Послушайте, а может, вам удастся выяснить, почему они так поступают? Здесь никто не смог добиться от туземцев прямого ответа. А вы владеете диалектом лучше любого из нас. Кроме того, вы для аборигенов что-то вроде народного героя, хотя не думаю, что кто-нибудь из патриархов дожил до нынешних времен с момента вашего отъезда. Они знают, что вы вызвали перемены в их жизни.
И очень благодарны вам.
В шахте было сыро и холодно. Кроуэлл поежился.
– За то, что приблизил их к «тихому миру», – резко сказал он.
Уолдо промолчал.
Раздался грохот, позади них остановилась клеть.
– Привет, босс. Привет, доктор Кроуэлл. Я привез тварям мясо. Что, выключаем?
Уолдо взглянул на часы.
– Конечно. Давай.
Помощник щелкнул выключателем, укрепленным в нище подъемника, и пение виброкирок смолкло. Какое-то время еще раздавался дробный лязг – рабочие пытались долбить руду, несмотря на отсутствие напряжения в сети.
Затем – по одному, по двое – они выстроились в очередь у подъемника. Помощник роздал всем по мясофрукту, и туземцы понесли их на рабочие места. Члены каждой бригады садились в свой кружок на корточки, бруухиане жевали и переговаривались, тихо похрюкивая.
– Мы здесь лишние, – сказал Уолдо. – Хотите взглянуть на деревню?
– Было бы чудесно. Только позвольте я зайду к себе за блокнотом и камерой.
– А для начала заскочим в лабораторию и перехватим по бутылочке пива. Наверху жарко.
7
Солнце палило немилосердно. Тележка, развернувшись, остановилась на окраине деревни, и ветерок от движения, скрадывавший жару, прекратился.
Кроуэлл вытер с лица пот и запекшуюся пыль, и последним могучим глотком осушил бутылку.
– Что делать с посудой?
– О, просто оставьте бутылки в тележке. Этот парень как раз и есть мой пивовар. Он сгрузит их у лаборатории.
– Господи, как жарко. – Кроуэлл тяжело ступил на землю.
Уолдо прищурился на солнце.
– Через пару часов будет полегче. Давайте отыщем тень.
– Идет.
Они прошли под деревенскими воротами и зашагали по тропинке. Кроме зарослей травы высотой больше человеческого роста, окружавших деревню полукилометровым кольцом, ничего не было видно. Повозки не могли подъезжать ближе из-за пасущихся здесь игривых млекорептилий. Однако на людей эти животные, казалось, не обращали никакого внимания. Кроуэлл и Штрукхаймер увидели несколько экземпляров. Они мирно жевали траву, следя за пришельцами стебельчатыми глазами. Половина длины тела этих трехметровых чудовищ приходилась на неурожайные хвост и шею. Но со спин свисали бусы мясофруктов, составляющих основу питания бруухиан. Каждая самка (самцов вскоре после рождения отправляли на волю и впускали на территорию деревни только на период случки) давала за сезон около тридцати килограммов мясофруктов. Каждая семья бруухиан держала трех-четырех млекорептилий. Уход за скотом и сбор урожая были главным занятием женщин.
Млекорептилий служили для бруухиан не просто источником еды и слыли не просто домашними животными.
Собственно, они считались низшими членами семьи. Это были как бы «граждане второго сорта», потому что млекорептилий не умели говорить и, что еще важнее, не стремились в «тихий мир», – они просто-напросто умирали. Однако бруухиане не ели мяса умерших рептилий. Их торжественно хоронили и горько оплакивали.
Навстречу землянам по тропе двигался, переваливаясь, туземец. Однако шел он гораздо медленнее, чем те, которых Кроуэлл наблюдал в поселке Компании. Не доходя нескольких шагов, бруухианин остановился и обратился к гостям в неформальном ключе:
– Ты – Кроуэлл-кто-шутит, а ты –
Штрукхаймер-кто-медлит.
Я – молодой по имени Балуурн.
Послан сопровождать вас.
Завершив свою короткую речь, маленький бруухианин двинулся следом за людьми, стараясь идти в ногу с Кроуэллом.
– Я его знаю, – сказал Штрукхаймер. – Он немного обучился английскому. Когда-то был моим переводчиком.
– Верно, – изрыгнуло существо. Его речь была странной карикатурой на человеческий язык. – Все время в…
ясли… я слушаю ленты… ты – Кроуэлл оставлять.
Кроуэлл был поражен. Он заговорил, с трудом составляя фразы в неформальном ключе:
– Ясли существуют для обучения ритуалам жизни и тихого мира.
Неужели ты отказался от учения предков, познавая язык людей?
– Священник снизошел ко мне –
моя душа идет особым путем в «тихий мир» –
и передал мою роль наимладшего одному из моих братьев,
чтобы время мое и ум мой можно было использовать для постижения пути и языка людей.
– Что все это значит? – спросил Штрукхаймер.
– Очевидно, большую часть своего Года Постижения он потратил для изучения английского. По его словам, священник устроил ему что-то вроде освобождения от обета познавать общественные ритуалы. Обычно они весь год занимаются именно этим…
– Что означает «осо-бо-жени-ото-бета»?
– Это все равно что «разрешение», Балуурн. Разрешение священника, – пояснил Штрукхаймер.
– Хорошо. Священник дал «осо-бо-жени-ото-бета», и я теперь нет-похож братья.
