— У каждой эпохи есть своя золотая пора, — продолжала между тем весьма словоохотливая герцогиня, — У язычников были говорящие животные, которые загадывали загадки. У христиан — евангелическая пора чудес. Средневековье развлекалось колдовством и ведьминскими шабашами, на которых черти в человеческом обличье растлевают девиц. А в наши дни единственной областью поистине необыкновенного является всемогущий разум. В наше время уже не место чудесам.
— А как же свобода, дорогая? — лукаво улыбнулся герцог. — Разве мы не верим в свободу больше, чем во всемогущий разум?
— Посмотрите, что сделали со свободой за Пиренеями, — вздохнула герцогиня. — Испугавшись такой свободы, наши помазанники Божии уже натворили немало чудес. Флорида-Бланка в изгнании, Аранда томится в далекой Памплоне. Нет, господа, что ни говорите, а потомственная монархия все же ведет к вырождению. Мало того, что наш королевский дом каждый год отсылает папе за специальные разрешения этих внутрисемейных династических браков сотни тысяч реалов, в результате еще и рождаются одни уроды. Вы только посмотрите, господа, на нашего короля. — В зале повисло тягостное молчание, но герцогиня, будто бы ничего не замечая, продолжила. — И вы заметите явные признаки вырождения. А что в результате? В результате у нас при дворе совсем не осталось настоящих мужчин, и на первые роли выходят такие мужланы, как Годой. Нет, что ни говорите, но управлять страной должны императоры, люди по-настоящему волевые и сильные.
— Но, Ваше Сиятельство, императоры всегда тираны, — осторожно заметил граф де Милано.
— Почему?
— Потому что они либо силой берут власть, либо силой удерживают ее.
— Возможно, вы правы, граф. Тогда остается американский вариант. Я слышала, там всенародно выбрали некоего Джорджа Вашингтона и назвали его президентом.
— У них нет иного пути, Ваше Сиятельство. Это пока еще страна без традиций, — сказал граф, делая легкий глоток из стоящего перед ним бокала шампанского.
— В таком случае, нам остается лишь сохранить Бурбонов на троне, — грустно сказала герцогиня, при этом почти неуловимым движением посмотрев на сидящего на другом конце длинного стола прямо напротив почетного гостя человека в таких же темных одеждах. Почти в то же самое мгновение граф де Милано спокойно окинул взглядом всех собравшихся и с удовлетворением отметил, что, похоже, никто не уловил этого осторожного движения герцогини. Впрочем, он остался не совсем уверен в святом отце, лицо которого выглядело холодно отстраненным.
Только тут герцогиня вдруг обратила внимание на то, что остальные гости так и продолжают напряженно молчать, слушая, о чем говорят они с графом, и практически не участвуя в разговоре.
— А что думаете вы, сеньоры? Не стесняйтесь. У нас всего лишь простая дружеская беседа. Например, как вы думаете, что если и у нас в Испании устроить всенародные выборы?
— А что мы можем об этом думать, Ваше Сиятельство? — хитро улыбнувшись, ответил за всех актер Маркес. — Я только представлю, что у нас в стране объявят всенародные выборы верховного владыки, так и вижу, как все сразу же побегут и выберут ныне здравствующих короля и королеву.
Гости засмеялись.
— Пожалуй, вы и в самом деле правы, сеньор Маркес, — серьезно заметила герцогиня.
— Я слышал, Ваше Сиятельство, что в молодости вы даже участвовали в военных действиях? — попробовал перевести разговор с серьезных тем на более приятные де Милано.
— О, да, граф, забавы молодости. Не стоит об этом и вспоминать, — отмахнулась герцогиня, засмеявшись.
— Почему же не стоит, дорогая? — Не удержался ее достойный супруг дон Педро Тельес Хирона. — Помнится, это было в самом конце семидесятых. Мы с герцогиней отправились завоевывать Менорку под предводительством французского адмирала герцога Крильона. Мария Хосефа переоделась тогда юнгой…
— Должно быть, вы были прекрасны в этом наряде, Ваше Сиятельство, — не удержался граф.
— Вы мне льстите, Ваша Светлость!
— Так вот, кроме меня никто не знал, что этот бравый юнга, никогда не покидающий переднюю линию огня, на самом деле — женщина…
— Это было, должно быть, восхитительно, — не удержался актер Маркес.
— Должно быть, господа, — поторопилась вмешаться герцогиня. — Но давайте оставим этот разговор обо мне. Право, у нас есть много других интересных тем.
— А вы уверены в том, что чудес вообще не бывает? — как бы следуя просьбе герцогини, вдруг решил оживить разговор поэт Ириарте. — Возможно, мы просто слепы. Такая слепота свойственна всем великим империям, особенно в период агонии. Вспомните, как Цезарь презрел предсказание и отправился в Сенат?
— Ах, славный мой Ириарте, сравнение ваше, к сожалению, никуда не годится. Нашему королю далеко до Цезаря, а Верховной палате Кастилии[12] до Сената, — улыбаясь своей равнодушной улыбкой, с легким вздохом заметил герцог, вновь тем самым возвращая разговор в прежнее русло.
