Он тащился вперед и вверх по склону, ощущая тепло заходящего солнца на спине. Он не сожалел о том, что его крылья спутаны красными шнурами. Он гордился ими, гордился тем, как стойко носил их. Некоторые священники, как он был уверен, сочли бы обстоятельства подходящими для того, чтобы развязать их и полететь домой. Фрелт гордился тем, что не сделал этого, что его внутреннее благочестие проявлялось в наружном соблюдении каждой буквы закона. В Тиамате все еще были священники, которые летали каждый день и надевали шнуры, только когда проповедовали, и он презирал их, как подобало каждому благонамеренному дракону. Таких священников было немного, но очень многие носили шнуры только до тех пор, пока не наступали затруднительные обстоятельства, пока шнуры не начинали натирать, пока не надо было совершать утомительное восхождение в гору. Этих Фрелт равно презирал. Священники обладали иммунитетом, их крылья связаны красным в ознаменование этого, поэтому им следовало не летать, а ходить. Он не поддерживал сторонников крайних мер, которые настаивали, что по Перводням вообще все должны ходить, а не летать, хотя и полагал хорошей манерой ходить в церковь, если только путешествие не было слишком трудным. Однако же священникам следует ходить все время, даже в случае затруднений, что Фрелт прилежно и делал. Он бы хотел, чтобы с ним был кто-нибудь, кто мог бы этим впечатлиться, или чтобы кто-то ожидал его дома, чтобы принести ему выпить, восхититься его стойкостью и попричитать о том, какое расстояние он покрыл. Жена. Беренда была потеряна, но жена ему нужна.
Впервые он подумал о сестрах Беренды. Никогда он не уделял им достаточно внимания. Когда ухаживал за Берендой, они были всего лишь драгонетками, а с тех пор, как они выросли, сношения между приходом и Агорнином стали редки. Он едва ли встречал их где-то еще, кроме церкви. Тем не менее сегодня он разглядел сестер: обе оказались хорошенькими и обе на выданье. Прямо на ходу он припоминал, как они предстали его глазам. Окрас Селендры, пожалуй, поярче отливал девственным золотом, и ему казалось, что ее фиалковые, как у Беренды, глаза смотрели более проницательно. Эйнар определенно побледнее и более мечтательна, с серебряными глазами. Он задумался на мгновение, замерев с вытянутой ногой. Может быть, драконица поспокойнее лучше подойдет ему в качестве жены? Ему бы хотелось домашнего уюта и обожания, а не драмы и волнений. Однако живость часто сопровождается большей выносливостью. Он хотел жену, которая принесет ему драгонетов и будет продолжать жить с ним в качестве компаньонки, а не увянет и не оставит его вдоветь после первой же кладки.
Значит, Селендра. Он продолжал идти, но шагал осторожнее, потому что солнце уже опустилось и на дороге стемнело. С другой стороны, Селендра должна отправиться жить с Пенном, а Эйнар должна присоединиться к дому Беренды. Родственные связи Эйнар могли бы сослужить ему хорошую службу, хотя Пенн может воспротивиться сватовству, разгневанный исходом сегодняшнего разбирательства. Задним числом он осознал, что принял глупое решение. Если бы он раньше подумал о возможности сватовства к одной из девиц, в его интересах было бы рассудить в пользу Пенна так, чтобы они получили свою долю драконьей плоти по справедливости. Как священник он бы получил не слишком много, но достаточно, чтобы содержать жену. Он вспомнил про маленького зеленого Ламерака и содрогнулся. Этого драгонета должно отбраковать, а не выхаживать. Его сестра была всего лишь бледно-золотой, с легчайшим отблеском зеленого. Надо было выступить против Даверака и позволить напитаться молодым, тогда Эйнар и Селендра были бы лучше упитанны и благодарны ему. Теперь уже поздно. Ему придется уповать на благодарность, которую они будут испытывать от самого замужества и обретения своего дома вместо того, чтобы жить у кого-то в качестве бедных родственников.
Он взвешивал достоинства обеих дракониц весь следующий час пути. Решение было принято еще до того, как он добрался до дому. По причинам, которые он называл филантропическими, Фрелт решил сделать предложение Селендре. Эйнар отправлялась в дом Сиятельного, в высшее общество и мир моды. У нее будут все возможности, чтобы встретить своего будущего мужа. Селендра отправляется в сельский приход, такой же, как его собственный, только не хозяйкой, а приживалкой. (Конечно же, ему не стоит беспокоиться о ее избыточной живости, если ее брат Пенн, который знал ее несравнимо лучше, решил, что такая жизнь ей подходит больше.) Он бы мог вызволить ее из нужды, ну, или почти нужды. Приданое ее будет невелико, но все же станет неплохой прибавкой к тонкому слою золота, которое устилало его нижнюю пещеру. Если действовать быстро, пока Пенн не увез ее, тот не сможет сильно воспротивиться. Может, даже удастся убедить Селендру согласиться на немедленное романтическое бегство, чтобы умыкнуть ее без формального согласия, а потом уж разбираться со всем прочим. Как это было бы кстати – жениться! Жена священника может летать в любой день, кроме Перводня конечно, что значительно облегчит доставку припасов из-за гор.
