Задумался Костя и забыл о времени.
И вдруг осеннее бледное небо вспыхнуло розовым пламенем, и округа вздрогнула от далекой журавлиной песни.
Взошло солнце.
Во сне ему привиделся точно такой же рассвет — неожиданный и стремительный. Только солнце упало тогда на оленью упряжку и старое зимовье в сосновом бору. Это было всего год с небольшим назад в прибрежье Агана…
Костя еще потоптался на палубе, не замечая пронизывающей свежести осеннего утра, и, наконец, нехотя взялся за холодную скобу дверцы. Войдя в кубрик, он почувствовал, что капитан уже проснулся. Его неподвижное лицо повернуто к потолку. Оно ничего не выражало — ни радости и печали, ни покоя и тревоги. Неподвижные серые глазки стеклянно уставились на желтые разводья на краске, словно неподвижными были и мысли в его голове, что не могли поколебать маску лица. Костя давно заприметил, что никто не задерживал взгляд на лице капитана: высокие старались смотреть поверх его головы, низкие же упирались глазами в его грудь. Костя же, поскольку был одного роста с капитаном, научился, не отводя глаз, не видеть его лица. А был капитан вовсе не уродом, а наоборот, был недурен собой. Но когда долго смотришь на его лицо, на душе становится тоскливо — человека охватывает необъяснимое беспокойство.
Капитан хрустнул суставами, скинул одеяло и хрипловатым со сна голосом пропел:
— Пос-след-ний рай-йсс!..
Костя ничего не сказал.
— Слышь, Костатин — последний райсс!..
— Слышу, — буркнул Костя.
— Люблю последние райсы, обожаю!
Костя все молчал.
— Тут каждый мысок, каждый заливчик накрепко запомнит капитана Буркина! Так-то, мой друг! — напевал капитан.
Он торопливо натянул на тощее тело тельняшку, сунул под мичманку прядь жидких бесцветных волос и шагнул к иллюминатору. Сонные глазки его ожили и теперь беспокойными мышатами метнулись на берег, где уже задымил печными трубами лесоучасток.
— Сбегаю в поселок и снимемся, Костатин! — низким голосом произнес Буркин, выходя из кубрика. — Готовь катер в последний райс!
Редко оживают его глаза — значит, что-то задумал, соображал Костя. И дался ему последний рейс — чем он лучше остальных?! Поскорей бы уж кончалась навигация!
Ему не терпелось взять отпуск, чтобы встретить первый снег в тайге на охоте. Плавал на катере первое лето. После школы одну зиму охотился с отцом, а потом поступил на курсы мотористов. Ох как тянуло тогда на сильные и быстроходные катера, что сновали по таежным рекам. Снился ему белый катер-красавец с мелодично поющим двигателем. Но у каждого времени свой сон — река быстро наскучила однообразием: плоты и баржи вниз и вверх по течению. Все рейсы одинаково скучные и нужные — разве с тайгой сравнишь?! Там ведь охотник редко когда пройдет дважды по одной и той же тропе. И в это утро, на рассвете, когда увидел ондатру в курье, понял, что тайга потянула его обратно на промысел зверей и птиц. Потянула, потянула решительно.
Стоя перед штурвалом в ожидании капитана, он задумчиво водил пальцем по запотевшему стеклу рубки. Под его рукой рождались резвые олени, пастушьи чумы, сосенки и легкие нарты охотника. Но линии тотчас же запотевали, и все растворялось в белесом тумане, словно уносилось в прозрачное осеннее небо. Он не знал, сколько оленьих упряжек умчалось ввысь — рука ходила сама собой. Тут его вывел из задумчивости грохот капитанских сапог по железной палубе. Буркин с длинным свертком под мышкой протиснулся в рубку, поставил его в угол и взялся за штурвал. Забурлила вода за кормой, катер круто развернулся и помчался вниз по течению. На буксире болтался пустой понтон из-под горючего.
Когда поселок скрылся за поворотом, капитан уступил штурвал Косте и развернул сверток.
— Во какую пушку заграбастал! — воскликнул он.
Костя никак не отреагировал.
— Стакнулся с продавщицей, в городе хрен купишь без бумажки!
Костя опять смолчал.
— Так-то, учись жить, Костатин, пока Буркин не скопытился!
Костя неопределенно хмыкнул только.
— Шестнадцатый калибр, хромированные стволы — настоящая пушка! — продолжал бахвалиться Буркин.
— Зачем тебе пушка-то? — спросил наконец Костя.
Он был удивлен тем, что за все месяцы совместной работы он ни разу не видел ружья в руках капитана. Казалось, тот никогда всерьез не интересовался охотой. И вот на тебе — сразу «пушку» купил.
— Ха-ха, знаешь, какой я стрелок! — хохотнул Буркин. — Таких еще надо поискать!
— Да?
— Да, мой друг! На любого зверя аль птицу больше одного патрона не трачу!
— Хм-м…
— Хоть мишку косолапого — одним выстрелом уложу! Потому как всякое зверье предо мной страх чувствует. Возьми того же мишку — силен, а боится меня!
— Да не боится он, — вступился Костя за медведя.
— Ха-ха, не боится?!
— У него нрав нелюдимый, не любит зазря встречаться с человеком…
— Во-во, через страх и не любит человека! — упрямился Буркин.
— Не-е, это не так…
— Вот ежели я бы с кулаками ходил по лесу, так он не стеснялся бы встречи со мной! — разглагольствовал Буркин.