— Воистину, мой дорогой Ириарте, не кощунствуйте, — подхватила герцогиня. — Я не верю в божественное право королей на власть. Это право должно быть только у императоров и, разумеется, у герцогов, а не у таких мужланов, что пытается нами управлять сейчас. Кстати, господа, я недавно перечитывала Хосе Иглесиаса де ла Каса, упокой Господи его душу, и вдруг встретила одну эпиграмму, которая в связи с событиями последних дней прозвучала для меня неожиданно по-новому.
— Что за эпиграмма, Ваше Сиятельство? — сразу же заинтересовался Ириарте.
— Что ж, она сразу же запала мне в память, и для меня теперь совсем несложно прочесть ее наизусть.
— Прочтите, прочтите, Ваше Сиятельство, — раздалось сразу несколько голосов.
Герцогиня, любившая выступать в роли актрисы и считавшая себя не бесталанной, с чувством продекламировала:
Один хирург благочестивый,
От жизни ждавший новых благ,
Определить не мог никак,
Что больше принесет наживы:
Всеобщий мир иль пушек гром.
Но, рассудив, что в равной мере
Обязан Марсу и Венере,
Он успокоился на том.[13]
Действительно, эпиграмма весьма живо нарисовала напыщенный вид ликующего в эти дни ненавистного премьера, и все засмеялись, даже суровый Пепе Ильо.
— В равной мере обязан Марсу и Венере, — со смехом подхватил он ключевую фразу, явно намекающую на вознесшегося через постель королевы гвардейца.
— Дорогая, — шепотом обратился к супруге герцог Осунский, — эта книга пару лет назад была запрещена Святой инквизицией. За одно ее хранение…
— Ну что вы, дорогой, — с веселым смехом ответила герцогиня, заметившая напряженное ухо господина архиепископа, явно понимавшего содержание шепота ее супруга, — здесь у нас собрались только друзья. Не так ли, отец Антонио? — Архиепископ кивнул герцогине с легкой улыбкой признательности.
— Но, господа, я совсем не имел в виду ни Его величество, ни Верховную палату, ни, тем более, этого временщика, — вновь попытался свернуть на свое Ириарте. — Я говорю о серьезных и порядочных людях, вроде нас с вами. Увы, даже мы не замечаем чудес, и они проходят для нас впустую. Ведь все мы не раз слышали и о графе Сен-Жермене, и о графе Калиостро, однако никто из здесь собравшихся не верит в то, что бессмертие возможно. Не так ли, граф?
— Вы совершенно правы, господин поэт, — ответил де Милано. — Кстати, господа, я не хотел говорить вам об этом, однако в связи с последними словами уважаемого господина поэта не могу промолчать и вынужден сообщить вам это прискорбное известие. Три дня назад в Италии скончался граф Калиостро.
— Как?! Вот так новость! Неужели?! Не может быть! — понеслось со всех концов стола.
Граф де Милано словно окатил всех собравшихся ушатом холодной воды. По бросаемым на него то и дело украдкой взглядам и перешептыванию он легко догадался, что на его счет имеются у здешней публики некоторые довольо смелые предположения. Теперь же, столь неожиданно объявив всем эту печальную весть, он окончательно убедился в том, что здесь. Скорее всего, его приняли за Сен-Жермена.
— Вот вам и доказательства, дорогой мой Ириарте, — грустно улыбнулась герцогиня. — О каком же бессмертии можем мы вести речь, если умирают даже те, кто его декларирует?
— И все-таки, уважаемая герцогиня, сердце подсказывает мне, что это известие о смерти графа Калиостро ничего еще не доказывает, — не сдавался Ириарте. — Известно ведь, что люди, постигшие секрет бессмертия, не умирают на самом деле, а только лишь имитируют свою смерть для всего мира, чтобы не привлекать излишнего внимания к своим персонам. А потом появляются где-нибудь в другой стране под другим именем и, как ни в чем не бывало, живут далее.
— А как же люди, которые знали их при так называемой прежней жизни? Они ведь могут опознать их? — спросил герцог.
— Но кто из нас, много раз слышавших о Калиостро, хотя бы раз вживую видел его самого или хотя бы портрет? Я слышал, например, что граф Сен-Жермен никогда нигде не останавливался более чем на одну ночь. Поэтому хорошо знаком он может быть только очень узкому кругу людей. И все они при этом могут быть и без того посвящены в его тайну, — ответил Ириарте. — Кто из вас, встретившись однажды с тем же графом Калиостро, который представился бы другим именем, согласно одним лишь слышанным описаниям с полной уверенностью мог бы утверждать, что это на самом деле и есть таинственный чародей?
— Уж не хотите ли вы сказать, дорогой господин поэт, что я и есть граф Калиостро, представившийся другим именем? — лукаво усмехнулся граф Херонимо де Милано.
— Ну, что вы, граф! Я не берусь взять на себя такую смелость или наглость, если угодно, — ответил Ириарте. — Да я даже и описаний-то Калиостро никогда не слышал. Так что, убейте меня, не представляю, как он выглядел. Все же, как многого мы не знаем даже из того, чего знать не только очень хочется, но и следовало бы!