Энтьендес?[7] — Он повернулся и, кинув напоследок взгляд через плечо, поспешил вслед за своими бойцами.
Вокруг было тихо. И вновь Пинсону не удалось поймать тот момент, когда зазвучало птичье пение. Минута, другая, и к первой птахе присоединилась вторая, а за ней и третья. Оливковую рощу озарили первые рассветные лучи, длинными полосами на земле пролегли тени деревьев. Фелипе и Томас, хихикая, играли в прятки. Комиссар, хмуро глядя на Пинсона, держал его под прицелом своего пистолета.
Через некоторое время началась беспорядочная стрельба, которая стихла через пять минут. Потом тишину прорезал одинокий протяжный вопль. Он быстро оборвался, но при этом все же успел до смерти напугать Томаса. Мальчик бросился прочь от Фелипе, пытавшегося отвлечь его кусочком копченой колбасы. Рыдая, Томас кинулся в объятия дедушки.
— Ну-ну, все будет хорошо, вот увидишь, все будет хорошо, — твердил Пинсон, гладя внука по голове.
— Я хочу к маме и к папе, — всхлипывал Томас.
— Знаю, — прошептал профессор. — Я тоже.
Комиссар с обеспокоенным видом вскочил и устремил взгляд в сторону города. Раздались три отрывистых свистка. Потом сигнал повторился еще два раза. Леви повернулся к пленникам, и они впервые увидели на его лице некое подобие кривой улыбки.
— Город наш, — промолвил он. — Давайте, поднимайтесь. Сейчас вы увидите, что происходит, когда мы отбиваем город у анархистов.
На мощенных камнем улицах они не встретили ни одной живой души. Двери домов стояли нараспашку. Некоторые двери, судя по их виду, были явно выбиты, другие сорваны с петель. Свернув на широкий проспект, где располагалось большинство городских магазинов и ресторанов, под указателем «Булева де Испания» они увидели труп полицейского, лежавшего на тротуаре. Его фуражка валялась рядом в луже крови. Пинсон закрыл ладонью глаза Томаса. Слишком поздно.
Впереди, между двумя зданиями, некогда являвшимися банками, находилась арка, что вела на площадь, называвшейся Пласа-дела-Реконкиста. Как раз туда и согнали горожан. Часть из них была в ночном белье — по всей видимости, несчастных вытащили прямо из постелей. Мужчины, женщины и дети испуганно жались друг к другу в кольце наставивших на них винтовки солдат.
Командир стоял в самом центре площади и разговаривал с толстяком в малиновой пижаме, который подобострастно кивал в ответ на каждую фразу, сказанную Огаррио. Пинсон ничуть не удивился этой картине. Он знал Рамона Сулуагу еще с довоенных времен, когда тот занимал пост городского алкальде[8]. Когда возникла необходимость, мэр-консерватор в один миг отказался от своих прежних политических взглядов. Стоило смениться власти, как он тут же стал председателем революционного совета, уверяя всех, что всю свою жизнь являлся убежденным анархистом. А теперь, по всей видимости, он пытался убедить Огаррио, что предан коммунистической идее.
— Стоять, — отрывисто произнес Леви, держа в руках карту города. — Нам сюда.
— Но сержант велел нам… — удивленно начал Фелипе.
— Я комиссар и представляю здесь партию. Приказ ты слышал. Выполнять!
Они свернули с проспекта на улицу Святого Иакова. Двое бойцов из отряда Огаррио лениво прохаживались возле хлебной биржи. Они курили, нежась в лучах утреннего солнца.
— Это тюрьма? — отрывисто спросил Леви, кивнув на здание.
Бойцы озадаченно посмотрели на него.
— Отвечай, Бесерра! Я с тобой разговариваю. Доложи обстановку.
Бойцы переглянулись.
— А чего тут докладывать, — пожал плечами Бесерра. — Когда мы досюда добрались, охрана уже сбежала. В камерах полно монахов с монахинями. Они молятся.
— Почему вы их не сторожите? Это же реакционные элементы, предатели, пятая колонна.
— По мне так, они совершенно безобидны. Кроме того, они же под замком. На, держи, — солдат кинул комиссару связку ключей. — Если ты так беспокоишься, можешь пойти и поглядеть на них сам. И смотри, комиссар, не озорничай. Среди монахинь есть и молоденькие, причем парочка очень даже ничего собой.
— Наглеешь, Бесерра? Я это запомню. Настоятельно рекомендую одуматься. Останешься с Муро. Будешь с ним охранять наших пленников, — он кивнул на Пинсона с Томасом. — Мартинес, — повернулся комиссар к товарищу Бесерры, — пойдешь со мной. — С этими словами он скрылся за дверью.
Мартинес, молоденький солдатик, судя по его виду, ровесник Фелипе, пожал плечами и, выкинув окурок, отправился за комиссаром. Бесерра, показав вслед Леви неприличный жест, улыбнулся и посмотрел на оставшуюся перед тюрьмой троицу.
— Ну как, Фелипе? — спросил он. — Нравится работать нянькой?
— Да пошел ты!
