– Какой у вас бойцовский дух!
– Я росла с братиком двоюродным, и мы с ним тоже дрались. Друг дружку хорошо тузили, но знали, что должна быть правда. Я росла с мальчишками, от мальчишек училась. Мое увлечение бильярдом тоже оттуда: у нас с братом был общий бильярд, нам родители купили. Куклы у меня, конечно, тоже были. Я помню, мы однажды решили сделать одной из них прижигание носа зажженной спичкой. Это был целлулоидный пупс, и он загорелся. Но ничего, мы сами погасили пожар.
– Элина Авраамовна, у вас такая замечательная улыбка. Глядя на вас, понимаешь, что красота созвучна внутренней гармонии.
– Вы знаете, конечно же, природа имеет значение. Но я помню, как мама говорила мне: «Никогда, никому и ни при каких обстоятельствах ты не имеешь права ни сказать, ни сделать ничего плохого». Я думала, почему она мне это говорит, я никому не собираюсь делать ничего плохого. Я всегда кого-то защищала, кому-то помогала. А когда началась война – мне было 13 лет, – я решила, что должна идти помогать родине, и я пошла. И с тех пор так оно и идет: я не чувствую никаких трудностей в этом плане. Трудной была война.
– Удивительно, что вы закончили медицинский техникум, а не сразу пошли в актрисы.
– Да, закончила. Я работала во фронтовом госпитале. Видела, что делают врачи. В ноябре 44-го, когда кончилась моя война, когда наши пошли за рубежи, за границу, мы поехали в Киев. Но наш дом попал под бомбы, и мы уехали в Нежин. Я говорю «мы», потому что была моя мама и маленькая сестричка. Я пошла в медтехникум, так как имела право поступить хоть на второй курс, без экзаменов, как участница войны. Меня приняли.
– Хотели быть врачом?
– Когда началась практика, я поняла, что не смогу. Был такой случай. Практическое занятие по хирургии. У больного опухоль, которую нужно было ликвидировать. Хирург дал наркоз – маска и хлорэтил. Человек захрипел и умер. Я пошла домой и подумала: «Как же так, не на фронте, не от ран, не от кровопотери, не от того, что болезнь… Всё, человека нет…» И я решила, что не смогу, но надо было закончить техникум, и я закончила его с отличием.
– А зачем, если вы понимали, что перспективы нет?
– Я такой человек. Всё всегда должна доводить до конца.
– Отличное качество.
– Я прошла войну, там взрослеют в один день.
– А как началась ваша актерская история?
– Я поняла, что не смогу стать врачом, а больше я ничего не умела. В самодеятельности что-то делала, пищала что-то.
– Это во время учебы в медицинском?
– Да, у нас был кружок. Мне говорили друзья, что у меня талант.
– И эта вера привела в театральный?
– Нет, папа не пустил. Он поехал со мной в Киев. Директор театрального института, улыбающийся, вежливо спросил: «Чем могу быть полезен?» И я услышала от папы: «Объясните, пожалуйста, моей дочери, что ей в вашем институте делать нечего». Я убежала. И вечером сказала отцу: не буду учиться нигде. Хорошо, сказал папа, поедем в Германию – там он служил. И забрал нас в Дрезден. Через три месяца его перевели в Вильнюс, они с мамой поехали туда, а я с сестрой – в Нежин. И я поняла, что надо учиться. Единственный институт, который был в Нежине, – педагогический. Поскольку я занималась в балетной школе, я начала вести там танцевальный кружок. Мы выступили на олимпиаде и получили первое место, а я – премию, путевку в дом отдыха работников искусств. Там одна актриса сказала мне: «Деточка, а ты где учишься?» – «В педагогическом». – «Тебе в театральный надо». Всё, этого было достаточно. Это же актриса Театра имени Ивана Франко сказала! Я приехала в Киев сдавать экзамены. Поступила сразу, но я хотела на кинофакультет, а меня приняли на театральный, украинский.
– Во время учебы ваш нрав стал мягче?
– Как сказать? Конечно, кому-то я не нравилась. С мальчишками у меня были вообще сложные отношения.
– Вы же раньше, наоборот, с ними ладили.
– Я была хорошенькая, но умела дать отпор.
– Как?
– Ну как, руками или ногами. (Улыбается.) Это я умела.
– Наверное, вас боялись.
– У нас были разные люди, и время было тяжелое – тогда искали космополитов. Меня на комсомольском собрании обвиняли: «Она не хочет танцювати с Ванею Марушко – от него, видите ли, деревней пахнет». А от него не деревней, а по́том несло. И я сказала, что не буду с ним танцевать. И всё. Было тяжёлое собрание, до трех часов ночи, и решение – исключить меня из комсомола и просить дирекцию исключить из института.
– Вот так сурово.
– Не исключили. В райкоме комсомола попросили: «Ваш комсомольский билет!» А я сказала, что в руки его не дам. Я его получила на фронте.
– Какой характер. Огонь! Мне кажется, вы не из тех, кто ждет у моря погоды.
– Нет.
– А вообще когда вы поняли, что бездействие губительно?
– В самом раннем возрасте. Мне всё доставалось трудно, всего надо было добиваться. И учиться на отлично, и дежурить по ночам в госпитале. И перебарывать страх и слабость, когда видела отрезанные руки и ноги в операционной. Меня вызывали в операционную, когда надо было определить группу крови. Я выходила оттуда, с трудом приводила себя в норму, чтобы не потерять сознание. Мама в детстве мне говорила: «Доченька, принеси холодной водички из-под крана». Кухня была темная, я в темноте шла, пускала воду, набирала маме воды, приносила. Меня мама так обучала, чтобы я ничего не боялась.
