Однако ханты, защищая его, оказали работникам спецслужб вооруженное сопротивление. Погибло четверо чекистов. Репрессии последовали незамедлительно: практически все взрослые мужчины клана были уничтожены, а дети, старики и женщины вымерли за зиму, поскольку ходить на охоту и добывать пропитание было не с чем - ружья племени спецслужбы конфисковали.
Оставшиеся в живых казымские ханты и до сих пор с неохотой рассказывают о событиях тех лет и просят не называть их фамилии. Что же касается Золотой Бабы, хранившейся в святилище, то она исчезла. Весьма вероятно (если она была золотой), что ее переплавили. Однако членов экспедиции удивила одна деталь: в краеведческом музее Ханты-Мансийска они увидели много прекрасно сохранившихся вещей, на которые не имелось паспорта. Выяснилось, что вещи поступили из хранилища местного управления КГБ. В связи с этим возникает последний вопрос: если Золотая Баба была не золотая, не пребывает ли она и ныне в каком-нибудь спецхране?..
(c) Техника-молодежи N 11/97
Владимир Егоров, Дмитрий Гаврилов "Последняя битва дедушки Бублика" (КЛФ)
Мальчишки дразнили его: "Дедушка Бублик!"
Пожалуй, он действительно был самым старым в нашем Индрино, и жил здесь еще с тех времен, когда на месте поселка стояла деревня. Баба Дуня, тоже старая, как окрестные болота, утверждала, что она была еще совсем маленькой девочкой, а дедушка Бублик уже тогда работал кузнецом. Дескать, и в то допотопное время он выглядел точно так же, как и сейчас.
Но поскольку старушка при этом сказывала, что видала в Лукошковом озере огромного змея с лягушачьей головой и скачущих по радуге перед ее окошком лихих наездниц на златогривых конях - слова бабы Дуни никто всерьез не принимал.
Тем более, что внешне дедушка Бублик совсем не выглядел развалиной. Хотя в его бороде и серебрилась проседь, ничто не могло скрыть ее первоначальный огненно-рыжий цвет - такой же, как у его шевелюры, тоже словно запорошенной снегом, но по-прежнему густой. И ходил он по поселку довольно бодро, редко когда появляясь с суковатой дубовой клюкой в руке. И покосившуюся кузницу, служившую ему домом, ухитрялся один поддерживать в жилом состоянии, да еще и работал в ней, превосходно управляясь без помощника.
Но все-таки веяло от него даже не стариной, а какой-то ветхозаветной древностью, как от ледниковых валунов, нет-нет да и попадающихся среди бескрайних карельских болот. А вот родни у дедушки Бублика вовсе не наблюдалось. Да и нелюдим он был, молчун и отшельник. Спросишь чего - ответит, особенно если вопрос по делу. А чтобы первым заговорить, этого за ним не водилось. Случалось, неделями из своей берлоги не вылезал, только дым над крышей и редкие глухие удары большого молота вселяли уверенность в том, что он не помер, а колдует над каким-то особенно трудным изделием.
Дети разработчиков, подчистую срывших за два десятка лет половину Смоляной горы, обзывали деда колдуном, лешим и еще более обидными словами. Отцы, правда, их за это по головке не гладили, ибо случись какая поломка в технике, шли первым делом не в контору, где нужную деталь полгода будут выписывать, а все к тому же Бублику, который самую сложную железяку мог отковать за день-другой, редко больший срок испрашивал. И замечено было, что уж его-то работа ни поломки, ни сносу не ведала, хотя ковал он из того, что в каждом горнорудном поселке завсегда на дороге валяется, - из рельсов, обрезков труб и прочего металлолома.
Только я его никакими обидными словами не дразнил. Хватало, на мой взгляд, и того, что по имени никто в поселке его не называл - даже взрослые. Все Бублик да Бублик. Хотя откликался дед без обиды, привык, должно быть. Да и на что обижаться, ведь настоящего-то его имени многие и не ведали. Что же касается прозвища... В особом пристрастии к бубликам кузнец никогда и никем замечен не был.
Впрочем, однажды та же бабка Дуня поведала мне под большим секретом истинное имя коваля, которое подглядела в листе у старосты еще в шестнадцатом году, когда производили перепись населения,Илья Четвергов. Правда, после ее россказней о змее... сами понимаете. Хотя именно в четверг, как ни странно, случилась эта удивительная история... Но расскажу обо всем попорядку.
Как-то раз, уже в выпускном классе, подвыпивший Мишка Малинин, первый драчун, двоечник и вообще король школы, на последнем уроке заявил классу, пародируя завуча:
- Отныне будем дедку-Бублика звать старик-Баранка. Кто "за"?
Ребята, смеясь, подняли руки. Шутка понравилась, к тому же Мишка мог с куража все повернуть всерьез, ища повод для драки. Только я молча продолжал собирать учебники.
- А ты что, против коллектива?! - театрально изумился Мишка, подходя к моей парте и сметая книжки на пол.
- У него, между прочим, все-таки фамилия есть!
- И какая же? - осведомился Малинин, усаживаясь, как пахан, против меня.
- Четвергов, например!
- А ты, надо полагать, в Пятницы к Бублику записался? - при этих Мишкиных словах класс взорвался хохотом.
- Ой, держите меня! Ой, не могу! Щас помру! - выл низенький чубатый Витек, состоявший при Шерхане Мишке в ранге шакала Табаки.
