Я не клевал его печень.
И она не росла каждый день. В конце концов, до клонирования органов – этой вашей нынешней забавы – было еще далеко. Да и ни к чему все это. Если бы печень Прометея росла каждый день, рано или поздно она бы разорвала тело бедняги и вылезла наружу. В чем же заключались его муки, спросите вы? Я не знаю. Он просто висел, и все тут. Висел и страдал.
Сразу хочу опровергнуть многочисленные инсинуации, связанные с именем Христа. Прометей, в отличие от него, к скале не был прибит. Прометея к скале подвесили. Да, Гефест поработал на славу, и цепи получились прочными. Но садистом Хромец не был. Вообще, как мне кажется, Прометей физически не страдал.
Еще одна забавная деталь – название горы, к которой подвесили Прометея. Древние греки потратили немало времени на то, чтобы выяснить, где все это происходило. Были даже люди, которые посвятили этому всю жизнь. Их называли «Ищущие скалу Прометея». Они пользовались всеобщим уважением. Я всегда презирал их.
Естественно, никто из этих людей и шагу не сделал, чтобы найти скалу Прометея. Это было не в аттическом духе. Я всегда вспоминал их, когда глядел на макушку Аристотеля. Вот из кого получился бы прекрасный «Ищущий скалу Прометея». Но к тому времени – когда Аристотель возмужал, отправил на Восток своего ученика Александра и обзавелся собственной школой – верить в предания Гомера стало дурным тоном. Верить в Прометея стало немодно. Сказки Гомера глупы, говорили практичные философы. Глупо тратить на сказки время, ведь они выдуманы.
Они тратили время на другие глупости.
И даже это делали глупо. Аристотель считал, что для выяснения истины совсем не обязательно прибегать к практике. Напротив, он презирал ее.
– Давайте предположим, – сказал Аристотель ученикам, когда прогуливался с ними в саду своей школы, – следующее…
Они пытались выяснить, сколько у мухи лапок. Нет-нет, я не смеюсь. Это действительно было. Никому из них в голову не пришла мысль поймать муху и посчитать количество лапок. К чему им это, ведь у них есть их великолепная логика и страсть к рассуждениям и спорам!
– Две лапки нужны ей, – покусывал травинку Аристотель, – по бокам, чтобы иметь опору. Две спереди, чтобы она не заваливалась вперед. И две сзади, чтобы не опрокидываться. Итого… шесть.
Ну, и что с того, что он оказался прав?!
Справедливости ради отмечу, что позже Аристотеля обвиняли в том, что он насчитал у мухи четыре лапки (по другой версии – восемь). Это вымысел. Аристотель потому и был великим философом, что, даже ошибочно рассуждая, частенько находил верные ответы. Но у Аристотеля был в корне неверный метод познания мира. Он строил умозаключения, вместо того чтобы взглянуть.
Примерно теми же методами греки, жившие за две тысячи лет до Аристотеля, жившего за четыре тысячи лет до вас, пытались найти скалу, к которой был прикован Прометей. Я, пожалуй, лишу вас удовольствия уподобиться этим странным философам и сразу произнесу название.
Прометей был прикован к Олимпу.
То есть по христианским понятиям грешника истязали у самого подножия рая. А если учесть, что Прометей висел почти у самой вершины, то он вообще находился в самом раю. Это противоречит всем нормам христианства. Но христиан тогда не было. Поэтому пребывание Прометея на Олимпе никаким нормам не противоречило. Нет законов – нет их нарушения. Прецедент отсутствовал. Зевс совместил Голгофу с раем. В этом вся фишка. И разумеется, в нее трудно поверить человеку, для которого понятия рая и страдания несовместимы. Но это – обычному человеку. Герою поверить в это совсем не трудно.
Великие герои всегда страдают там, где человечество должно быть счастливо.
Вы скажете – Иисус страдал на Голгофе. Но разве они – все эти паломники, которые поднимаются на этот холм, – разве они не счастливы?
Я прилетел к Прометею, и он уже ждал меня, хоть лицо у него и было равнодушным, и слегка поворачивался ко мне боком, словно хотел, чтобы я клевал его печень. Может, он хотел, чтобы физические страдания заглушили его душевные муки? Не знаю, он никогда не говорил мне об этом. Я становился на маленький выступ в скале и долго молчал, глядя с вершины Олимпа вниз.
Зевс? О, нет, что вы. Ему было не до того. На Олимпе небожитель не появлялся. Мы узнавали о его перемещениях только по очередному мифу. Вообще, Зевс оставлял после себя только внебрачных детей да мифы. Вот он на Крите играет в Минотавра, а вот – притворился золотым дождем, а уже через какое-то столетие (вот торопыга) бьется лебедем на полной девахе царского рода. Зевса не интересовала судьба Прометея. Да и с какой стати? Ведь не садится судья в тюремную камеру с преступником, которого приговорил к пожизненному заключению.
Боги плюют на вас после того, как решают вашу судьбу.
Зевс:
Честно говоря, мне некогда. Я тороплюсь на открытие очередного модельного агентства: мы постоянно расширяемся, и в нашем каталоге вот уже полторы тысячи самых красивых девушек Европы и Азии. Да, частенько я сплю с той из них, которая согласна ускорить свою карьеру. А вы бы не ели сладкого, работая на кондитерской фабрике? Не говорите «нет», ведь вы там еще не работали…
Тем не менее. Во избежание дальнейших недоразумений я расскажу вам правду. Даю слово: буду краток и правдив. И больше мы к этому разговору не возвращаемся, ладно?
