А буде же в ружье будут силу знать и у фузей огнивы будут иметь огнистые и кремни приправные, чтоб осечки никогда не было, и фузеи каковы чисты свону, паче же того внутри, и к струне нутрь притравлений, то таковое ружье вельми будет надежно и к стрелянию цельно и в ратоборстве споро. А к тому, аще и стрелять будут не по прежнему на ветер, но в самое дело, чтоб ни пуля, ни порох даром не пропадал, и аще толь твердо научатся с руки стрелять, чтоб никакого бегуна, скачущаго на коне не упустили, то таковые солдаты на бою неприятелю будут вельми страшны, не токмо на сухопутном бою, но и на водяном будут страшны.
И ради морскаго бою вельми учить молодых солдат, чтоб они навыкли с руки в цель бить без погрешения, чтоб, и на малых шлюпках едучи, могли и во время волнения в цель без погрешения убивать. И аще тако затвердят, то самая честная морская битва будет и чаю, что и на весь свет славна и ужасна была.
К тому ж, аще и рукобитное ружье будут иметь самое острое, то и в таковом ружье спорынья будет немалая, понеже острое ружье, хотя чуть коснетца кишкам и прочины внутренным, то тон человек жив быти уже не может и никто излечить ево не может. А тупым ружьем, аще и сквозь утробу человечью проколет, то та рана залечить можно, потому что оной кишок не повредил, а самое острое ружье — смертная язва.
И таковым солдатам, мнитца мне, не худо бы перед рядовыми солдаты и жалования прибавить. Рядовому солдату в год жалованья 16 рублев, а тем, которые будут из ружеи с руки в 20 саженях по шапке бить без погрешения, то таковым, видится, мочно дать и по 20 рублев па год, дабы, на то смотря, и иные острились на такое умение. А буде же в таковой же мере будут по подвижной цели убивать без погрешения же, и таковым, видитца, мочно и по 25 рублев на год дать, понеже таковы солдат заслужит за два или и за три человека неумеющих.
И на сухопутном бою на сходе с неприятелем, аще таковых солдат тысяца человек выстрелят, то на худой конец повалили бы неприятельских людей сот пять-шесть, то каков бы ни был неприятель жесток, умякнул бы, и, нехотя, рожу свою отворотил бы назад. Я чаю, что другова запалу не стали бы дожидатися, стали смекать, как бы на побег пойтить.
Есть слово похвальное про фины, что де так крепко на бою стоят, что убьют де человека, а другой на то место и станет. И то не дивно, буде убьют у ста человек человека одного или двух, то плохо заступать, а буде же у ста человек, да убьют пятьдесят или шестьдесят человек, то я не знаю, как бы и те славные фины могли заступить. А буде же па побег не пойдут, но станут на месте том укреплятися и дождутца другово запалу, то ж бежать будет некому, но вси тут уснут.
Я сего не могу знать, что то за повычай древней солдатской, что только одно ладят, чтобы всем вдруг выстрелить бутто из одной пищали. И такая стрельба угодна при потехе или при банкете веселостном, а при банкете кровавом тот артикул не годитца, там не игрушки надобно делать, но самое дело, чтоб даром пороху не жечь 2 и свинцу бы на ветер не метать, но весь тот припас шол бы в делю, почто сошлися. Я много слыхал от инозсыцов военной похвалы такой: «Так де жестоко билися, что во огне де стояли часов с шесть, и никто де никово с места збигь не мог». И сия похвала немецкая у них бы она и была, а нам дай более ту похвалу нажить: «О русскими де людми битца нельзя, естьли де одиножды выпалят, то де большую половину поварят». И такая битва не в шесть часов, но в одну минуту. И естьли бог изволит тако нашим руским солдатом научитися, что ни один бы пули даром не терял, и таковых солдат естьли тысячь десяток набрать, то я знаю, что и з дватцатью тысячами не пошел бы никто на битву с ними, от русских солдат, бутто от лютаго зверя, всякой бы неприятель бежал без оглядки.
Под Азовом на Швартов полк набежали татары, и солдаты но приказу своего полковника по немецки все однем разом выпалили и всем полком не убили я десяти человек. И те татарове увидели, что почали ружьеа заправлять, скочили вдруг, ружья им заправить не дали и всех, что овец, погнали в свою землю и с полковником.
А естьли бы не на ветер стреляли, да половина бы выстрелила, а другая б в запасе была, то бы не догнали, что овец. А аще бы все умели цельно стрелять, то и на худой конец ста два-три убили бы, то и татарове не смели бы толь смело на целой полк навалится, а естьли бы сот пять-шесть у них убили, то бы они к чорту забежали, что и сыскать бы их негде было. Татарове смелы как большого урону нет, а егда человек сотницу другую потеряют, то и они щоку свою отворачивают, любят они даром ваять.
Был я еще в молодых летех на Пензе и тамошние жители, служивые люди, усмотрили во мне, что я гораздо цельно стреляю, то истинно не лгу, что говорили мне: «Останься де ты здесь в лето, то де мы татар не будем боятися». И я стал говорить, еже одному мне нечево с ними делать, и они мне сказали: «Видем де мы, что ты скор стрелять и пулей даром не теряешь, а татары де напорчиво напярают, что мы не умеем никого из них убить, а тебя де видим, что ты и птицу убиваешь; а от них де выезжают нартики и сажей в десятке разъезжают, а мы де, уставя пищали, да стоим пред ними, а ты де хотя одного б из них убил, то бы они уже не стали так наезжать, а естьли де человек двух-трех убил, то бы де я все изчезли».
И по такому примеру, аще бы бог изволил таковых бойцов тысячъ десяток другой набрать, то ведаю я, что стали бы все неприятели трусить, а естьли же к таковым бойкам да состроить рогатки огнестрельный з затинными пищальми, то из таковых пищалей въстретили б неприятели сажен во сте и пока к сражению сходятся, а у них бы начальных людей, кои перед полком выступают, поубавил бы. А егда саженях в 30 будут, то бы встретил их рогаточною стрельбою, а кои от рогаточныя стрельбы останутся, то тех бы те солдаты из своих фузей подхватили. И от тоя стрельбы кои остальци будут, то бы их ручным боем прикололи, а буде устемятца на побег, то конные, такие же огнестрельные драгуны, проводили бы их до упокоения вечнаго.
И к таковой огнестрельной пехоты да устроить конных бойцов, хотя одну тысячу человек таковых, чтоб, на копе скачучи или и рысью бегучи, стрелять могли по цели въпред себя и на обе стороны и назад себя, то таковая ж одна тысяча заменит у дела паче десяти тысячь. А дело бы у них споряе и дватцати тысячь было, потому что противу таковых бойцов, я невем, кто бы мог устояти и чтобы по прежнему во огне целой день стояти, но и в четверть-часа скучат. Я то могу разуметь, что и дву запалов не вытерпят, но все остальцы будут смякать, как бы голова своя унести.
И аще бы бог помог таковых воинов набрать тысяч пять-шесть, то не почто бы пятьдесят тысячь войска коннаго держать и кормить напрасно. И аще как пехота, так и конница, не будет с пулей даром терять, то от таковых бойцов неприятелю трудно будет и на убег бежать, а и догонять таковых бойцов неприятель не посмеет. И таковым воинам подобает и руятье самое доброе и цельное иметь и имел бы конной воин ружья при себе, фузею, да пару пистолетов длинных, да коротышков карманных: пару ж, да копейдо при седле самое острое иметь под ногою, ратовшце аршина в три или в полчетверга. И таковым воинам подобает носить одежда красная, понеже они огнистые люди, яко огнь малой многие древеса пожигает, тако и сии; а аще на пространном и свободном месте, то и малыми людми, а ще бог помощь свою им послет, могут многих поразите.
И таковые бойцы при свободных местех десятию тысящами заслужили бы за пятьдесят тысящь. И ащеа не таковы будут уметельны стрелять, еже бы ни единые пули даром не потерять, обаче надобно служивой люд беречи, чтобы им нужда ни хлебная, ни одеждная не касалася. Зело бо о них слышно, еже иным на месяц и по десяти алтын не приходит, то чем ему прониматися, где ему взять шуба и иные потребности, и харчу на что ему купить? И в таковой скудности будучи, как ему не своровать и как ему из службы не бежать? Нужда пригонит к побегу, а иной и изменить будет готов.
О салдатех и о драгунех надлежит великое попечение имети и пильно того смотрити и при квартирах, чтобы они ни пищею, ни одеждою не скудны были, а при армии и наипаче подобает их довольствовати, чтоб они радующсся служили. И есле всем будут доволны, то и служба их будет исправнее яко в главных полках, тако и в последних и в новобранных. Аще будут вси пищею и одеждою довольны, то вси, радуюся, будут служити.
А и сие, мнится мне, не весьма прямо учинено, аще и с немецкого переводу взято, еже мундир солдату или драгуны дать, а последи за весь тот мундир из жалованья месячнаго и вычесть. И от таковых вычетов как солдатам нужде не быть? Жалованья ему на месяц учинено только тритцать алтын, а за вычетом дасца ему только десять алтын или меньше. И ис таково малого жалованья чем ему шуба и шапка и рукавицы и чулки или онучи купить? И мне мнитца, и вычеты оставить6 и по гривне денег на месяц надлежит им и прибавить, чтобы им было чем лепра нужды. Мне мнитца, аще вычеты оставлены будут, то гораздо радостнее и радетелнее будут служить.
Я истинно видел, в Санкт-Петербурге солдат купил мяса на грош на последней недели рожественскаго мясоеда и говорит; «Хотя бы де для заговенья оскоромится». И сие не самая ли нужда, что весь мясоед ел сухой хлеб? И буде и в службе будучи, при армии такую ж нужду принимают, то трудна их служба. Я мню, аще бы пищею и одеждою довольни были, то чаю, что и служба у них въдвое споряе была. А егда голоден и холоден и ходит скорчася, то он какой воин, что служа воет?
А буде кой солдат или драгун и от довольной сытости да станет плутать и из службы збежит, то, поймав ево, распросить, отъчего он побежал. И буде не хотя служить, то учинить ему смертная казнь или вместо смертныя казни наложить ему па лоб хер или иной какой знак, чтобы он всякому знатен был, что он беглец, то уже тот въпредь не побежит, потому что за таким знаком никто его на двор не пустит и ни к какой работе нигде ево не примут, и где кто ево не усидит, аще не при полку, то поймать ево может и, съвязав, отослать к суду, а суд ему уже смертен.