– Ты говоришь по-английски очень хорошо, Балуурн, сказал Кроуэлл. – Я изучал ваш язык десять лет и тем не менее не могу говорить на нем так свободно, как ты на моем.
Балуурн склонил голову.
– Штрукхаймер-кто-медлит говорит люди нет-похож бруухиане. Люди учатся всю долгую жизнь, нет один год.
Наверно, потому, что бруухиане быстрее идти в тихий мир.
Трава поредела, и их глазам открылась деревня. Кроуэлл сразу увидел то, о чем говорил Штрукхаймер: только половина строений имела привычный вид асимметричных мазанок. Все новые постройки были почти строго прямоугольные и возносились на десятиметровую высоту.
– Балуурн, почему твой народ перестал строить постарому?
Туземец вперил взгляд в землю и, казалось, все внимание сосредоточил на том, чтобы не опередить людей.
– Это ново-тип… новая часть ритуала живущих. Оставить тихих ближе к земле. Проходить мимо много раз каждый день. Жить наверху, чтобы проходить мимо тихих много раз. Говорить с тихими, тихие знают больше, тихие счастливее и более полезны.
– Я думаю, в этом есть смысл, – серьезно сказал
Штрукхаймер. – Нельзя ожидать от тихих, что они будут знать все, что происходит, если их держать взаперти в задней комнате.
– О, нет взаперти. Взаперти – слово людей, не бруухиан. Но ты правый, тихие более полезны.
Кроуэлл ощупал пальцами маленькую камеру, прикрепленную к поясу. Это могло проверить одну из его идей.
– Я думал, что тихих нельзя передвигать. Если передвинешь – надо начинать новую семью.
– То верно, то верно. Новый дом строить вокруг старого дома. Снимать старую крышу, оставить дырку в полу дома живых, купить веревку магазин Компании, проходить мимо тихих вверх и вниз много раз каждый день.
– Ясно. – Кроуэлл отцепил камеру от пояса и снял несколько строений. Затем быстро охарактеризовал каждый кадр, нацарапав несколько строчек в блокноте. – Ага, защитная окраска…
– По каким-то причинам они стремятся к расширению семьи, – сказал Уолдо. – Раньше, когда им становилось слишком уж тесно, они делили тихих и начинали создавать новые семьи на окраине деревни.
Мимо прошла бруухианка, ведя в поводу двух покорных млекорептилий. Свежие капли липкой коричневой слизи на спинах свидетельствовали, что мясофрукты были срезаны совсем недавно. Кроуэлл щелкнул камерой.
– Расширение семей. Может быть, может быть… – сказал он. – Но то, что они строят вверх, а не вширь, говорит также о сохранении пастбищ. Видимо, это имеет важное значение.
(Пока Штрукхаймер с Кроуэллом обменивались репликами, Балуурн молчал. Уж он-то знал, почему его сородичи ведут строительство вверх, а не вширь, он только что объяснил это. То было новой частью ритуала живущих.)
– Кроуэлл-кто-шутит…
– Да, Балуурн?
– Одна семья просила тебя навестить. Старая, очень старая женщина помнит тебя. Хочет говорить с тобой перед «тихий мир». Очень скоро.
– Странно… Я спрашивал, есть ли среди них ктонибудь, кто помнит вас, – удивился Штрукхаймер. – И мне ответили, что все те уже в «тихом мире».
Кроуэлл улыбнулся.
– Вы, вероятно, говорили в формальном ключе?
– Конечно. Кому по силам неформальный?
– Тогда вас, очевидно, неправильно поняли. О женщинах трудно говорить в формальном ключе. Здесь требуются определенные парафразы. Они решили, что вы спрашиваете, живы ли еще мужчины, которые помнят меня.
– Кроуэлл-кто-шутит прав. Штрукхаймер-кто-медлит должен был позвать меня, – вмешался Балуурн. – Вся деревня знает старую Шуурну.
– Что же, пошли навестим ее. Это может оказаться любопытным.
Дом Шуурны принадлежал к числу новых «небоскребов». Двое землян и бруухианин по одному протиснулись в узкую дверь.
Эта комната была не для тех, кто страдает клаустрофобией. От пола до потолка ее занимала старая хижина.
Между старой и новой дверями оставалось меньше метра свободного пространства. Было темно и сыро, пахло плесенью.
Балуурн прокричал ритуальную фразу вхождения.
Наверху кто-то откликнулся. Они вошли в старую хижину.
Их окружали десятки стоящих вертикально мумий – семейные «тихие». Глаза трупов бесстрастно взирали на пришельцев. Балуурн прошептал что-то в благочестивом ключе – слишком быстро, чтобы Кроуэлл разобрал фразу,
– и сказал:
– Я иду вверх первый смотрю Шуурна готова говорить
Кроуэлл-кто-шутит.
Балуурн быстро вскарабкался по веревке, отчего его сходство с обезьяной только увеличилось.
– Надеюсь, канат выдержит меня, – пробормотал Кроуэлл, принимая гравитол.
Он спрятал коробочку с пилюлями и вытащил из кармана еще что-то. Не спуская глаз с отверстия в потолке, он бочком скользнул к одному из «тихих», подпиравших стену поблизости.
– Что вы делаете, Айзек?
– Секундочку, – прошептал Кроуэлл, шаря позади «тихого». Он вернулся и передал Уолдо маленький пластиковый конверт. Потом засунул в карман небольшой вибронож.