Стены сплошь были испещрены мелким замысловатым рисунком. Никогда в жизни он не видел ничего подобного. Сложные извилистые линии, как трехмерные картинки, при беглом взгляде рождали образы людей и животных, ясно угадывались силуэты крепостных стен и башенных шпилей, светило солнце, облака бежали по небу. Но стоило посмотреть на рисунок прямо, как наваждение исчезало, и глаз не был в состоянии зацепиться за что-либо в этом диком переплетении кривых.
— Да... — выдохнула девочка, кончиками пальцев собирая силуэт опирающегося на копье воина.
***
— Не ври, сука! — Ярость, зазвеневшая в голосе, заставила его зажмуриться. Он ожидал верного удара ножом в бок. Но человек с силой оттолкнул его. Никита повалился лицом в землю. Боль в переносице, как ни странно, принесла облегчение. Он завозился, пытаясь подняться без помощи связанных за спиной рук.
— Знающий человек близко туда не пойдет, потому как запретное это место.
«Еще бы...».
***
Они шли по нескончаемому коридору, а вокруг, на периферии зрения, сменяли одну за другой картины, рассказывающие некую историю. Ощущение, исходящее от первых изображений, вселяло тревогу и страх. Страх, дерзавший надеяться на лучшее, готовый сразиться за будущее. С десяток метров стены повествовали о великой войне, об изнуряющих годах битв, о победе, что близка к поражению. О долгожданном мире и затаенной ненависти. Далее шло простое перечисление бесконечной череды весен: бед, радостей, небесных знамений, земных правителей. Мирные картины народных празднеств, сбора урожая, строительства городов. Сквозь жаркую пустыню шли богатые караваны, многомачтовые парусники бороздили моря. Но даже в картинах благополучия и процветания ощущалась древняя, затаенная обида. Фанатичная готовность преследовать до конца.
Если бы не девочка, снующая вокруг, касающаяся стен пальцами, вздыхающая и задающая вопросы, он решил бы, что все это лишь мерещится ему. Любые попытки всмотреться, уловить детали картинки ломали образ, превращали его в нагромождение беспорядочных кривых. Они ускорили шаг, чтобы чередой сменяющихся кадров просмотреть нехитрую историю, запечатленную на стенах. У последних рисунков, изображавших вырвавшуюся на свободу всеобщую смуту, горящие города, шагающие сквозь дым пожарищ когорты, он заметил вдруг едва заметный голубоватый отсвет в прочерченных по стенам бороздах. Бросив взгляд вперед, он увидел его источник.
Коридор кончился. Стены просторным куполом смыкались над подземным озером. Ярко-голубое, оно находилось в самом сердце пещеры, освещая ее своим, внутренним светом. Луч фонаря с трудом ловил влажный блеск камня высоко наверху.
— Метров сорок-пятьдесят ... Этого просто не может быть! — Никита запрокидывал голову, силясь разглядеть потолок.
— Иди сюда! — Посреди озера, ступеньками уходя под воду, находилось возвышение. С берегом пьедестал соединяли четыре моста. Девочка уже успела взбежать по одному наверх и теперь рассматривала что-то, стоящее на самой вершине.
Он пошел на зов.
Вокруг озера, кольцом огибая его, тянулась какая-то надпись. Но язык был незнаком. Лишь обилие сложных кривых и элементы, повторяющиеся через рваные промежутки, позволяли рассмотреть в замысловатом узоре послание.
Девочка разглядывала свое отражение в глубокой, грубого камня чаше. Та покоилась на тонко сработанном базальтовом треножнике. Единорог, грифон, феникс. Смеясь, девочка погрузила лицо в неестественно голубую воду. Метнувшись, он поспешно отдернул ее назад. Каскад брызг блеснул горстью самоцветов. Резко потемневшие до цвета запекшейся крови волосы прилипли ко лбу.
— Ты че-е-го-о? — удивленно протянула она, вытирая лицо ладошкой.
— Извини, — несмотря на то, что поступил правильно, он почувствовал себя полным идиотом. Достав из рюкзака пробирки, осторожно взял пробы воды, — здесь может быть все, что угодно... — вопреки ожиданиям вода не потеряла цвет. Длинный тонкий стержень как будто светился изнутри. — Любые примеси...
Бросив взгляд на часы, он понял вдруг, что путешествие заняло слишком много времени. Дело шло к полудню, и если они хотели добраться до поселка засветло, надо было срочно возвращаться назад. Стоило неимоверного труда оторвать девочку от чудес пещеры, но когда они, наконец, тронулись в путь, их ожидал очередной сюрприз. При «перемотке» назад «пленка» показывала совсем другое «кино». Двое бегут, спасаясь от преследующей толпы, их товарищи лежат, утыканные стрелами, пронзенные копьями. Сгибаясь под тяжестью громоздкой ноши, двое бегут по тоннелю, ведущему к подземному озеру. Один, обнажив клинок, готовится схлестнуться с преследователями. Второй застыл над каменной чашей, в которой покоится огромное сияющее яйцо. Обернувшись ко входу, он отнимает руки от кровоточащей раны в боку и прикасается к его гладкой поверхности. Свет, вырывающийся из-под окровавленных ладоней, ослепляет толпу преследователей. В следующий миг, обезумевшая, та рассыпается, и вот уже горстка перепуганных людей ищет спасения под высокими сводами тоннелей. Блуждание по бесконечным лабиринтам, ссоры, одиночество, безумие и смерть от истощения — такова была судьба каждого из преследователей.
