надежно прикрывал раскидистый куст. Я забрался внутрь и заснул.
Спустя некоторое время проснулся от холода, перевернулся, забился поглубже и снова впал в забытье. Когда очнулся в следующий раз, сквозь ветки увидел серо-желтый рассвет. Тяжелая, длинная ночь прошла. Тут же вспомнил: на меня объявлена охота.
Моим бедным ногам здорово досталось во время вчерашнего путешествия по скалам и мерзлой земле, а сегодня, казалось, и не подняться — так они заледенели. Носки потерялись. Кто знает, где валяются их лоскуты, предательски обнаруживая мой след?
Несмотря на то, что я просто онемел от холода, голова работала лучше, я был способен логически мыслить и принимать обдуманные решения. Это было обнадеживающе. Ведь впереди меня ожидала масса трудностей.
Теперь Энджи уже наверняка поняла, что со мной случилась беда. С тех пор, как мы поженились, я никогда не проводил ночь вдали от нее; возможно, и мой конь вернулся к фургону. Это могло означать только то, что со мной что-то неладно.
Чтобы идти дальше, мне надо было приодеться. От ствола большого старого платана я отодрал два прямоугольных куска коры. Из пояса, орудуя своим каменным ножом и зубами, нарезал ремни, с помощью которых прикрепил кору к ступням. Это сбережет мне ноги. Затем принялся рыть ножом землю. Работал до тех пор, пока не нашел длинный, гибкий корень, чтобы скрутить из него достаточно большую петлю. Обернув ее вокруг моей головы и связав концы, я повесил на обод пушистые веточки вечнозеленых деревьев. Получилось нечто вроде шапки. Пусть она была неказиста, но все же хоть как-то защищала от ветра и сохраняла тепло.
Будь у меня больше времени, я смог бы сделать что-нибудь получше, но надо было двигаться вперед. Правая нога сильно опухла, сейчас я ничем не мог ей помочь. От тяжелой работы пальцы опять начали кровоточить. Соорудив посох из сухой коряги, я тронулся в путь, держась под прикрытием скал и деревьев.
Прошел я минувшей ночью хоть милю? Если так — великолепно. Сначала они будут искать мое тело возле реки до тех пор, пока не нападут на след.
Солнце поднялось высоко, когда я пробирался вверх по каньону, где росли кипарисы. Справа возвышалась Бакхед-Меса — Голова Оленя. На северном склоне этой горы я оставил Энджи и фургон. Там были еще винтовка и запасной револьвер.
Неожиданно позади меня раздалось радостное улюлюканье. Пришлось остановиться, постоять, перевести дыхание и прислушаться. Должно быть, кто-то обнаружил оставленные мною следы и созывал остальных. Во всяком случае, именно такое объяснение я дал этому крику. С этого момента им стало известно, что они разыскивают оставшегося в живых.
Если они знали о существовании фургона — а я нисколько не сомневался в этом, — то им не о чем было беспокоиться. Я понятия не имел, сколько человек идет по моему следу, но все они, без сомнения, уже сорвались с места и ринулись сюда. Им не составит особого труда домчаться до поляны, где стоит фургон, раньше меня. Ситуация не оставляла мне шансов на спасение. Думать о том, что произойдет, если мои предположения верны, не хотелось. Главное — добраться до фургона и найти Энджи. Теперь я уже не мечтал о медицинской помощи, а хотел только одного — чтобы в моей руке оказался заряженный револьвер. И уж я не промахнусь, встретив того, кто устроил мне засаду.
Благодаря посоху я все же продвигался вперед, хотя поврежденная нога распухла так, что того и гляди придется распороть шов на брюках. Раны на руках и голове болели. В бок мне словно воткнули палку — скорее всего, я сломал несколько ребер. И все же мне грех было жаловаться, по всем правилам я должен был быть уже мертв.
Когда в меня стреляли, я стоял на Блэк-Меса — Черной горе, которая на юго-востоке соединялась с горой Бакхед. Каньон, где росли кипарисы, определенно выходил к западному склону этой горы. Следуя по нему, я надеялся достичь вершины Бакхед.
Склоны каньона представляли собой хаотичные нагромождения скал, поросших деревьями и кустарником. Не раз и не два здесь проносился огонь, оставляя за собой обугленные стволы. Но, как всегда бывает после пожара, лес быстро поднимался снова, становясь еще гуще, чем прежде. И это было в мою пользу. Никто не рискнет пробираться вверх по каньону на лошади. А насколько я знаю ковбоев, ни один черт ни за что не заставит их сойти с седла и подниматься пешком в гору. Да-да, ковбой — такой проклятый дурак, что будет вкалывать хоть по двадцать пять часов в сутки, если только ему не надо расставаться с седлом. Поставьте его на ноги, — и у него останется лишь одно желание — поскорее усесться на землю, набить трубку, закурить и поразмышлять о лошадях и поездке верхом. А после того как все обдумает, он снова заберется в седло и поедет дальше.
Было холодно… жутко холодно, а я от напряжения обливался потом. Мне стало не по себе. Если капли пота замерзнут, то тепло моего тела будет расходоваться только на то, чтобы растопить их, и тогда я умру.
Один раз я прорубил во льду, покрывшем ручей, дыру и напился, но больше не останавливался, а шел и шел вперед, как будто взялся за дело, которое никак нельзя бросить.
