Серая тварь метнулась в сторону холуя, который неспешно, словно в замедленной съемке, вытаскивал из-под полы автомат. Пятисантиметровые клыки сомкнулись на горле, распороли сонные артерии, вырвали глотку. Из тяжело падающего могучего тела фонтаном ударила алая, остро пахнущая кровь, забрызгав столик с деньгами, белые рубашки телохранителей, серебристые волосы их хозяина.
Кассир с чемоданчиком открыл рот, чтобы закричать, но не успел, завалился на бок со сломанной шеей. Жуткая бестия обрушилась на врагов подобно смерчу и заметалась в стае обезумевших приматов, сея смерть. Неуловимая тварь видела летящие в нее пули и с лающим смехом увертывалась от них. Чьи-то руки пытались схватить взбесившегося берсерка, ноги — ударить его. Но с таким же успехом они могли ловить и колотить торнадо…
Константин Евграфович еще в самом начале побоища уловил, откуда дует легкий ураганный ветерок, и резво зарысил к машинам. Трясущимися руками он рванул на себя непослушную дверцу, рухнул на сиденье и долго не мог попасть ключом в зажигание. Наконец, он повернул ключ и вперился глазами в лобовое стекло, стараясь не смотреть туда, где раздавались единичные выстрелы, вопли, стоны и хрипы умирающих.
— Ведь знал же, что не чисто здесь, — бормотал он себе под нос. — Все жадность, жадность проклятущая. Одолела тебя совсем, Евграфыч.
Звериная харя в кровавой пене сунулась в стекло.
— Отхррой! — из-за неподходящей артикуляции обрывки фраз звучали особенно зловеще.
— Сейчас-сейчас! — стекло с легким жужжанием поползло вниз, и в морду твари уставилось смертно-черное дуло автомата.
Константин Евграфович зажмурил глаза, раздалась длинная очередь, автомат запрыгал у него в руках. Когда он открыл глаза снова, волчара, улыбаясь от уха до уха, чинно сидел рядом с машиной, обвив лапы хвостом.
— Отхррой!
Евграфыч понял, что третьей команды не будет. Дверца распахнулась, восьмидесятикилограммовый слиток стальных мускулов влетел в салон, придавил на откинувшемся сиденье, зловонно дохнул в лицо:
— Прросил — не тррогай!
— А че ты взъелся, мужик, че ты взъелся?! — попробовал приподняться навстречу Евграфыч. — Мы тебя убивать не хотели, калечить не хотели. Так, попугали, постукали маленько и отпустили бы. На бабки поставили — все чин-чинарем. Без обид, работа такая. А ты вон сколько народу положил! За что? Ведь среди них семейных половина. Они, что ли, виноваты, что дядя «первый президент» производство развалил? А ты еще врал: «не дерусь я, не дерусь»!
— Я не вррал, я не деррусь, — отвел глаза в сторону волк. — Я убиваю. Нельзя меня пугать. Врредно это. Для здорровья.
— А со мной, со старым человеком, чего наделал? Ты обгаженные пятьсот долларов видел когда-нибудь? Нет? Ну, так посмотри — на мне они надетые.
Из горла Евграфыча раздались булькающие звуки — он смеялся. Побежденный волк под победившим. Жизнь свою он прожил, как хотел. Под пулями бывал не раз, а под прицелом — едва ли не каждый день. И теперь смеялся над смертью, ожидая естественной и быстрой развязки.
— А ловко ты нас… разделал. Как на скотобойне. Где ж я теперь новую команду набирать буду? Ты ведь ко мне работать не пойдешь?
Волк мотнул головой: «Не пойду!»
— А че? Круто было бы. Ни у кого нет, а у меня — есть. В цене сойдемся. Это я только с чужими жадный. Подумал бы, а? Ну, на нет и суда присяжных нет. Так что ж ты со мной делать собираешься? Убьешь? Или отпустишь? Не хватит ли смертей на сегодня? Ты как, свой план по валу выполнил уже?
Волк глухо заворчал. Евграфыч понял, что побеждает, и засмеялся снова:
— А ты не ешь меня, серый волк. Мабуть, я тебе еще пригожусь.
— Напрример?
— А я все про всех знаю, все умею, все достать могу и всех достать могу тоже. Информация — мой бизнес. Регулирую финансовые потоки в сфере социально направленных инновационных технологий. Просек? Не бери в голову — я сам не просекаю. Хочешь, узнаю про тебя такое, чего ты и сам не знаешь?
Волк вздрогнул и спрыгнул с поверженного врага.
— Ага, заело. Хочешь, значит. Ну ладно, Евграфыч ягодицами потрясет. Самому интересно, на каком заводе таких трансформеров выпускают…
— Смотрри! — угрожающе рыкнул волкодлак. — Пррого-ворришься прро меня — в Афррике найду. Стррашно ум-ррешь, нехоррошо.
— Ну, я не олигарх, а ты не генпрокурор, чтоб нам с тобой в международные прятки играть. Слово за слово.
— Тррогай черрез полчаса…
— Понял, понял, — с облегчением вздохнул Евграфыч, сознавая, что самое страшное уже позади. — Диду старий, глухий. Ничого не бачит. Ничого не розумиет. В штаны наложив и все вже враз позабув…
— Ох, и наделал ты мне работы, парень, — бормотал он себе под нос, выжидая положенное время. — Бригаду вызывать, штаны мои стирать, трупы прибирать. Ох, заботушки.
Легкими прыжками тварь понеслась к светлому пятну выхода, весело подвывая на ходу.