– Всегда удавалось преодолевать слабость и страх?
– Да, я преодолевала себя… В Донецке стоял наш госпиталь. Черный, обугленный город, шурфы шахт были заполнены трупами. Оставшиеся раненые, какие-то немцы. И я шла, чтобы два часа поспать в постели, – можете себе представить, ночная дорога без единого фонаря, абсолютная темнота. У меня в кармане шинели была заточенная металлическая расческа. Я преодолевала страх и шла…
– Элина Авраамовна, расскажите, как сегодня проходит ваш день?
– Замечательно. Я встаю достаточно рано. Иногда в восемь, иногда в девять, но никогда позже. У меня собачка, пекинес, ей уже 13 лет, она у меня любимая, и о ней надо заботиться. Обязательно немножко занимаюсь. Раньше занималась два часа, у меня было пятьдесят восемь упражнений…
– Потрясающе!
– С годами стала уменьшать нагрузку. Но что-то все равно делаю, есть тренажеры, занимаюсь на них. Теперь есть компьютер, и я узнаю все, что мне хочется знать. Радио, телевизор, Интернет – все у меня есть.
– Не сочтите за лесть, но я смотрю на вас и любуюсь вами. И многие, услышав, с кем я собираюсь встретиться, восклицали: я так люблю Быстрицкую!
– Это очень приятно, что меня любят.
– А вы ощущаете такое отношение зрителей?
– Конечно. Не так давно в Кремлевском дворце присуждали звание «Человек года» – тем, кто прошел войну и помогал людям. И я должна была вручать награду человеку, который спас несколько семей от фашистов. Я вышла на сцену – и весь зал встал. Все шесть тысяч человек. Я до того разволновалась, что не могла начать говорить… Я люблю свою профессию. Безумно люблю. А сейчас у меня случилось такое вдруг… Я стала нужна как исполнительница песен.
– Почему «вдруг»?
– Немного поздновато начинать. Я, правда, всегда пела, в институте у меня было колоратурное сопрано. Я его убивала сознательно: зачем это нужно драматической актрисе?.. Сейчас готовлюсь на выход, на концерте в нашем театре буду три песни исполнять. Хотите, приходите в зал, послушайте.
– Обязательно приду!.. Вы довольно долго возглавляли Федерацию художественной гимнастики. Актерская профессия наверняка страдала?
– Нет, этого не было.
– Но вы сыграли меньше ролей, чем могли бы. Это очевидно.
– Я меньше ролей играла только потому, что пришла в Малый театр, где были другие актрисы. Это сейчас у нас такая «бедность», а тогда было две-три яркие исполнительницы на каждую роль. Перегрузки, которые были в моей жизни, давали о себе знать. (Пауза.) Мы перебазировали госпиталь в Одессу – и я заболела. Меня положили на носилки и отнесли в подвал, чтобы я не мешала. А когда я пришла в себя, то услышала немецкую речь. Я решила, что я в плену. Руки не двигаются, ноги не двигаются, сильная усталость. А потом выяснилось, что в тот же подвал положили раненого немца…
– Элина Авраамовна, говорят, сцена лечит, на ней забываются недуги, проблемы. Вы испытывали на себе эту чудодейственную силу подмостков?
– Не знаю, что вам сказать. У меня было состояние, когда я не знала, как выйду на сцену, так больно было. Но мне сделали укол, и я работала. Был случай, когда я подвернула ногу на сцене и у меня порвалась связка, голеностоп. Это был спектакль «Волки и овцы», гастроли в Питере. Мне поливали ногу хлорэтилом, я доиграла до конца, а потом еще два спектакля. Я получила ожог четвертой степени, химический ожог, потом 11 месяцев мучений – и все же операция. Но я выдержала. Это боль, которую выдержать нельзя. Я выдержала.
– В кино вы играли казачку, а в театре вы все больше леди, герцогиня, баронесса…
– Мне нравится делать все разное. Я, кстати, казачий полковник. Вы знаете об этом?
– Нет. Вас наградили этим званием?
– Да, я получила грамоту от главного атамана центрального казачьего войска.
– Это звание вам очень подходит!
– Еще как! На большой казачий сход я надела мундир, у меня пять крестов казачьих.
– Вы, наверное, единственная женщина-полковник в казачьих войсках?
– Нет, я знаю женщину-генерала. Она еще и атаман одного из округов.
– Ну что ж, дорогая Элина Авраамовна, вам есть к чему стремиться!
Галина Волчек«Расставалась я с актерской профессией мучительно»
Мне посчастливилось общаться с Галиной Борисовной ВОЛЧЕК с юности. «Мостиком» между нами поначалу был ее сын Денис Евстигнеев. Как-то я рассказал Галине Борисовне курьезную историю. Я был кандидатом в команду военнослужащих в Театре Советской армии. Там служил тогда мой брат Игорь. Несколько раз я даже участвовал, будучи кандидатом в команду, в спектаклях. И вот однажды прямо во время спектакля «Осенняя кампания 1799 года» Игорь познакомил меня на сцене с одним из «суворовцев», – это как раз был Денис, и дальше мы вместе перелезали через Альпы…