Я был рослым, худощавым парнем с широкими плечами и большими руками. Кроме тяжелой работы и борьбы, мало что видел в жизни. Там, на холмах Теннесси, говорили, что я слишком неуклюж для танцев и что у меня нет музыкального слуха. Битва, сражение — другое дело. Там я на своем месте. У меня есть кулаки, револьвер, охотничий нож. Ими я неплохо владею. А уж о том, что Сэкетты чемпионы в состязаниях по стрельбе, известно всем.
К полудню я достиг конца каньона. В нескольких ярдах от меня склон горы круто обрывался и открывался еще один каньон. Пологий ровный склон — Бакхед лежал по правую руку. Его покрывал густой лес.
Забравшись в чащу, я уселся, чтобы передохнуть и обдумать свое положение. Башка разламывалась, мысли ворочались медленно. Я растирал рукой лоб и хмурился, пытаясь прогнать с глаз наплывшую пелену.
Насколько я себе представлял, Энджи и фургон находились примерно в трех милях от меня. Возможно, к заходу солнца смогу до них добраться. За это время всадники обыщут каждый дюйм на вершине Бакхед, каждый куст, каждую расщелину в скалах.
Я не был слабаком. Мой рост достигал шести футов и трех дюймов, и весил я сто восемьдесят фунтов, главным образом за счет мощных мышц груди и рук. Может, меня и нельзя назвать хорошо сложенным мужчиной, но силой Бог не обидел. Когда я хватался за многопудовый мешок или еще что-нибудь тяжелое, оно обычно начинало двигаться.
Но сейчас я был слабым, как больной котенок. В таком состоянии ни бежать, ни сопротивляться не мог. Если меня найдут, то, без сомнения, возьмут голыми руками. А меня искали, чтобы убить.
Мне предстояло преодолеть самый опасный участок маршрута. На горе не было такого места, куда бы не смог добраться всадник. Было ясно, что мне необходимо более серьезное оружие, чем мой каменный нож.
Повернувшись, я поглубже заполз в кусты и зарылся в сосновые иголки. И тут почувствовал, как страшно устал. Я был полностью опустошен, до изнеможения.
«Энджи, Энджи, девочка моя, — простонал я. — Прости. Сейчас я просто не могу ничего сделать».
В этот момент я услышал стук лошадиных копыт по мерзлой земле и затаился. К счастью, всадники промчались где-то справа, и звук замер вдали.
Голова у меня разбухла, словно шар. Оторвать ее от земли казалось невозможно.
«Энджи, — сказал я, — черт побери, Энджи, я… «
Глава 2
Прислонившись к дереву, я стоял ошеломленный. Передо мной была поляна, та самая поляна… Я не желал верить своим глазам.
Фургон исчез!
Под ярким светом бледной луны все застыло, словно на гравюре. Окружающие поляну деревья поднимались черной стеной, на фоне которой ничего не шевелилось. Небольшая площадка, где я оставил все, что имел, была абсолютно пуста.
До этого места я добирался, превозмогая боль и бессилие, рассчитывая после долгих часов судорожной борьбы за жизнь обрести хоть какой-то комфорт. И вот финал.
Только когда совсем стемнело, я осмелился двинуться дальше. Где-то справа слышались слабые голоса, мелькало пламя костра. Весь день я пролежал в полузабытьи, зарывшись в сухую хвою. Сколько раз всадники проезжали мимо меня, я не имел представления и только случайно узнавал о том, что творилось вокруг. Когда тени начали сгущаться, внутренняя тревога вернула меня к действительности. Несколько мгновений я прислушивался, потом выбрался из своей импровизированной постели, собрал силы и, взяв посох, пошел.
В течение всего дня я душой стремился к этому месту, мечтал о том, как доберусь сюда. В фургоне находились теплые вещи и оружие. Но самое главное, там меня ждала Энджи. Убедиться, что с ней ничего не случилось, было для меня самым главным.
Но она исчезла.
По натуре я спокойный человек, не из тех, кто затевает ссоры. Но если мне бросят вызов — не замедлю ответить. Говорю об этом не из хвастовства. Умение постоять за себя так же органично для меня, как биение сердца. Эта черта свойственна суровым людям, постоянно живущим среди насилия и крови. От них я произошел и среди них вырос. Стать другим не могу. Уж такой, какой есть. В самом деле, я привык драться… эта привычка глубоко во мне укоренилась, стала частью меня самого. Раненый, я бы стал драться. Даже умирая, не сдался бы.
Таким меня принимала Энджи и щедро отдавала свою любовь и нежность такому простому парню, как я.
Энджи хорошо знала, что я не из тех, кого можно взять голыми руками. Она сама была дочерью этой дикой страны и понимала, что ей нужно только ждать — и я вернусь. По своей воле она не покинула бы нашу поляну без меня.
Тут я обратил внимание на любопытный и вполне очевидный факт. За местом, к которому я, без сомнения, вернулся бы, никто не следил. Здесь, в самом подходящем для засады уголке леса, никого из моих преследователей не было. Почему?
Самое простое объяснение — они ничего не нашли. Но как спрятать фургон, мулов, которые его везли, скот? Их ведь тоже не было.