что это ужасно, — сказала миссис Уилкинс.
Мистер Тинкер опять вскочил и закричал:
— Молодец, парень! Молодец!
— По-моему, мистер Тинкер пьян, — сказала старушка.
— Сядьте, пожалуйста, мистер Тинкер, — сказал Трис, — и, пожалуйста, послушайте меня.
Класс замолк. Тогда Трис, пресекая все дальнейшие комментарии Бейтса, который уже вполне изготовился к ним, перешел к другому стихотворению.
— Может, оно покажется вам более поэтичным, — сказал он. Это было стихотворение Дилана Томаса [*Дилан Томас (1914–1953) — английский поэт] «Плач». Трис читал его медленно, чтобы дать улечься страстям. — Ну, — спросил он, окончив, — это для вас предпочтительнее?
— Да, — ответил мистер Тинкер.
— Почему? — спросил Трис. Мистер Тинкер предпочитал его потому, что оно о сексе.
— Давайте займемся сексом после чая, — устало предложил Трис. Мистер Тинкер понял это не совсем правильно и сказал, что, по его мнению, этим лучше заниматься во второй половине дня и, если можно, на открытом воздухе.
— Я считаю, что мистера Тинкера нужно исключить, — сказала пожилая дама.
Прибыл чай, а с ним отчасти восстановился и порядок. Две монахини, сидевшие все это время с довольно несчастным видом, оживились. После чая разбор стихотворения Дилана Томаса прошел более организованно, и Трису удалось выудить из нескольких членов группы соображения относительно его смысла и структуры. Когда в девять часов Трис наконец прекратил занятие, встал мистер Хоуп и произнес:
— Так вот, я не знаю, что думают другие, а я считаю, что сегодняшнее занятие было чрезвычайно поучительным. По крайней мере, я считаю, оно доказало одно: а именно — требуете вы от поэзии того же, чего хотят эти леди, или вы хотите, чтобы она говорила о жизни, Китc все равно стоит превыше всего.
Все повставали и начали надевать пальто.
— Не забудьте воспользоваться запасами книжного шкафа, — воскликнула староста группы, миссис Таббингтон, — и не забудьте, пожалуйста, сдать деньги за чай, или мне, или в блюдечко у выхода.
Монахини вытащили свои кошельки.
— Мы платим каждая за себя, — сказала одна из них Трису и прыснула. Постепенно народ рассеивался, за исключением нескольких человек, которые неизменно задерживались, задавали ему вопросы личного характера, советовали жениться, обсуждали отдельные моменты дискуссии.
— Я не хотела говорить, — заявила пожилая дама, — но я считаю, что мистеру Тинкеру надо запретить посещать занятия группы. Некоторые уже поставили подписи под заявлением. Он всем портит занятия.
— Ха! — гаркнул мистер Тинкер, который, почесываясь, надевал пальто посреди класса. — У нас свободная страна. Вы не можете взять и вышвырнуть человека. Все вы только и можете, что завидовать человеку, у которого в жилах течет хоть капля настоящей крови.
— Мистер Тинкер прав, — сказал Трис. — Но я надеюсь, мистер Тинкер, вы будете следить за вашим языком. У нас в группе есть монахини.
— Видел я их, — ответил мистер Тинкер.
Еще несколько вопросов, и остался один лишь Луис Бейтс, крупная фигура которого маячила у дверей.
— Я вот думал, не в одну ли нам сторону, — сказал он.
— Я и сам об этом думал, — ответил Трис, закладывая бумаги в портфель. — Вы понимаете, что вы сорвали занятие?
— Многие говорили, что это лучшее занятие из всех, какие у них только были, — заметил Бейтс. Уж мы точно заставили их думать, правда?
— Мы? — переспросил Трис.
— Ну да, вы, да я, да мистер Тинкер, — сказал Бейтс.
— Я считаю, что вы вели себя довольно скверно, — ответил Трис. — У вас явно склонность к драматическим жестам, правда?
— Полагаю, что я вел себя не важно, — задумчиво сказал Бейтс.
— Да, — твердо произнес Трис. Вид у Бейтса был такой, точно ему страшно польстили; любое внимание он принимал за комплимент.
— Может, мы могли бы поговорить об этом, — сказал он. — Может, я как-нибудь вечером зашел бы к вам.
— Здесь больше не о чем говорить, — ответил Трис, — за исключением того, что я рассчитываю, что, либо вы будете вести себя с полной ответственностью, либо в дальнейшем прекратите посещать эти занятия.
Бейтс опечалился.
— Но для меня это самые плодотворные занятия за всю неделю, — сказал он. — Это единственное время, когда я могу послушать вас со всеми тонкостями. Должен же кто-то сказать вам, что как преподаватель вы очень много даете.
Но, надевая в туалете спортивный костюм, Трис испытывал лишь глубокое ощущение неудачи. Ему казалось, что единственный человек, которого он способен здесь убедить, который разделяет его самые существенные убеждения, — отъявленный безумец. И с этим-то человеком он скован одной цепью. Это была вторая половина его «я», и ему казалось, что он ничего не может сделать, чтобы освободиться от него. Трис наблюдал за шагавшим впереди него по улице Бейтсом, выступавшим своим странным, широким шагом, и ему чудилось, будто и башмаки его ступают по тем же следам. «Я думал, не в одну ли нам сторону», — сказал тогда Бейтс. «Может, и в одну, — размышлял теперь Трис, залезая на свой мопед и держа путь через этот провинциальный город. — В конце концов, может быть, и в одну».
Malcolm Bradbury, 1976.
Из журнала «Англия» 1978_04_№ 68