— Мы пришли! — торжественно объявил Митя. — Один из лучших ресторанов города. Жуткий китч, можете не говорить, совершенно с вами согласен, но вы же оценили запах?
Еще как оценил. И начал понемногу склоняться к мысли, что неожиданное знакомство — не досадное недоразумение, а большая удача. Не будь его, сосал бы я сейчас какой-нибудь унылый кнедлик, вымоченный в мясной подливке, — сомнительное, прямо скажем, удовольствие.
Хитрый лис Митя достиг своей цели. По крайней мере, желание вежливо распрощаться и улизнуть под каким-нибудь благовидным предлогом оставило меня еще до того, как нам принесли меню, кухонных ароматов за глаза хватило.
Под закуску из баклажанов новый знакомый вкратце изложил мне историю своей жизни. В начале девяностых молниеносно разбогатевший отец отправил его в Прагу учиться — от греха подальше. В смысле, подальше от собственных запутанных дел, нежелательных знакомств и прочих созвучных духу времени рисков. Митя благополучно выучился, женился, развелся, завел кучу собственных нежелательных знакомств — словом, прекрасно ассимилировался. Отец давным-давно переехал в Лондон, счастливо избежав, таким образом, сумы, тюрьмы, пули и прочих неприятностей, время от времени звал сына к себе, но Мите больше нравилось в Праге. Особенно привлекательно, по его словам, выглядел курс фунта стерлингов к чешской кроне, превращавший скромные отцовские вспомоществования в неплохой капитал, обладатель которого мог свести заботы о хлебе насущном к регулярным походам в ближайшую пекарню, а сэкономленным временем распоряжаться по собственному усмотрению.
— Если припечет, я могу зарабатывать, и неплохо, — с набитым ртом говорил Митя. — Собственно, лет шесть этим успешно занимался. Понял, что все у меня получается, и закрыл вопрос. Жить гораздо интереснее, чем зарабатывать. Пока есть возможность — почему бы нет?
— Мне чрезвычайно близок ваш подход, — кивнул я. — Сам такой. В свое время купил по случаю несколько квартир в Москве. Теперь сдаю их и горя не знаю. Просто живу. Бессмысленное, но приятное занятие.
— Разве бессмысленное? — удивился Митя. — Ну, может быть. Какая, собственно, разница?
И то верно. Никакой.
Под горячую баранину он развлекал меня рассказами о своей жизни в Праге и между делом дал немало практических советов, чрезвычайно полезных для всякого желающего потратить здесь время и деньги; по уму, их следовало бы законспектировать, но я, как всегда, положился на свою память, дырявую, как слово «авось».
К тому моменту, когда нам принесли теплый сливовый пирог и жидкий, но благоухающий корицей и бадьяном кофе в керамических чашках, я окончательно смирился с мыслью, что у меня появился новый приятель. Ничего страшного, с учетом, что я не собираюсь переезжать в Прагу, а он, как я понял, пока не планирует ее покидать.
Кандидат в мои закадычные приятели внезапно умолк и, как мне показалось, печально уставился на пирог.
— На самом деле мне, конечно, не трепаться хочется, а расспрашивать, — признался он. — Но я понимаю, что это преждевременно и бестактно. И вы все равно ничего не расскажете.
— Может, и расскажу, — я пожал плечами. — Смотря о чем. Страшных тайн у меня не то чтоб много.
— Мне ужасно интересно, какие у вас дела с Черногуком, — выдохнул он. — То есть я не в ваши дел хочу сунуть нос, а в его. Понимаете, пан Болеслев — это загадка, над которой я бьюсь уже много лет, с тех пор как имел честь с ним познакомиться. Никак не могу понять, кто он такой и как… нет, не то. Зачем он делает все, что делает? Вообще, зачем он — по большому счету. Все, что можно разузнать, я, будьте покойны, разузнал, включая самые дурацкие сплетни. Но все равно ни черта не понял. Вернее, окончательно перестал что-либо понимать. Мне от него ничего не нужно, я имею в виду, никаких выгод. Просто любопытный. Мне нравится все знать.
— Вряд ли я буду вам полезен. Дела у меня с ним пустяковые. Даже не дела, а одно-единственное дело, причем лично меня оно совершенно не касается. Но если хотите, предлагаю обмен.
— Какой? — оживился Митя.
— Я вам — подробный отчет о своем пустяковом деле, а вы мне — часть своей информации. Все, что сочтете нужным рассказать. Я тоже любопытный. А пан Болеслев — отличный объект для изучения. Один только потолок в его гостиной чего стоит! И карлик за занавеской…
— Ага, вы уже видели Йозефа? И вам тоже интересно! — Митя торжествовал. — Вот и я думаю: не может наш брат, мыслящий бездельник, спокойно пройти мимо такого феномена, как пан Болеслев. Иногда я думаю, милосердный Господь специально посылает нам таких персонажей, чтобы пытливый разум не пылился без дела… Ладно, обмен, говорите? Пожалуйста.
Он откинулся на спинку деревянного стула, отхлебнул кофе и с явным удовольствием принялся рассказывать.
