В масштабах околопланковской длины всё пространство состоит из микроскопических «червоточин», представляет собой квантовую пену.
В одном кубическом микроне этой среды энергии столько, что её хватило бы на создание многих триллионов галактик. Но при такой плотности энергии, на таких малых расстояниях гравитационные силы необычайно велики. Они столь искривляют пространство-время, что запечатывают всю энергию внутри. Открыть заветную кладовую очень непросто.
Сама энергия тоже гравитирует. Чем выше плотность энергии, тем выше гравитация.
Впрочем, существует порог, выше которого плотность энергии подняться не может.
Ведь по достижении порога чёрная дыра.
С чёрными дырами решили пока не связываться…
Иногда мне казалось, мой компаньон навёрстывает то, что пропустил, не дочитал за годы учёбы в университете, когда слишком много внимания уделял красивым девушкам.
Только вот как жутко интересные факты, предположения, гипотезы обратить в реальные установки, дающие практический выход, гарантирующие нам — реальные деньги?
Может, у нас с Лехом — теоретический склад мышления?
Прототип установки мы собрали кое-как, я мало что понимаю в нём. Собрали по наитию, руководствуясь интуицией.
Не работает прототип.
Очередной визит потенциального спонсора. Я слушал через дверь, сидя в прихожей.
— Водород превращается в гелий при десяти миллионах градусов!.. — блеснул эрудицией спонсор.
— Это при давлении, как на Солнце, — возражал Лех. — На Земле давление меньше. И вам потребуются уже сто миллионов градусов.
— Э-э. Честно говоря, я больше доверяю холодному ядерному синтезу.
— Напрасно. Овчинка выделки не стоит. Холодный ядерный синтез будет сопровождаться мощнейшим нейтронным излучением. Почти невозможно экранировать. Разоритесь.
— Хм. Но то, что вы предлагаете.
Лех затараторил, щеголяя терминологией, от которой съезжала крыша даже у меня — уже вроде бы давно привыкшего. Свою тираду завершил победным аккордом:
— На выходе — альберт!
— Кто это? — не понял гость. — Ваш третий компаньон?..
— Нет. Альберт — широко принятое обозначение миллиарда киловатт.
— А-а. Вы сказали — миллиарда?..
— На выходе — миллиард киловатт. Промышленная установка даст гораздо больше.
— Угу.
Вероятно, спонсоры, в своём большинстве, агенты нефтяных гигантов, скупающих права на всё, что может как-то повредить энергетической монополии углеводородов.
Скупают и — кладут под сукно.
Увы, нам они денег ещё не предлагали. Ни разу. Просто не принимали нас всерьёз. Предъявить-то нечего. За исключением вдохновенных речей моего компаньона.
В общем, нарастало ощущение глухого тупика. Деньги таяли стремительно.
В тайне от компаньона я подыскивал работу.
Физик, из журнала.
Преуспевающий, немногим старше нас. Публикации в престижных изданиях.
Кто мы для него, преуспевающего?
Не опубликовали ни строчки.
Если ходили на конференции по вопросам энергетики будущего, то сидели, как правило, на задних рядах, глазами хлопали. Ушами — тоже. Помалкивали.
Он просто фыркнет в трубку, и дело с концом.
Может, к лучшему.
Набравшись смелости, я позвонил.
Так, мол, и так, не посетите ли нашу лабораторию, в удобное время.
— А чем вы занимаетесь? — спросил физик.
Я стал вещать о «новых источниках», с пятого на десятое повторяя любимые выражения компаньона, ту ахинею, которую Лех обычно втюхивал потенциальным спонсорам.
— Где находится ваша лаборатория? — прервал физик.
От растерянности я не сразу вспомнил адрес.
— Постараюсь выкроить час, завтра, — пообещал физик.
Прервал связь.
Неужели — приедет?
Неужели его так легко заманить?
Скорее всего, разговор не затянется. Физик поймёт, что попал в филиал сумасшедшего дома…
Войдя утром в прихожую, тут же услышал два голоса.
Компаньон и преуспевающий физик — разошлись.
Сыпали терминологией, цифрами. Один перебивал другого, подхватывая общую мысль.
Не выдержав, я заглянул в дверную щель. Гость и хозяин стояли перед нашим прототипом, размахивали длинными руками. И глаза обоих горели научным безумием.
До чего же мне стало тоскливо.
Сошлись гении.
Два сапога — пара.
Но сапоги-то, похоже, на одну, левую, ногу.
Ладно, пусть наговорятся всласть.
А мне давно пора встать на реальную почву.
Начать зарабатывать деньги.
Начать жить — как живут нормальные люди.
Зря, что ли, на работу устроился? Прикрыл тихонько дверь и поехал трудиться.
Не показывался в лаборатории неделю.
Потом заволновался. Как там мой компаньон? Не помер ли от голода? Не свихнулся ли, в одиночестве?
Приехал. Спустился в подземелье.
В прихожей возле открытого холодильника стоял Лех, пил сок из пакета.
Вид тот ещё. Глаза красные, волосы торчат в разные стороны.
Должно быть, сидел тут неделю, безвылазно.
В лаборатории натужно гудело. Причём звук шёл — по нарастающей.
— Привет, — сказал я. — Что за шум? Не рванёт, случаем?