К тому времени, когда Фрелт утолил жажду в холодном приходском доме, в голове у него уже ясно сложился план на следующие десять лет, который начинался с того, чтобы снова пройти весь путь в обратном направлении и поговорить с Селендрой прежде, чем она отправится с Пенном в Бенанди.
7. Мольба Эймер
Пенн передал пожелания доброго пути от Фрелта своим сестрам в присутствии Эйвана. Поэтому, когда Эйван проснулся рано утром и полетел вниз, в луга, чтобы принести быка на завтрак, он изумился, увидев, что Фрелт снова ползет по дороге через гору. Прошедшая ночь не изменила намерений Эйвана в отношении предстоящего иска, равно как и не стал он более расположен к священнику, который разрешил диспут в пользу его зятя. И все же нести груз обид сподручнее с вечера, чем свежим летним утром, поэтому Эйван подлетел и, не выпуская быка из когтей, довольно бодро поприветствовал Фрелта.
– Какое прекрасное утро, – начал он.
Фрелт проснулся, полный новой решимости, и уже стер ноги, пока тащился по каменистой дороге, прикидывая, как лучше всего приступить к делу. Он видел не переливы росы, а только влажное неудобство, не сияющее солнце, а источник слишком яркого света, и вовсе уж не находил красоты в знакомом нагромождении утесов. Ему пришлось изогнуть шею, чтобы посмотреть снизу вверх на Эйвана, что беззаботно планировал в голубом небе, с которого сам Фрелт был изгнан. Он не завидовал молодому дракону или, скорее, уверил себя, что не завидует, но желал бы некоторого признания той жертвы, что он приносил, или хотя бы тех усилий, что она влекла за собой.
– Вельд сотворил мир для нашего удобства, но Джурале, в милости своей, добавил миру красоты, – ответил он благочестивой цитатой.
Эйван был не более религиозен, чем любой молодой дракон, которому предстояло, как и ему, проложить себе путь в жизни. Можно сказать, что он хранил много традиционных верований, которые никогда не переставал практиковать, посещал церковь только потому, что было бы странным не делать этого, но едва уделял внимание тому, что происходило во время этих посещений, и находил благочестие, вынесенное с церковной кафедры, крайне неуместным. Допроси его хорошенько, и он бы присоединился к тем, кто считал, что религию следует ограничить до Перводней, хотя во всех прочих случаях избегал бы такой радикальной компании. Он не был вольнодумцем, но роль, которую религия занимала в его жизни, следовало назвать скорее традиционной, чем духовной. Ему нравились привычные службы Перводней лишь потому, что они были привычны, а не потому, что это службы, и он, разумеется, посещал именно ту церковь в Ириете, чей священник славился краткостью своих проповедей. Такой ханжеский ответ на его приветствие тут же вернул все его раздражение Фрелтом. Он не стал ничего добавлять, заложил вираж и приготовился лечь обратно на путь к дому.
– Останьтесь, – воззвал Фрелт. Эйван помедлил, сделал круг, хотя уже много выше и продолжал подниматься на восходящем потоке. Он вопросительно глянул вниз.
– Я направляюсь нанести визит вашей семье, – сказал Фрелт, вынужденный кричать, чтобы его услышали.
– Не могу воспрепятствовать, – сказал Эйван, поддавшись грубости, – но шепотом. – Дорогу вы знаете, – добавил он более отчетливо и улетел прочь, чтобы предупредить сестер.
Селендра и Эйнар накануне долго не ложились, стараясь утешить друг друга после ухода отца. Уже не первую утрату испытали они в семье, но другие случились, когда они были еще совсем молоды и страдать не умели. Мать их умерла вскоре после того, как они вылупились, и они едва ее помнили. Тогда невозможно еще было доподлинно осознать, как недоставало в их взрослении ее направляющей руки. Однокладник Эйвана, Меринт, ушел, когда они еще не достигли сознательного возраста. Они видели несчастья, постигшие другие семьи, и думали, что за время долгой болезни отца уже поняли, что будет означать его смерть. Но только теперь они осознали, что ничто не может подготовить к смерти.
Прекрасное утро, что тронуло сердце Эйвана, казалось почти насмешкой Селендре. Как могло солнце сиять на небе, когда отец ее мертв, а она скоро будет оторвана от всех, кого любила. Она оставила Эйнар спящей в спальной пещере и печально спустилась в кухню, чтобы накрыть к завтраку. Эймер уже хлопотала там над истощившимися припасами.
– Все ужасно запущено за время болезни вашего отца, ‘Чтен Сел. Но если вы все уезжаете, может, оно и к лучшему, была охота оставлять припасы для Беренды и этого ее мужа-задаваки.
Селендре бы устроить выговор служанке за такую развязную речь, но Эймер за долгую службу в семье была удостоена привилегий, так что Селендре даже и в голову не пришло ее одернуть. Хотя она могла бы без запинки повторить все правила относительно того, как следует держать прислугу на своем месте, она и не думала применять их к Эймер, которая поступила к Агорнинам, еще когда Бон Агорнин женился, и выхаживала всех драгонетов, пока они подрастали.