Он больше не пытался спорить. Он капитулировал. Валя вежливо улыбнулась, грациозно встала и неторопливо вышла из кабинета, оставив после себя лёгкий шлейф абсолютного триумфа.
В коридоре, где напряжение можно было резать ножом, сотрудники прильнули к мониторам, изображая из себя занятых делом, но одним глазом продолжая следить за ней.
А Валя шла, как легенда. Как героиня собственного сумасшедшего эпоса. Как живое доказательство того, что даже в самом унылом офисе можно устроить маленький конец света – и чувствовать при этом себя невероятно живой.
Вечер накрыл город медным тазом заката, стягивая по улицам длинные, расползающиеся тени и щедро поливая асфальт липким ароматом нагретой пыли и кофе навынос. Город привычно бурлил своей суетой, но для Валентины он сегодня звучал иначе: легко, музыкально, как весёлый марш каких—то расхристанных небесных трубачей.
Валя шла по тротуару, цокая подошвами балеток по плитке с таким задором, словно на спор собиралась протоптать новый туристический маршрут "по местам великого психоза". На лице у неё цвела довольная ухмылка человека, которому официально разрешили быть собой – сумасшедшей, счастливой, свободной.
Прохожие, завидев её, инстинктивно съеживались. Кто—то нырял в ближайший магазин с видом: "О, срочно вспомнил, что мне нужен кабачок!". Кто—то переходил на другую сторону улицы, косясь через плечо, как будто опасался заразиться непредсказуемостью.
Один пожилой велосипедист, бодро крутивший педали, при виде Валентины так растерялся, что врезался в урну, которая обиженно загремела, как медный барабан на репетиции оркестра. Валя милостиво кивнула ему и пошла дальше, гордо подняв подбородок.
Она смеялась – открыто, искренне, с той лёгкостью, с какой дети смеются над падающим осенним листом. Её заливистый, звонкий смех вился за ней, как хвост у кометы, наполняя улицу неведомой радостью, граничащей с лёгким безумием.
Кляпа в голове нервно поскуливала, как хозяйский кот, которого впервые выпустили на улицу без шлейки. Сидела где—то глубоко в сознании, недовольная, сбитая с толку, перепуганная.
Валя остановилась на перекрёстке, сложила руки за спиной, перекатываясь с пятки на носок, и, глядя на витрины вечернего супермаркета, громко, совершенно не стесняясь посторонних ушей, проговорила:
– Ну что, Кляпа, теперь ты поняла, кто здесь главный?
Пожилая женщина в синем берете, проходившая мимо, чуть не выронила пакет с молоком и замерла, уставившись на Валю так, будто та только что попросила у неё в долг звёздный флот.
Валя мило улыбнулась ей в ответ и, всё так же громко, добавила:
– Либо играем по моим правилам, либо я буду твоей самой большой неудачей!
Из кустов вылетела испуганная воробьиная стая. Молодая пара на другой стороне улицы поспешно ускорила шаг. А сам город, кажется, чуть вздрогнул, но, поняв, с кем имеет дело, решил не вмешиваться.
Валя пошла дальше, расправив плечи и смеясь. В её душе шумело настоящее веселье: не то фальшивое, которое выдавливают из себя на корпоративах, а дикое, яркое, как разлившаяся по асфальту радуга после дождя.
Плевать, кто что подумает. Плевать на косые взгляды и сочувственные вздохи. Она шла по улицам большого города, чувствовала каждый вдох, каждый шорох, каждый свой удар сердца, и впервые за долгое время это сердце билось для неё, а не для чьих—то ожиданий, планов или тупых миссий.
Где—то внутри Кляпа ворчала, обиженно фыркала, пыталась что—то пробормотать о дисциплине, сроках и инструкциях. Но Валя только усмехалась, как весёлая пиратка, захватившая наконец свой собственный корабль.
И весь мир под ногами наконец—то был её.
Квартира встретила Валю тяжёлым, родным запахом залежалого пледа, недопитого чая и слегка приунывшего кактуса на подоконнике. Всё было на своих местах, всё было так, как она его оставила. И впервые за долгое время это не угнетало, не давило на грудь каменным прессом ответственности. Наоборот – радовало, как старая футболка с пятнами, которую никто не осудит.
Валя сбросила туфли у порога, скинула сумку так, что та чуть не прибила забытый вчера пакет с картошкой, и растянулась на диване. Глаза прикрылись сами собой. Всё тело пело гимн свободе, слегка фальшивя, но с таким вдохновением, что заслушаться можно было.
Где—то на задворках сознания недовольно покряхтывала Кляпа, явно не зная, что теперь с собой делать, но Валя её игнорировала с той грацией, с какой коты игнорируют попытки их отмыть.
Шли минуты безмятежности, пока за дверью не раздалось настойчивое треньканье звонка.
Валя нехотя встала, потянулась всем телом, изобразив из себя ленивого гигантского кузнечика, и поплелась к двери. Там стояла мать – в пальто, застёгнутом набекрень, с прической, напоминающей ветреную тряпку, и лицом женщины, которой срочно нужен седативный комплекс и литр валерьянки.
– Валя… – трагическим шёпотом начала она, сразу проскальзывая в квартиру, будто за ней гнались космические коллекторы. – Мне позвонил Сергей Валентинович… Он сказал, что ты странно себя ведёшь… Он очень переживает за тебя…
Валя прищурилась, прикидывая, стоит ли сейчас бросаться в объятия или сразу искать ближайшую дыру в полу.