Они валялись на широченной кровати. За окном плескалось пресное море-водохранилище. Редкие рыбацкие лодки на горизонте. Отдельный охотничий домик-люкс. Прислуга-невидимка. Ящик мартини «бьянко». Бочонок оливок. Акульи плавники в белом соусе. Счастье по Юлии Иннокентьевне.
— Знаешь, я ведь из деревни сама-то, — подвыпившую Юлию изрядно понесло. — Из Дубровки — смешно, правда? «Хто заказывал такси на Дубровку?» Так и прохохотала всю жизнь. Нас ведь пятеро в семье было. Двое мертвые уже. Сестра от спирта сгорела — на десять лет меня старше. Брат повесился… А я решила — нет. Я не такая! У меня-то как раз все будет! Дом, машина, дача — для отдыха, не для пахоты. Домработницу хочу, чтобы ей указывать, где плохо пыль протерла. Брильянтов хочу — чтоб все полопались от зависти. Счастья хочу! И… тебя! Ты ведь будешь со мной?
Он, абсолютно трезвый, осторожно раздвинул липкие женские руки:
— Мне хорошо с тобой, Юля. Так хорошо, как, может быть, ни с кем больше. Но нельзя нам быть вместе.
— Как?! Ты меня не любишь? После всего, что я для тебя сделала?
— Я… очень привязался к тебе. А это опасно. В первую очередь, для тебя. Я — одинокий волк. Такая моя жизнь.
— О! Я тоже по натуре волчица. И стррашно одинокая! Давай жить одной стаей — ты и я! А? Ты будешь мой телохранитель. как пес верный, а я — твоя госпожа и королева!
И она повалила его в горячий влажный туман.
— Почему ты мне ничего о себе не рассказываешь? А? Я все хочу о тебе знать!
— Да что рассказывать? Все как у всех. Школа, армия, работа. Родители умерли, семьи нет. Не был, не состоял, не привлекался.
— Да? А почему ты тогда такой… не такой? А, я знаю! Она тебя не дождалась, да?
Он запрокинул голову в лающем смехе. Да, она его не дождалась.
Его работа.
Их не было нигде. Ни в документах, ни в файлах, ни на картах, ни в воздухе, ни на земле. Постоянной точки дислокации — нет. Непосредственного начальства — нет. Штаба — нет. Дисциплины — нет.
Отряд специального назначения «Строитель» (похихикал, наверное, вволю какой-то штабной умник). То и дело перебрасывают с места на место. Оружия не полагается, как в стройбате. Потертая форма, поношенные ботинки. Несколько бригад, сменяя одна другую, по два часа в день месили раствор или выкладывали никому ненужную кривую стенку. Остальные — отсыпались перед ночными тренингами. Со стороны — сборище штрафников и шалаболов.
На самом деле — спецподразделение для диверсионно-подрывной работы в глубоком тылу противника. Состоящее, в подавляющем большинстве, из ликантропов. Волкодлаки, вервольфы, оборотни — их честили по-разному, одинаково не любя в разных этнических группах.
18-19-летних призывников тестировали на специальном оборудовании, выявляя резервные способности. Затем в условиях запредельного стресса обучали проявлять скрытые до того возможности, применять только по делу, приручать свои инстинкты, подминать звериную сущность под себя.
Жесточайшие тренировки. Голод. Холод. Выживание в любых условиях при любой степени повреждения организма (исключая разве что отсечение головы или разрывание сердца). Медитативная регенерация. Направленный тотемизм. Болезненные операции. Атрофия болевых рецепторов. Атрофия души…
И в результате — совершенная боевая машина. Железные мускулы и молниеносная реакция. Стая — как единый бойцовский организм.
Боевые рейды в горы, в пустыни, джунгли, саванны. Выброс — иногда за сотни километров от цели. Просачивание в зону «специнтереса». Мгновенный разгром противника. И тишайший отход по одиночке.
Житье на подножном корму. Охота. Ночевки в дуплах, пещерах, берлогах, норах. Шарахающееся в ужасе зверье. Никаких следов. Никаких документов. Никаких привязанностей. Преданность и любовь — только стае. Агрессия на своих — жесткое табу…
Как он обрадовался, обнаружив, что рядом с ним на задание бегут его братья: родной брат Максим и двоюродный — Василий. Оказывается, в их семье эта аномалия встречалась довольно часто. По бокам его страховали два надежнейших боевых аппарата, чудо психотронной, медицинской, военной и прочей техники. Могучие, быстрые, неуязвимые. Почти неуязвимые.
Брат Вася не вернулся из Южных гор первым из семьи. Не вышел в условное время в точку сбора. Они с Максимом порывались его искать. Их усыпили и переправили в родимую тайгу.
Брат Максим получил серебряную пулю в голову и осиновый кол в сердце от суеверных крестьян глухой деревушки в Центральной Европе. В сердце цивилизации издревле учились общаться с нечистью, плодившейся в старых горах. Когда они сумели получить назад тело (последствия рейда в прессе списали на локальное землетрясение и лавину), кожа Максима, сожженная святой водой, слезала рваными клочьями.
С того времени Владимир, перекинувшись волком, стал часто убегать далеко в тайгу гонять лосей с дикими собратьями и выть на луну. Когда же в отряде стали появляться первые девчонки, не выдержал, решил бежать.
На задании в Южной Азии он выгрыз свой передатчик, глухо подвывая, выдрал антенну из черепа и долгих две недели, пока подживали раны, отлеживался в сыром полумраке тропического леса. В зеленом аду раны загноились и долго болели.