— Во-первых, пан Черногук появился в Праге уже на моей памяти, в девяносто восьмом году. Где он жил и чем занимался до этого, никто толком не знает. Одним он рассказывает, как много лет жил в Штатах, другим трет, что у него был бизнес в России, третьим заливает, будто его родители — богатые аргентинские скотоводы чешского происхождения, и так далее. Что тут правда, что нет — неведомо. Ясно только, что денег у него какое-то немыслимое количество. И подозреваю, он продолжает неплохо зарабатывать, хотя понятия не имею, как именно. Те его проекты, которые на виду, — издательство, галерея, кино — доходными не назовешь. По моим прикидкам, на хлеб хватить должно, но с маслом уже будут проблемы. Обсуждать все это довольно скучно, согласен, но…
— Да нет, не сказал бы, что скучно. Вопрос «Где все эти люди берут деньги?» — один из самых занимательных, — улыбнулся я.
— Еще интересней, на мой взгляд, то, как он их тратит, — Митя почему-то перешел на шепот. — Сколько раз я обсуждал с паном Болеслевом книги, кино, музыку, столько раз убеждался: у него прекрасный вкус. Можно сказать, безупречный. Не люблю чужих советов в таких делах, но к его рекомендациям прислушиваюсь. И до сих пор ни разу не пожалел. В то же время в его собственном издательстве выходит исключительная дрянь. Впрочем, нет, не исключительная, а посредственная дрянь. Это, на мой взгляд, гораздо хуже. Его художественная галерея торгует бездарной мазней. Причем я мог бы понять, если бы это была коммерческая салонная мазня, пользующаяся спросом. Но нет — мало того что дрянь, так еще и с претензией на цветущую сложность, совсем не то, что желают увидеть в своих гостиных и спальнях обладатели толстых кошельков. О фильме, который недавно профинансировал пан Болеслев, даже говорить не буду — не за столом. Уровень театрального фестиваля, окропленного его золотым дождем, ниже плинтуса. И что самое поразительное, пан Черногук прекрасно это понимает. На вопросы «зачем?» не отвечает ничего вразумительного, в лучшем случае говорит: «Так надо» — и улыбается загадочно, хуже Джоконды, честное слово. Очень все это странно.
— Да уж, — согласился я. — Если бы ему самому нравилось, тогда еще ладно.
— Нет-нет, ему не нравится. И он это не скрывает. Но бабло отстегивает исправно… Потом, эти его знаменитые вечеринки. Считается, что на Нерудовой дважды в неделю бухают избранные, интеллектуальная элита, соль земли. Но если приглядеться — вы же видели эту «соль»?
— Теоретически, видел. Но ни хрена не помню, — вздохнул я. — Рад, что вы не заметили, но я был смертельно пьян. Пришел уже на автопилоте. И, насколько я себя знаю, наверняка тут же добавил еще.
— Да, со стороны казалось, что вы в полном порядке.
Было заметно, что Митя сомневается в правдивости моих слов, но ему неловко говорить об этом вслух.
— Просто у меня очень хороший автопилот. Если верить свидетельствам очевидцев, со светской жизнью он справляется много лучше, чем я. Жаль только, что объяснительных записок мне наутро не пишет. Так что я действительно ничего не помню. Но верю вам на слово, что публика на вечеринках не самая интересная. Ничего удивительного. Богема, вопреки общепринятым представлениям, чертовски скучный народ. А стоящих людей на светское мероприятие обычно калачом не заманишь, им время дорого, работать надо.
— Так-то оно так. Но к Болеслеву, пожалуй, ходили бы. От таких полезных знакомств бедные художники обычно не в силах отказаться, а богатых художников у нас тут пока почти нет. Однако стоящих людей он особо и не зовет — так, изредка, разнообразия ради. Чтобы стать завсегдатаем его вечеринок, желательно быть безнадежной посредственностью. Или городским сумасшедшим, их пан Болеслев тоже коллекционирует. Я сам когда-то попал к нему в этом качестве.
Ничего неожиданного, подумал я. Одни только зеленые ботинки дорогого стоят. А ведь еще и шарф имеется, самый длинный на обоих берегах Влтавы, готов спорить. И самый полосатый.
— Я в ту пору страстно увлекся дзен-буддизмом, — Митя улыбался до ушей. — Источники читал какие попало, да и те невнимательно. И сдуру решил, что подарить просветление может кто угодно и кому угодно — знай себе лупи ближних палкой в самый неподходящий момент, может, что и выгорит. А уж карма-то всяко улучшится — с учетом кристальной чистоты намерений. И лупил кого ни попадя со свойственным всем неофитам усердием. Конечно, Болеслев был в восторге, его-то всегда Йозеф страховал, так что я сам пару раз чуть не просветлел в результате его вмешательства… Я, конечно, сравнительно быстро понял, что гуру из меня хреновый, и драться перестал, но к тому времени мы с паном Болеслевом уже успели подружиться. Ну как — подружиться, просто он счел меня занятным. И не стал отваживать от дома, хотя не скрывает, что с палкой я был ему милее. Все-таки дополнительный инструмент издевательства над гостями. Ваш приятель Дякель до сих пор меня люто ненавидит, бедняга. В ту пору он был весьма преуспевающим психотерапевтом, я же справедливо полагал, что ему, при такой-то профессии, просветление нужнее, чем кому бы то ни было, вот и охаживал его чаще, чем прочих. Не помогло, увы.
— А кстати, что с ним случилось? Как я понял, теперь он «живая скульптура» — неплохой приработок для студента, но уж никак не для психотерапевта, тем более успешного. Просто вышел из моды? Или пациента загубил? Или — что? Лев сказал, он «конченый человек». Звучит устрашающе.