– Мама, я в порядке, – успокаивающе протянула она голосом, которым опытные сапёры обычно успокаивают особо нервные мины. – Просто у меня теперь в голове живёт инопланетянка по имени Кляпа. Всё под контролем.
Мать медленно осела на пуфик, обхватила руками голову и жалобно застонала:
– Господи… она уже не притворяется…
Валя, ничуть не смущаясь, плюхнулась рядом и заговорщицки зашептала:
– Они собираются чипировать всех мужчин. Начнут с директоров отделов. Уже занесли в списки…
Мать ахнула и, не дожидаясь развития сюжета, вылетела из квартиры, оставив за собой запах паники, духов и полузакрытую дверь. Валя, весело фыркнув, вернулась на диван и, сладко вытянувшись, включила мультики. Жизнь налаживалась.
Минут через тридцать снова раздался звонок. На этот раз под дверью стояли двое: участковый психиатр в аккуратном плаще цвета осеннего асфальта и медсестра с лицом человека, который за карьеру повидал всё – от буйных поэтов до молчаливых слесарей в фазе экзистенциального кризиса.
– Валентина Викторовна? – ласково поинтересовался врач, поглядывая на неё так, словно держал в уме план эвакуации на случай внезапного полёта на потолок.
– Зависит от того, кто спрашивает, – лукаво улыбнулась Валя.
Медсестра пожала плечами так, как это делают люди, решившие плыть по течению до ближайшего обрыва.
Психиатр кашлянул в кулачок:
– Мы тут… э—э—э… по просьбе вашей мамы… Хотели бы предложить вам… пройти небольшое обследование. Так сказать, убедиться, что вы чувствуете себя комфортно… в рамках общепринятого восприятия реальности.
Валя вежливо кивнула, сложила руки на груди и, самым серьёзным голосом объявила:
– Благодарю за заботу. Но я вынуждена отказаться. Инопланетный флот ещё не прибыл. Мне нельзя покидать Землю. Я на боевом дежурстве.
Психиатр и медсестра обменялись озадаченными взглядами, словно участники плохо отрепетированного синхронного плавания на грани нервного срыва.
Мужчина извлёк из кармана блокнот, что—то чиркнул туда короткими нервными движениями, переглянулся с медсестрой и тихо, почти шёпотом, сказал:
– Похоже, не критично. Пока.
Медсестра согласно кивнула. Оба они, пятясь, как дрессированные раки, покинули квартиру, прикрыв за собой дверь с вежливостью людей, решивших в следующий раз прийти с подарками и сразу с наручниками.
Валя осталась одна.
Комната словно наполнилась лёгким шёпотом победы. Стены перестали давить, потолок больше не угрожал обвалом, даже кактус на подоконнике выглядел менее судорожным.
Валя вдохнула полной грудью. Воздух был тёплый, тяжёлый, насыщенный запахами вечера и грядущей свободы. Ей было всё равно, что о ней подумают соседи, врачи, мать, коллеги. Она наконец—то принадлежала себе. Своим мыслям, своим глупостям, своим звёздам.
В голове Кляпа недовольно бурчала что—то о регламентах, но Валя только улыбнулась и отвернулась к окну, где застывал густой, бархатный вечер.
Все чужие ожидания перестали иметь значение, растаяв в её сознании, словно ненужный шум за окном. Мнения инопланетян, землян и всех промежуточных форм жизни были теперь одинаково далеки и смешны. И впервые за долгое время Валя почувствовала: она жива по—настоящему.
Ночь незаметно подкралась к квартире, села на подоконник, свесила ноги вниз и принялась рассыпать по небу звёзды, как надоевшие конфетти после затянувшегося праздника. В спальне Валя лежала в кровати, натянув плед до подбородка и уставившись в потолок, будто пыталась сосчитать там старые пятна от чайного пакетика, прилепленные однажды в момент глубоких размышлений.
Внутри у неё клубились мысли – странные, непослушные, как котята, впервые увидевшие лазерную указку. Валя пыталась заснуть, но сон, как обычно, играл с ней в прятки, а Кляпа, засевшая где—то в глубинах её сознания, ворочалась и вздыхала с такой силой, что казалось, ещё немного – и голова лопнет, как старый футбольный мяч.
Наконец, устав слушать эти душевные страдания, Валя, недовольно заёрзав, вслух бросила в темноту комнаты:
– Хватит уже ворочаться. Спать мешаешь.
– Я мешаю? – с негодованием пропыхтела Кляпа. – Это ты мешаешь. Ты сломала все мои планы, разбила в пух и прах самую перспективную миссию в истории галактики, а теперь тебе спокойно спится?!
Валя театрально вздохнула, поправляя плед с важностью примадонны второго состава провинциального театра:
– Ну извини, дорогая, если я нечаянно разрушила твои космические амбиции. Но, видишь ли, я вдруг обнаружила, что моя собственная жизнь мне гораздо дороже твоих инопланетных экспериментов.
В комнате повисла тяжёлая, почти физически ощутимая пауза, которую Кляпа использовала, чтобы набрать воздух для очередной тирады.
– Валентина! – наконец выпалила она голосом строгой учительницы, заставшей ученика на уроке физики за плетением бисером. – Послушай меня внимательно. Мы обе погибнем, если ты сейчас не прекратишь эти глупости и не возьмёшься за ум!