— В лесу голова нужна, а не кулаки.
— Ладно тебе, тут такая пушка и последний райе — пожалте, мишка косолапое, на бережок!
— Жди, так он тебе и пожалует! — пробурчал Костя.
— Хрен с ним! — махнул рукой Буркин. — Без него не будем скучать, все-таки последний райе!
— Ума он еще не лишился…
— Ты все о мишке?
— Ну-у, о нем.
— Я, брат, еще ни разу не заканчивал навигацию без пушки. Бывало, и мишки косолаповы попадались. Ты меня еще не знаешь!..
А Костя и вправду совсем не знал своего капитана. Весной Буркин сам вызвался взять к себе новичка. Ни о чем не спрашивал, только поинтересовался, на самом ли деле Костя сын охотника. Получив утвердительный ответ, Буркин тогда удовлетворенно хмыкнул. Мол, сработаемся, землячок. И верно, Костя быстро освоился на катере. Помогла и природная сообразительность коренного жителя тайги, род которого многому научился на таежных тропах, многое постиг в борьбе за жизнь. А Буркин оказался вполне сносным капитаном-шефом — был в меру требовательным, к мелочам не придирался. В леспромхозе он был на хорошем счету. Этим летом директор хотел взять его на свой катер, да Буркин почему-то отказался. Мол, от начальства подальше спокойнее жить. Водил дружбу с егерями и рыбинспекторами, которых он частенько на катере угощал разными напитками. Смотря, кто что предпочитал. Словом, самый обыкновенный капитан. Только вот к его бесстрастно неподвижному лицу Костя никак не мог привыкнуть.
Двигатель работал ровно и монотонно. Шум его гулким эхом отзывался в настороженном осеннем лесу. Катер уверенно бежал по реке. Костя безошибочно угадывал русло, избегал отмелей и подводных коряг.
— Понимаешь, Костатин, я более двух десятков навигаций закрыл, — говорил Буркин, прочищая ружье от смазки. — Привычку имею к последним рейсам. Вот прикинь, до города сколько можем плыть?
— Ну, как всегда.
— Э-э, нет. Вместо двух дней можем плыть четыре, а то и неделю.
— Как так?
— Ведь двигатель может отказать.
— Может, конечно.
— Все лето не можем без единой поломки плавать…
— Все бывает, — согласился Костя.
— Во-во, а в низовье я такие места знаю, что тебе, сыну охотника, и не снились!
— Какие такие места?
— Где что водится — увидишь, зенки на лоб полезут!
Эх, да ты неспроста пушку-то купил, подумал Костя. И сети, выходит, не зря припас для последнего рейса. Напоследок похозяйничать решил в низовье. И он впервые почувствовал острую неприязнь, почти ненависть к своему капитану и неосознанно отодвинулся от него. Он невольно насторожился и боковым зрением следил теперь за Буркиным, словно тот собирался напасть на него с новой «пушкой».
— Вообще-то, Костатин, хочу рвануть на нефть али газ.
— Кем, куда? — спросил Костя, чтобы не так тягостно было от молчания.
— Дизелистом, к примеру, на буровую.
— Что, тут плохо?
— Знаешь, лес уже не в цене. Лес это что утлая лодчонка в луже, а нефть — это сила! Почему все на нефть перекинулись? Нефть это как крейсер, который любой океан переплывет!
«Сам-то всю жизнь по луже плавал и ничего!» — подумал Костя.
— Все сейчас плывет нефтяникам, все для них!
«Каждому свое: кому лодчонка утлая, кому крейсер!» — подумал Костя.
— Опять же бабки им отваливают не считая!..
«Это главное для тебя, капитан!»
— Хоть, и тебя возьму на буровую, Костатин?
— Зачем?
— Станешь там моим помощником. Дизелисту это положено.
— Что нам делать на одной буровой… вдвоем?!
— Как что?! — не понял Буркин. — Станем вкалывать. Держись за капитана, не пропадешь!
— Верно, с тобой хоть не утонешь, — ехидно заметил Костя.
Капитан был занят ружьем и не обратил внимание на интонацию своего напарника.
— Знаешь, почему я взял тебя на катер? — спросил Буркин.
— Нет, не знаю.
— У тебя совесть добрая, как у хорошо отлаженного двигателя.
— Как это… добрая совесть?! — удивился Костя.
— Зазря не обидешь человека, не умеешь пакости делать…
— А если ты ошибся, капитан?
Буркин оторвался от ружья и медленно повернул свое неподвижное немое лицо в сторону собеседника. Его холодные колючие глазки впились в Костин подбородок. И тому рулевая рубка показалась вдруг тесной и неуютной. Капитан молча смотрел на Костю, словно хотел убедиться, что это не кто иной, а его подчиненный, с которым плавал все лето. Наконец на его лице появилось что-то похожее на улыбку и приглушенно ласковым голосом выдохнул:
— Я, друг мой Костик… не ошибаюсь!
Я понял тебя, подумал Костя. Я должен показать, что ты не ошибся. Но ведь я не двигатель, не машина. Это вот катер куда повернешь, туда и пойдет.
Между тем Буркин закончил чистку своей пушки, пристегнул к ней ремень и, лихо сдвинув на затылок мичманку, прищуренным глазом глянул в стволы. Затем закинул ружье за плечо, крутанулся по рубке, хлопнул себя по животу и не выдержал: