Джозеф Редьярд КиплингКНИГИ ДЖУНГЛЕЙ
ПЕРВАЯ КНИГА ДЖУНГЛЕЙ
ПРЕДИСЛОВИЕ К КНИГЕ ПЕРВОЙ(перевод Н. Лебедевой)
Работа над книгой такого рода потребовала большой помощи, великодушно оказанной нам знатоками, и мы были бы недостойны их великодушия, если бы не пожелали выразить им свою глубочайшую признательность.
Прежде всего следует поблагодарить высокообразованного и благородного Бахадур Шаха, рабочего слона номер 174 по Индийскому регистру, который вместе со своей очаровательной сестрой Падмини любезно пересказал для нас историю «Слоновый Тумай» и сообщил немало фактов, вошедших в рассказ «Слуги её величества». Всё, что связано с приключениями Маугли, мы узнавали в разных местах от многих очевидцев, по большей части предпочитавших остаться неизвестными. Однако за давностью времени мы сочли возможным упомянуть здесь с чувством благодарности индусского господина со Старой Скалы, почтенного обитателя верхних склонов Джакко, давшего исчерпывающую, хотя и довольно едкую харакретистику касте жрецов. Сахи, ученый бесконечной пытливости и трудолюбия, член недавно распавшейся Сионийской стаи, артист, хорошо известный вместе со своим хозяином на многих базарах Южной Индии, где его танец в наморднике привлекает всё молодое, красивое и просвещённое, что есть в округе, снабдил нас интересными сведениями о местных жителях, их нравах и обычаях. Эти сведения были широко использованы нами в рассказах «Тигр, тигр!», «Охота Каа» и «Братья Маугли». Сюжетом «Рикки-Тикки-Тави» мы обязаны одному из виднейших герпетологов[1] Верхней Индии, бесстрашному и упорному естествоиспытателю, который, решив «умереть, но познать», недавно поплатился жизнью за чрезмерное усердие, с каким изучал повадки бенгальской кобры. Счастливый случай во время путешествия на борту «Императрицы Индии» позволил нам оказать небольшую услугу одному из попутчиков. О том, сколь щедро вознаграждена была эта ничтожная услуга, читатель сможет судить, познакомившись с рассказом «Белый котик».
БРАТЬЯ МАУГЛИ(перевод Н. Дарузес)
Ночь притащил к нам коршун Чиль.
Летучая мышь, пора!
Спит в стойлах скот. Лесной народ
Свободен до утра.
Настал час крови, силы час.
Вой слышен, крик и стон.
Охоты доброй тем из нас,
Кто джунглей чтит закон!
Ночная песнь в Джунглях[2]
Было семь часов знойного вечера в Сионийских горах, когда Отец Волк проснулся после дневного отдыха, почесался, зевнул и расправил онемевшие лапы одну за другой, прогоняя сон. Мать Волчица дремала, положив свою крупную серую морду на четверых волчат, а те ворочались и повизгивали, и луна светила в устье пещеры, где жила вся семья.
— Уф! — сказал Отец Волк. — Пора опять на охоту.
Он уже собирался спуститься скачками с горы, как вдруг низенькая тень с косматым хвостом легла на порог и прохныкала:
— Желаю тебе удачи, о Глава Волков! Удачи и крепких, белых зубов твоим благородным детям. Пусть они никогда не забывают, что на свете есть голодные!
Это был шакал, Лизоблюд Табаки, — а волки Индии презирают Табаки за то, что он рыщет повсюду, сеет раздоры, разносит сплетни и не брезгает тряпками и обрывками кожи, роясь в деревенских мусорных кучах. И всё-таки они боятся Табаки, потому что он чаще других зверей в джунглях болеет бешенством и тогда мечется по лесу и кусает всех, кто только попадётся ему навстречу. Даже тигр бежит и прячется, когда бесится маленький Табаки, ибо ничего хуже бешенства не может приключиться с диким зверем. У нас оно зовётся водобоязнью, а звери называют его «дивани» — бешенство — и спасаются от него бегством.
— Что ж, войди и посмотри сам, — сухо сказал Отец Волк. — Только еды здесь нет.
— Для волка нет, — сказал Табаки, но для такого ничтожества, как я, и голая кость — целый пир. Нам, шакалам, не к лицу привередничать.
Он прокрался в глубину пещеры, нашёл оленью кость с остатками мяса и, очень довольный, уселся, с треском разгрызая эту кость.
— Благодарю за угощенье, — сказал он, облизываясь. — Как красивы благородные дети! Какие у них большие глаза! А ведь они ещё так малы! Правда, правда, мне бы следовало помнить, что царские дети с самых первых дней уже взрослые.
А ведь Табаки знал не хуже всякого другого, что нет ничего опаснее, чем хвалить детей в глаза, и с удовольствием наблюдал, как смутились Мать и Отец Волки.
Табаки сидел молча, радуясь тому, что накликал на других беду, потом сказал злобно:
— Шер-Хан, Большой Тигр, переменил место охоты. Он будет весь этот месяц охотиться здесь, в горах. Так он сам сказал.
Шер-Хан был тигр, который жил в двадцати милях от пещеры, у реки Вайнганги.
— Не имеет права! — сердито начал Отец Волк. — По Закону Джунглей он не может менять место охоты, никого не предупредив. Он распугает всю дичь на десять миль кругом, а мне… мне теперь надо охотиться за двоих.
— Мать недаром прозвала его Лангри (Хромой), — спокойно сказала Мать Волчица. — Он с самого рождения хромает на одну ногу. Вот почему он охотится только за домашней скотиной. Жители селений по берегам Вайнганги злы на него, а теперь он явился сюда, и у нас начнётся то же: люди будут рыскать за ним по лесу, поймать его не сумеют, а нам и нашим детям придётся бежать куда глаза глядят, когда подожгут траву. Право, нам есть за что благодарить Шер-Хана!
— Не передать ли ему вашу благодарность? — спросил Табаки.
— Вон отсюда! — огрызнулся Отец Волк. — Вон! Ступай охотиться со своим господином! Довольно ты намутил сегодня.
— Я уйду, — спокойно ответил Табаки. — Вы и сами скоро услышите голос Шер-Хана внизу, в зарослях. Напрасно я трудился передавать вам эту новость.
Отец Волк насторожил уши: внизу, в долине, сбегавшей к маленькой речке, послышался сухой, злобный, отрывистый, заунывный рёв тигра, который ничего не поймал и нисколько не стыдится того, что всем джунглям это известно.
— Дурак! — сказал Отец Волк. — Начинать таким шумом ночную работу! Неужели он думает, что наши олени похожи на жирных буйволов с Вайнганги?
— Ш-ш! Он охотится нынче не за буйволом и не за оленем, — сказала Мать Волчица. — Он охотится за человеком.
Рёв перешёл в глухое ворчание, которое раздавалось как будто со всех сторон разом. Это был тот рёв, который пугает лесорубов и цыган, ночующих под открытым небом, а иногда заставляет их бежать прямо в лапы тигра.
— За человеком! — сказал Отец Волк, оскалив белые зубы. — Разве мало жуков и лягушек в прудах, что ему понадобилось есть человечину, да ещё на нашей земле?
Закон Джунглей, веления которого всегда на чем-нибудь основаны, позволяет зверям охотиться на человека только тогда, когда они учат своих детёнышей убивать. Но и тогда зверю нельзя убивать человека в тех местах, где охотится его стая или племя. Вслед за убийством человека появляются рано или поздно белые люди на слонах, с ружьями и сотни смуглых людей с гонгами, ракетами и факелами. И тогда приходится худо всем жителям джунглей. А звери говорят, что человек — самое слабое и беззащитное из всех живых существ и трогать его недостойно охотника. Они говорят также — и это правда, — что людоеды со временем паршивеют и у них выпадают зубы.
Ворчание стало слышнее и закончилось громовым «А-а-а!» тигра, готового к прыжку.
Потом раздался вой, непохожий на тигриный, — вой Шер-Хана.
— Он промахнулся, — сказала Мать Волчица. — Почему?
Отец Волк отбежал на несколько шагов от пещеры и услышал раздражённое рычание Шер-Хана, ворочавшегося в кустах.
— Этот дурак обжёг себе лапы. Хватило же ума прыгать в костёр дровосека! — фыркнув, сказал Отец Волк. — И Табаки с ним.
— Кто-то взбирается на гору, — сказала Мать Волчица, шевельнув одним ухом. — Приготовься.
Кусты в чаще слегка зашуршали, и Отец Волк присел на задние лапы, готовясь к прыжку. И тут если бы вы наблюдали за ним, то увидели бы самое удивительное на свете — как волк остановился на середине прыжка. Он бросился вперёд, ещё не видя, на что бросается, а потом круто остановился. Вышло так, что он подпрыгнул кверху на четыре или пять футов и сел на том же месте, где оторвался от земли.
— Человек! — огрызнулся он. — Человечий детёныш! Смотри!
Прямо перед ним, держась за низко растущую ветку, стоял голенький смуглый ребёнок, едва научившийся ходить, — мягкий, весь в ямочках, крохотный живой комочек. Такой крохотный ребёнок ещё ни разу не заглядывал в волчье логово ночной порой. Он посмотрел в глаза Отцу Волку и засмеялся.
— Это и есть человечий детёныш? — спросила Мать Волчица. — Я их никогда не видала. Принеси его сюда.
Волк, привыкший носить своих волчат, может, если нужно, взять в зубы яйцо, не раздавив его, и хотя зубы Отца Волка стиснули спинку ребёнка, на коже не осталось даже царапины, после того как он положил его между волчатами.
— Какой маленький! Совсем голый, а какой смелый! — ласково сказала Мать Волчица. (Ребёнок проталкивался среди волчат поближе к тёплому боку.) — Ой! Он сосет вместе с другими! Так вот он какой, человечий детёныш! Ну когда же волчица могла похвастаться, что среди её волчат есть человечий детёныш!
— Я слыхал, что это бывало и раньше, но только не в нашей Стае и не в моё время, — сказал Отец Волк. — Он совсем безволосый, и я мог бы убить его одним шлепком. Погляди, он смотрит и не боится.
Лунный свет померк в устье пещеры: большая квадратная голова и плечи Шер-Хана загородили вход. Табаки визжал позади него:
— Господин, господин, он вошёл сюда!
— Шер-Хан делает нам большую честь, — сказал Отец Волк, но глаза его злобно сверкнули. — Что нужно Шер-Хану?
— Мою добычу! Человеческий детёныш вошёл сюда, — сказал Шер-Хан. — Его родители убежали. Отдайте его мне.