Солдаты принялись шутливо препираться. Пинсон не стал их дальше слушать. Он прекрасно знал, что ждет комиссара внутри тюрьмы. Вскоре после начала войны, когда Пинсона только назначили на должность министра средств массовой информации, он отправился с инспекционной поездкой по югу страны. Когда профессор заехал в Сиудадела-дель-Санто, Сулуага устроил ему экскурсию по тюрьме. Лица духовного звания, как и во всей республике, были помещены под арест, будучи объявленными антисоциальными элементами, однако Сулуага буквально из кожи лез, силясь подчеркнуть, что стремится не наказать, а перевоспитать заключенных. Пинсон побывал на уроках, которые вели молоденькие школьные учительницы. На этих уроках они всячески превозносили достоинства коммун. Юные преподавательницы показались профессору ужасно наивными, а их лекции совершенно бесполезными. И все же Пинсона приятно удивило то, насколько гуманно обращаются с заключенными — особенно в городе, где месть являлась делом обыденным. Как жаль, что подобное отношение к узникам было невозможно по всей Испании.
Сейчас профессора очень беспокоил внук. С тех пор как Томас увидел труп полицейского, с лица мальчика не сходила мертвенная бледность. Крепко вцепившись в руку деда, он держался за нее, не желая отпускать. Чтобы отвлечь мальчика, Пинсон ткнул пальцем в старое здание, стоявшее дальше по улице.
— Видишь тот дом, Томас? Вон тот, с красной крышей. Когда я был таким, как ты, там жила моя тетя Роза. Она была старенькой, и мы ходили к ней пить чай. Мы надевали самые красивые наряды…
Из тюрьмы донесся выстрел. Оба бойца замерли. Секунд через тридцать раздался еще один.
— Ходер![9] — процедил сквозь зубы Бесерра, схватив винтовку.
Еще один выстрел, и еще один, и еще, а потом — снова тишина.
— Патроны кончились, перезаряжает, — пояснил Бесерра. — Муро, пригляди за стариком. Я сбегаю за Огаррио.
Его ботинки застучали по мостовой, и будто аккомпанируя им, снова зазвучали выстрелы.
Фелипе, вытаращив от страха глаза, навел ружье на Пинсона с Томасом и трясущимися руками попытался передернуть затвор. Боец тяжело дышал. Пинсон увидел, как у солдата по подбородку течет струйка слюны. Профессор поднял руки. Внутри тюрьмы один за другим грохнуло сразу два выстрела.
— Не волнуйся, Фелипе, — промолвил Пинсон, стараясь говорить как можно более спокойным голосом, — мы никуда не собираемся убегать. Вот смотри, сейчас мы сядем на мостовую. — Профессор наклонился к внуку, который по-прежнему крепко держал его за ногу. — Не бойся, Томас. Фелипе не сделает нам ничего плохого. Видишь? Все в порядке. Мы никуда не убежим. Все будет хорошо.
Воцарилась тишина, нарушаемая лишь тяжелым дыханием Фелипе и плачем Томаса. Пинсон искренне надеялся, что выстрелов больше не будет, но они снова возобновились, с интервалом полминуты — минута. Профессор понял, что Леви и Мартинес принялись за следующий этаж. Он вспомнил, как сам ходил по этой тюрьме. Перед его мысленным взором предстали лица заключенных каждой из камер. Выстрелы все гремели и гремели.
Кошмар, казалось, никогда не закончится.
Потрясенный глубиной собственного бессилия, профессор сидел, погрузившись в оцепенение, когда услышал, как по улице кто-то бежит. Грохоча коваными ботинками, к тюрьме с пистолетом в руках несся сержант Огаррио, а за ним — Бесерра и еще четверо солдат. Когда они подбежали к двери, из-за нее показался комиссар Леви, отряхивавший рукав шинели. Пинсон увидел на его лице знакомую кривую улыбку:
— Вот и вы, сержант. Рад сообщить вам, что теперь, благодаря мне, в Сиудадела-дель-Санто нам можно не опасаться удара в спину. Угроза со стороны пятой колонны устранена.
Выпучив глаза, Огаррио уставился на него. Мгновение спустя он кинулся внутрь, оттолкнув с дороги Мартинеса, который стоял на пороге бледный как полотно. Еще минута, и из тюрьмы раздался преисполненный ярости рев.
Выйдя из тюрьмы, командир медленно подошел к комиссару, который, взяв у Мартинеса флягу с водой, пытался смыть с рукава кровавое пятно. Некоторое время Огаррио молча наблюдал за Леви. Вдруг он схватил комиссара за шиворот и со всей силы толкнул на гранитную стену. Круглые очки полетели на камень тротуара. Звякнули разбитые стекла. Развернув Леви к себе, Огаррио ударил его по лицу и под дых, а когда тот упал, от всей души два раза двинул ему ногой между ног.
— Это были мои заложники, — тихо произнес сержант. — Твою мать, это были мои заложники! — взревел он. Повернувшись спиной к комиссару, Огаррио сжал кулаки и, закрыв глаза, задрал голову к небу. Затем он ткнул пальцем в Мартинеса. — Ты… ты сын осла и шлюхи! Почему ты его не остановил? Двадцать четыре монахини и восемь священников! А ты просто стоял и смотрел!
— Но, сержант, он… он же комиссар…
По всей видимости, Огаррио потребовалось приложить максимум усилий, чтобы сдержаться.
— Я знаю, — сказал он и похлопал Мартинеса по плечу, — он мудак. Всё, проехали. — Командир кинул презрительный взгляд на Леви, который, с трудом встав на четвереньки, шарил по мостовой в поисках очков. Из разбитого носа комиссара шла кровь. — Помоги ему привести себя в порядок, — приказал Огаррио Мартинесу, — считай это наказанием за то, что повел себя как ослиное говно. — Внезапно командир вспомнил о Пинсоне. — Мне очень жаль, что ваш мальчуган стал свидетелем всего этого. Вы в порядке?