И потому воспитание при коммунизме поднимется, как я представляю, до первейшей задачи общества. Науку о воспитании тогда признают более важной, чем все другие научные области.
И конечно, она обопрется прежде всего на генетику, развитие которой позволит влиять на наследственность, устраняя у вновь появившихся на свет и болезненные признаки, и дурные наклонности.
И несомненно, что сама природа отношений между людьми коммунистического общества будет решающим элементом воспитания.
Человека человеком делает человек. А человека грядущего создает коммунистическое общество!
Но какие же науки будет развивать этот новый, здоровый, сильный и высоконравственный человек?
Те, которые дадут ему возможность жить наиболее полно, красиво, ярко.
Думаю, что немалую роль в его жизни сыграет химия, которая в состоянии перевести его от архаического добывания пищи путем уничтожения животных и растений (этих «живых машин» с коэффициентом полезного действия десять процентов!) к получению питательных продуктов из первоэлементов (из земли и воздуха), как мечтали Тимирязев и Менделеев. Освобожденные земные просторы превратятся в цветущие сады и парки, по которым расселятся из городских теснин люди коммунизма, обладая совершенными средствами транспорта и быстро переносясь куда угодно.
«Проклятые вопросы» о нехватке энергии и истощении природных запасов планеты снимет наука будущего, та ее область, которая займется вакуумом, заполняющим межзвездное пространство, этой материальной субстанцией, кванты которой, находясь всегда в возбужденном состоянии, содержат такую энергию связи (назовем ее вакуумной), использование которой навсегда покончит с энергетическим голодом.
Вместе с тем гармонично разовьются и все области техники, воплощающей в жизнь достижения науки.
И объединяющим началом всех наук коммунистического человечества станет отказ от жизни за счет других, высокогуманное отношение к себе подобным и ко всему живому, составляющему среду обитания.
И тогда, усиленный достижениями техники, в том числе и кибернетической, человек грядущего станет поистине всемогущим. И по-новому прозвучит проникновенная мечта К. Э. Циолковского о распространении разума во вселенной. На более высоком уровне продолжится начатое в наши дни устремление в космос. Будут обжиты новые миры, установлены контакты с иными цивилизациями близ других звезд.
Но существуют ли инопланетяне? Не одиноки ли мы во вселенной?
Величайшие мыслители всех времен и народов верили в существование разумной жизни на других планетах.
Около четырехсот лет назад на площади Цветов в Риме инквизиторы сожгли великого мыслителя своего времени Джордано Бруно за его мысль о том, что есть «люди» и на других землях близ иных солнц, светящих нам звездами.
К числу его единомышленников надо отнести прежде всего Фридриха Энгельса. Он писал в «Диалектике природы», что жизнь появится всюду, где условия будут благоприятствовать этому, и, раз появившись, разовьется, породив разумное существо, через которое природа познает саму себя.
Основоположник космонавтики К. Э. Циолковский писал: «Все фазы развития живых существ можно видеть на разных планетах, чем было человечество несколько тысяч лет назад и чем оно будет по истечении нескольких миллионов лет, все можно отыскать в планетном мире».
Эти взгляды разделял до недавнего времени и профессор И. Шкловский, написавший интереснейшую книгу «Вселенная, жизнь, разум». Он не только отстаивал существование разумных цивилизаций на других мирах, но в совместной книге с американским планетологом Карлом Саганом, изданной в Нью-Йорке, подсчитывал, что внеземные космонавты могли не менее десяти тысяч раз посетить Землю. На такое утверждение решился бы не всякий фантаст.
Однако в конце 1976 года И. Шкловский сменил свои убеждения. Он опубликовал в девятом номере журнала «Вопросы философии» статью «О возможной уникальности разумной жизни во вселенной». Любопытно, что публикация статьи совпала с выходом очередного, не задержанного автором издания книги «Вселенная, жизнь, разум», прямо противоположной по высказанным в ней взглядам. Статья эта вызвала неблагоприятный для ее автора отзвук в научных кругах. И на семинаре в Государственном астрономическом институте имени Штернберга новая концепция Шкловского была подвергнута резкой критике.
Однако, как это ни странно, появилась новая научная мода на «ортодоксальные взгляды», и к этим взглядам почему-то стали причислять и отрицание инопланетной жизни.
Отрицать проблему в науке — это самый антинаучный к ней подход! Можно вспомнить решение Парижской академии наук, принятое в конце XVIII века, о том, что метеориты с неба падать не могут, потому что камней там нет. И что это антинаучное мышление играло на руку церковникам и врагам Великой французской революции. К сожалению, в принятии такого решения принимал участие великий ученый Лавуазье. Но… спустя несколько лет на Францию выпал метеоритный дождь, и решение бессмертных членов академии было отменено ими самими.
Неужели же ревнителям высоких научных интересов нужно, чтобы на землю выпал «дождь космических кораблей», чтобы они убедились в возможности существования внеземного разума?
Но пока нет «дождя инопланетных кораблей», мы можем лишь вообразить себе встречу с инопланетянином.
Что сказать ему? Что он не существует и существовать не может, потому что этого не может быть никогда, как сказал бы чеховский автор письма ученому соседу?
Думаю, что, появись на Земле инопланетянин, ему пришлось бы много потрудиться, чтобы доказать, что он не верблюд, а разумный обитатель иной планеты.
Но если бы мы узнали в нем гуманоида или еще какое-либо другое, но разумное существо, с которым могли бы обменяться мыслями, то я сказал бы ему, что нет для меня большей радости, чем узнать, что мы, земляне, не одиноки во вселенной. И еще сказал бы я ему, что подлинным проявлением высшего разума считаю отказ от уничтожения себе подобных и любых «биологических систем», составляющих нашу среду обитания.
— А как у вас? — спросил бы я его.
Михаил Грешнов
СНЫ НАД БАЙКАЛОМ
Варе и Константину Байкал открылся не сразу. Ракета мчала по водной глади к Шаманьему Камню, справа и слева шли берега водохранилища. Правый был горный. Ракета теснилась к нему, срезая вершины холмов, отраженных на глади вод… Волшебное гигантское зеркало. Местами, незамутненное рябью, оно лежало чистым и синим. Местами лилось серебром — там, где ветер касался поверхности. Ближе к берегу было темным от скрытых под ним глубин. И где-то Шаманий Камень, Байкал. «Проедем Камень, — говорили на пристани, — и сразу Байкал, не пропустите».
— В июне Байкал цветет, — сказал кто-то за спиной Вари.
— Камень! — тотчас откликнулся другой, и Варя и Константин увидели в нескольких метрах по борту черный, облизанный водой камень, который мгновенно ушел назад.
— Смотрите! — Пассажиры прильнули к окнам.
Но Варя и Константин смотрели вперед, в простор.
Они обосновались в местной гостинице. Бросили вещи и выбежали к Байкалу. Как подъезжали к Листвяному, вышли на пристань, промелькнула минута. Может, и в самом деле минута? Ракета не рыбачий баркас: посадка пассажиров, выход проходили стремительно, и то, что мелькнуло перед глазами Вари и Константина, огромное, синее, и что называли «Байкал», просто не уместилось в глазах. Захлестнуло, утопило, и теперь требовалось время, чтобы прийти в себя.
Но прийти в себя было непросто. Варя и Константин поняли: Байкал надо впитывать постепенно, неторопливо, вместе с воздухом, ветром, блеском и синевой. И наверное, молчаливо. Сейчас, выйдя на берег, они стояли у самой воды. Зеркало — Байкал тоже волшебное зеркало — светилось перед ними, трепетало, голубело, синело, где-то вдали переходило в лиловое, уходило в туман, скрывавший далекий берег, и от этого было бескрайним. Казалось, можно ступить на него, идти, и никуда не придешь — растворишься в дали, в свете.
Завороженные, они пошли по берегу.
Не замечали лодок, причала — глаза их глядели дальше. Не слышали говора идущих навстречу людей, какое им дело?
Поднялись по берегу и здесь — позади лес, впереди простор — сели среди камней.
— Костя, — сказала Варя. — Тебе не хочется петь?
— Нет, — ответил Костя. — Зачем?
— А мне хочется.
Мужчина подумал, ответил:
— Пой.
Варя посмотрела на него, склонив голову.
— А не будет ли это… — она не договорила.
— Чем? — спросил Константин.
— Диссонансом.
— Не пойму тебя, — признался Костя.
— Ты ничего не слышишь? — спросила Варя.
— Нет, а ты слышишь?
— С тех пор как мы проехали Камень.
Мужчина ждал, пока кончится фраза.
— Я слышу музыку, — сказала Варя.
Константин засмеялся, привлек Варю к себе.
Варя имела редкую профессию — нейрохимик. Новая наука делала первые шаги в области интенсификации работы мозга, воображения. Да и сама Варя обладала фантазией. Считала — качества эти свойственны всем людям, искала пути к их пробуждению, к художественному обогащению человека.
— Костя, — говорила она, когда они привыкли к Байкалу, стали его частью и не мыслили без него жить. — Хочется необычайных вопросов, необычайных ответов. Все здесь необыкновенное, Костя. Даже травинка, крапива — она совсем не такая, как у нас под Орлом.
Они приехали из центра России — страны тихих утр, спокойных вечеров и неярких красок.
— Даже камень, — продолжала Варя, держа в руке бурый с желтизной камень, — что в нем, скажи? Я слышала, здесь, в Лимнологическом институте, позвонок плезиозавра. Может, в этом камне его тело, мозг? Ну ладно, плезиозавр — это очень давно. Есть более близкие события, люди. Они проходили здесь, жили, мечтали и ушли навсегда. Неужели так просто: прийти-уйти? Не верю, что после людей ничего не остается. От плезиозавра и то позвонок. А я хочу. Костя… хочу видеть перед собой что-то или кого-то сейчас. Хочу слышать голоса, речь. Это не смешно, нет?