- А я предлагаю отныне звать тебя не Косолапым, а Кривоногим, понял? - в наступившей тишине проговорил я, дивясь собственной отваге.
Мишка терпеть не мог, когда его называли Косолапым, поскольку для этого имелись основания посерьезней имени, а уж Кривоногого не спустил бы даже стройбатовцам, таким же, как и он, "качкам". К ним, бывало, приводил за водку девок, там же проигрывал свои, а затем и чужие деньги "в очко"...
Короче, отделал он меня тогда прямо в школе до потери сознания...
Очнулся я от холодного прикосновения ко лбу. Тело казалось чужим, тяжелым и непослушным. Вокруг было темно, и я попытался протереть руками глаза.
- Лежи-лежи, горе-берсерк! - остановил меня знакомый бас.
- Мне надо... домой... - с трудом произнес я, пытаясь сообразить, каким макаром занесло меня в кузницу.
- С такой рожей тебя мать родная не признает, - авторитетно заявил дедушка Бублик и оставил меня одного, хлопнув входной дверью.
Я провалялся у него всю ночь. Чудесным образом к следующему утру ужасные отеки спали. К счастью, Мишка мне ничего не сломал.
- Ну, держись, Кривоногий! Убью! Изувечу! - зло бормотал я, рассматривая в зеркало свое лицо, покрытое желто-зелеными пятнами.
- Ну, это не сегодня, - насмешливо ответил мне незаметно подошедший дед. - Обожди. Поработай у меня молотобойцем, глядишь, к весне окрепнешь и выправишь ему ноги по всем правилам.
Вот так и началась наша странная дружба, не оставшаяся незамеченной одноклассниками.
- Бублики - по четвергам, а баранки - по пятницам! - язвительно заметил Мишка, когда я вернулся в школу через несколько дней.
С того дня предложенное им для деда дурацкое прозвище Баранка основательно приклеилось ко мне.
Впрочем, новое и необычное дело приносило столько свежих впечатлений, что я легко смирился с обидной кличкой. Каким же тяжелым и сложным оказалось вблизи кузнечное ремесло! Очень скоро мои руки вплотную познакомились со всеми многочисленными молотками, молотами и молоточками из арсенала дедушки Бублика. И только к огромной кувалде на короткой ручке, что висела в углу кузницы под потолком, дед категорически запретил мне приближаться.
- Это и не инструмент вовсе, - сказал он, сурово посверкивая глазами из-под кустистых бровей. - И трогать его ни к чему. Держись от этого молота подальше, иначе беды не оберешься.
Но меня особенно и не тянуло к заповедной кувалде. Вполне хватало возни с остальным инвентарем. Отсидев на уроках, я сразу же бежал в кузню, где дед немедленно загружал меня работой по уши. Мои ладони покрылись жесткими мозолями, спина распрямилась, мышцы окрепли. И действительно, к весне я, пожалуй, смог бы привести Мишкины ноги в порядок. Вот только весна все никак не наступала. Солнце совсем не выглядывало из-за низких свинцовыхтуч, которые заполонили все небо - казалось, навсегда. Ветер дул только северный; птицы не вернулись с юга или замерзли где-то по дороге. Почки на деревьях не распускались. По телевизору все чаще звучали страшные слова: "глобальный термоэкологический кризис", "новый ледниковый период" и просто "конец света". Народ обвинял в бедствии ученых, ученые - политиков, политики, как водится, - других политиков, но чужих. Мы утверждали, что во всем виновата американская технократия, а американцы пеняли на наше разгильдяйство. Мировое сообщество тоже разделилось, как в годы холодной войны, только на этот раз на стороне России было, похоже, большинство. Дядю Сэма сильно недолюбливали за диктаторские замашки и чрезвычайно широкую сферу жизненных интересов - величиной с весь земной шар.
Дед Бублик, как-то раз выслушав от меня очередной пересказ последних новостей, покачал головой и произнес:
- Нет, это еще не конец. Это Фимбул.
А вечером к нему прискакал на огромном коне загадочный гость. Наверное, финн - такой высокий старик в широкополой шляпе не по сезону, и к тому же, кажется, одноглазый. Он почти два часа о чем-то беседовал с нашим кузнецом на незнакомом языке. Я понял только то, что гость очень хотел чего-то добиться от деда, а тот не соглашался. Когда старик в шляпе уехал, дед Бублик долго смотрел ему вслед через мутное стекло единственного окошка, сдвинув и без того сросшиеся брови. Казалось, он дожидается, когда, наконец, ветер окончательно заглушит своим свистом гулкий и частый перестук копыт, такой, как будто не один конь скачет, а сразу два.
С тех пор дед стал совсем мрачным и все чаще посматривал на кувалду, висящую под потолком, - ту самую, что к инструменту, по его словам, не относилась. И было в этом взгляде нечто такое, отчего мурашки бегали по спине.
Через неделю заявился еще один финский гость, на этот раз с огромным рогом на перевязи через плечо. Он тоже чего-то требовал от деда на том же языке; дед снова отказывался, на этот раз короче и грубее. Когда незнакомец выходил за порог, дед зло сказал ему в спину по-русски: - Хватит, повоевали! Дуй в свою дудочку, коли охота... Наконец, я застал у Бублика однорукого нездешнего мужчину. В тот день кузнец отправил меня домой раньше обычного, но я почему-то вернулся с полдороги и, подобравшись к окошку кузни, заглянул внутрь... Красивым и жестким лицом безбородый одн