***
— Для тебя может и запретное, дубина, — он рисковал, он рисковал очень сильно, — а для посвященных в темные таинства... Тот, кто не имеет права ступить под священные своды проклятых тоннелей, будет вечно блуждать в подземелье, преследуемый демонами и виденьями. Он познает все муки ада и проклянет день и час своего рождения.
«Я уж точно проклял...»
***
Спустя пару часов, когда девочка, выбившись из сил, дремала у него на закорках, Никита все еще верил в свою звезду и пресловутое профессиональное чутье. Коридор тянулся бесконечно. «Это все равно, что заплутать в собственном офисе», повторял он себе, боясь даже подумать о том, что в темноте подземелья мог случайно ткнуться в боковое ответвление, и за ослиное упрямство был вознагражден выходом.
Конечно, этот выход не был входом. Тем самым, через который они попали в пещеру. Но это определенно был выход. Широкая деревянная дверь, ряд темных, разбухших от постоянной сырости досок — это не тупик и не развилка, это определенно старый добрый выход, надежное спасение заплутавшего спелеолога. Он хохотал так, что девочка проснулась. Протерла заспанные глаза, уставилась на него удивленно.
— Ты чего?
— Ничего, — он вытирал выступившие слезы, — просто дядя Никита нашел выход.
— А разве мы заблудились, — и за эту детскую веру в себя-любимого он почувствовал, что готов продираться на поверхность голыми руками. Благо, делать этого не пришлось. Он устало пнул дверь ногой.
— Нет, маленькая, просто у дяди Никиты шалят нервы. — И с этими словами переступил порог древней хибары.
***
— Лабиринт...
Похоже, это слово действовало на белобрысого завораживающе. Обретя, наконец, равновесие, Никита рискнул оглянуться. Человек, только что тыкавший его под ребра ножом, весь как-то отстранился, стальные глаза смотрели внимательно. Ножа уже не было видно. Никита невольно задался вопросом, как этот тип вообще его достал, держал и куда спрятал. Его руки были так же скручены за спиной.
— Да, лабиринт. — В этой вдруг проснувшейся осторожности Никите почудился шанс на спасение. — И если бы эти олухи не набрели на мою избушку... — Он замолчал, как ему казалось, многозначительно.
— Так ты живешь там?! — это произнес уже другой пленный, из тех, что закрывали спинами их маленькую разборку. Ужас в его голосе был неподдельным. И когда всех вдруг качнуло в сторону, подальше от него, Никита вдруг почувствовал, как неприятна эта внезапная пустота вокруг.
«Конечно, жить в такой хибаре никому не захочется...»
***
Осмотрелся он уже сидя на каком-то шатком нагромождении ящиков. Да. Именно хибара. Трудно было подобрать более точное слово. В щелястые стены било идущее на закат солнце. Черепки и лоскутья, пестро разбросанные вокруг, казались принесенными приливом галькой и водорослями. Все указывало на то, что дом был покинут много лет назад. Полное запустение. Но вторая дверь хибары давала надежду выйти к дороге, или, хотя бы, в лес. Мысль об еще одном дне в лесу пугала. Бросая взгляды на девочку, догрызавшую найденный в рюкзаке вчерашний бутерброд, он растирал закоченевшие от ледяной воды ступни и думал о том, что эту ночь им лучше провести тут. Но нужно было хотя бы развести костер и попытаться сориентироваться на местности. С болезненным наслаждением приложившись к походной фляжке с коньяком, он ощутил, наконец, долгожданное тепло, и, с отвращением сунув ноги в еще сырые кроссовки, встал, толкнул вторую дверь, делая шаг наружу.
Яркий свет восходящего солнца ударил по глазам. Щурясь и смаргивая набегающие слезы, он смутно различил темные силуэты приближающихся людей. Обрадованный, сделал еще шаг вперед, поднял руку, но отшатнулся, разглядев, наконец, лица. Страх отвратительно мешался в них с угрюмой, первобытной злобой. Руки нервно сжимали суковатые дубины и длинные дреколья. Многие принялись нагибаться, подбирая с земли камни и жирные комья грязи. Что-то страшное творилось вокруг. Увлекая за собой выскочившую за ним девочку, Никита попятился назад. Заметив его маневры, кто-то в толпе взвизгнул и, до этого безмолвная, она взорвалась неистовыми воплями, ринулась навстречу с бешеной скоростью. Он развернулся, толкнул девочку вперед себя, заслоняя от пронзительно свистящих камней. Шаг. У проклятой двери не было ручки. Он вцепился в нее ногтями, силясь открыть, но не успел. Камень, впившись в затылок, заставил изогнуться дугой. В глазах потемнело. Он тяжело осел на землю. Девочка смотрела на приближающуюся толпу, все так же держа его за руку.
— Беги! — крикнул он, отталкивая ее, выдергивая ладонь. Она сделала пару шагов назад. Прежде чем обогнуть злосчастную избушку, испуганно оглянулась.
Именно этот последний взгляд помог ему вынести избиение нахлынувшей толпы. Упав, он не пытался встать. Закрыв голову руками, катался по земле в надежде ускользнуть от беспорядочно мелькающих ног. Иногда ему это даже удавалось. Удары казались на удивление мягкими. Он не по наслышке знал, на что способны обутые в тяжелые ботинки ноги. Но тут он сам подкатывался в толпу, лишь бы подальше от мужиков с дубьем, туда, где им будет не размахнуться. И все равно он не продержался бы долго, если бы не подоспевшая вдруг подмога.