Я знаю, что ворон не клевал печень Прометея. И тогда знал. И знаю, что Прометей страдал. Но причина страданий была в нем самом. Он сам себя мучил. Да, я не мог не приговорить Прометея к наказанию, потому что есть формальности. Формальности, которые и мы, боги, и вы, смертные, обязаны блюсти. Но последняя формальность с моей стороны состояла в том, чтобы Прометея приговорить. Я был чем-то вроде суда присяжных. Того самого, который в целом выражает общественное мнение. Они отправляют преступника за решетку, дают интервью и возвращаются по домам. Если присяжные оправдывают преступника – это ошибка, исключение из правил. Общество жаждет от присяжных осуждения. У греков такого суда не было, и его функции выполнял я. Последнее, что я должен был сделать по отношению к Прометею, – осудить его.
После этого мне на него плевать.
Все остальное – домыслы, фантазии и мифы. Естественно, все они принадлежат вам. Как совершенно справедливо отметил ворон, вы, люди, весьма охочи до домыслов. Правда, называете их «логикой». Надо признать, что за две тысячи лет вы доросли до того, чтобы определять количество ног у мухи эмпирическим, а не теоретическим путем. Почему же вы не делаете следующего шага? Почему вы не пытаетесь все на свете выяснить эмпирическим путем?
Ладно, признаюсь. Прометея я наказал за то, что он был мыслитель. Следовательно, мечтатель. Люди хотели, чтобы я осудил его. Чего вы хотите: присяжным подчас полагается обладать звериным чутьем на общественные настроения. Увы, такие, как Прометей, победили. С тех пор человечество находится в плену заблуждений. Думаете, он украл у меня огонь? Думаете, он меня обокрал? Идиоты. Это он вас обокрал.
Прометей похитил вашу самодостаточность.
Яхве:
Я согласен с коллегой. Единственное, чего я не разделяю, так это его благодушного к вам отношения. Я, например, чертовски зол на вас! Не надо все списывать на мой характер! Дело вовсе не в том, что я – раздражительный божок полудикарского племени. Кстати, где они сейчас? Ах, бредут по мокрому песку дна Красного моря. Ну что за народ, постоянно приходится их выручать. Нет чтобы научиться строить корабли…
Я ненавижу вас за вашу неблагодарность.
Вы всегда создавали себе мир. Похвально, не будь нас. Зачем создавать мир, который мы, боги, и так уже создали! Бог мой, я вот уже миллионы лет кричу: раскройте глаза, отнимите пальцы от ушей, вдохните этот мир, пейте его и ешьте! А вы, кучка жалких кретинов, – о, согласен, размножиться до шести миллиардов ума вам хватило, – предпочитаете прятать голову в песок. Называете это «познанием себя» и не глядите по сторонам. Да и зачем? Голова-то зарыта!
Но больше всего я ненавижу того, кого вы почитаете за моего сына. Тот вообще олицетворял глупость человеческую. Я дал ему все – уже тем, что он, как каждый из вас, и явился на этот свет, – а чем ответил он? Вместо того чтобы принять мой мир – с благодарностью и смирением, – начал выдумывать другой мир. Свой собственный.
При этом он постоянно был в плену каких-то понятных только ему иллюзий. Об этом ярко свидетельствует происшествие в Гемисаретском саду. Вы знаете эту историю как «Искушение Христа». На самом деле все обстояло так…
Близился вечер. Иисус, постояв немного под деревом, пытливо глянул на небо (я всегда подмигивал ему в такие моменты, но он, слепец, как обычно ничего не видел) и решил погулять, не удаляясь особо от шалаша. Тут-то мой старый приятель, повелитель мух Вельзевул, и решил попроказничать. Миг – и Галилеянин уже очутился на высочайшей скале мира. Грязная простыня, которой он укрывал себя, трепещет на ветру, сам Христос напуган до смерти, а в лицо ему глядит с мерзкой ухмылкой сам Повелитель Тьмы.
По крайней мере так все это описал Иисус ученикам, которые постарались записать все слово в слово. Они преуспели, и винить их не в чем. Да, конечно, Евангелисты составляли писания с Его слов! Неужто вы думаете, что это Дьявол им все рассказал о той встрече?!
Так. Сразу внесу ясность: Дьявол – человек милейший и никакой тьмой сроду не повелевал. Более того, все эти нелестные прозвища я даю ему вовсе не потому, что они точно характеризуют эту достойную личность. Делаю это исключительно ради вашего удобства: чтобы вы не путались. Далее: никакой власти над миром Иисусу предложить Дьявол не мог по той простой причине, что власть эта эфемерна. Он мог предложить лишь ощущение власти, что, согласитесь, плохой ее заменитель. Дьявол, скажем так, гипнотизировал Иисуса. Выдавал желаемое – причем желаемое Иисусом! – за действительное. Издевался. Но Галилеянин, всегда придававший себе слишком большое значение, не мог этого почувствовать. Никакой самоиронии, никакого скепсиса.