— На выходе — альберт! — донёсся радостный крик из лаборатории. — Рассчитали верно!
Голос принадлежал гостю, преуспевающему физику.
Тоже сидел безвылазно, всю неделю?..
С них станется.
— Промышленная установка даст гораздо больше. — Лех зевнул. — Вот, прикидываю, кого нам в инвесторы взять, посолидней. И ты подумай. Я мозги уже вывихнул.
Похоже, компаньон не заметил, что я неделю в лаборатории не показывался.
А за это время два сумасшедших гения сотворили невозможное.
Довели прототип до рабочего состояния. Теперь он — не бутафория из фильма.
Сладко ёкнуло в животе.
Интересно, что они запрягли?
Кварки?
Вакуум?
Или гравитацию?
Может — всё это вместе?
Любопытство разбирало — спасу нет.
Я потянул дверь лаборатории. ТМ
Се ля ви
Валерий БОХОВ
№ 1 (981) 2015
Ну вот и отбарабанил я рабочую неделю. Сто двадцать часов. Теперь отправлюсь в профилакторий на три дня. Нет, на метро не поеду. Не люблю под землю забираться. Движущийся тротуар — вот мой любимый транспорт. Дождя нет. Весна. На кронах деревьев уже проступили зелёные липкие листочки. Тротуарная дорожка идёт по бульварам. Красота! По пути можно любоваться городом, деревьями, людьми и такими, как я, роботами.
Раньше всё делали, чтобы нас не различали. Людей и роботов. Различия, правда, всегда были: главное — души у нас нет. Плакать, переживать, волноваться мы не можем. А мне нравится, что мы всегда спокойны и невозмутимы. Теперь же ввели для обязательного ношения нами синие фуражки с надписью. У меня надпись Роман. У других — Рубен, Ростислав, Рудольф, Родион, Рем, Рустам, Равиль, Рифат, Роберт. Может быть, это и неплохо. Встречаешь и сразу видишь, кого как зовут. А вот фуражек или косынок с надписями имён Рая, Римма, Роза, Рита, Рада… ни разу не встречал.
Я не сказал, чем меня ещё притягивает поездка через весь город на горизонтальном пассажирском конвейере. Это возможная встреча с бывшими одноклассниками. Я учился в экспериментальной школе. В школе совместного обучения людей и роботов. Для взаимного обогащения, для взаимной пользы. Они очеловечивали нас. А у нас память крепкая, как стальной капкан. Что услышим, что прочитаем — всё! Усвоено и осело! Навсегда! И нам разрешено было подсказывать любому человеку, любому ученику. В школе не считали нужным заучивать знания, зубрить уроки. Люди ли, роботы ли должны были быть личностями развитыми и раскованными. Любой школьник, любая особь должны были уметь думать. Творчество — вот было для нас целью.
Наша бывшая школа находилась в районе, где проживали ребята, с которыми я учился; там же был и мой профилакторий. В профилактории мне, как и другим жильцам, регулярно делался ТО — техосмотр, заправка, обновление программного обеспечения — установка новых версий или апгрейд.
Неделю назад мы случайно столкнулись — я и Надя. Мы с ней очень дружили в школе. Сидели за одной партой. Ходили несколько раз в кино. Обменивались интересными книгами.
И вот увиделись.
— Надя! Надежда! Ты ли?
— А, Рома? Вот это встреча!
— Слушай, сколько же мы не виделись?
— Ровно десять лет как школу кончили!
— Вот это да! Десять лет! А ты по-прежнему чудо! В школе ты тоже очень эффектной была — высокая, стройная. Я тебя помню на волейбольной площадке. Как ты гасила с левой — не каждый парень принимал твой удар!
— Недаром за класс ставили. Но ты, Рома, если в противоположной команде играл, то всегда перекрывал мой удар. У тебя блок классный был. Ты единственный, помню, по грудь выпрыгивал над сеткой.
— Да, было время… Как ты живёшь, Наденька?
— У Наденьки муж — Мишка Юшин, ты ведь помнишь его? «Мишюш» — его звали в школе. И я теперь Юшина.
— Помню! Отлично помню! Он задиристый такой в школе был!
— Точно! А сейчас у этого задиристого и у меня сын растёт, в нашу школу ходит. А у тебя как дела?
— У меня всё хорошо. Работаю! Знаешь, Надежда, что я вспомнил?
— Что же?
— Как-то я давал тебе книжку почитать. Какую — не помню. И не в этом дело. Ты, чтобы вернуть её мне, по телефону попросила подняться на твой седьмой этаж. Не захотела ты к нам в общежитие идти. Поднялся. Мы были одни. Тишина. Лампочка светила слабо. Была такая обстановка таинственная, располагающая говорить тихо, почти шёпотом. И у тебя глаза светились добром и, мне казалось, нежностью и лаской. Я прочитал в твоём взгляде, что многое мне вверяешь. Я очень хотел тебя обнять и поцеловать. Но не отважился. Как будто испугался. Ты не помнишь этот случай?
— Я, Рома, помню это. Больше того, вспоминаю; конечно, не каждый день, но я это вспоминаю. Думаю иногда, а что было бы, как сложились бы наши жизни, если бы. Ну, ладно, мне пора. Я в аптеку шла за лекарствами — сын приболел.