Мартинели повернулся к нему лицом.
– В чем?
– Если вы забыли о ком-то и этот кто-то спросит, почему его не уведомили…
– Я никого не забыл. Видите ли, мне нравится одиночество.
Взгляд Мартинели скользнул мимо собеседника куда-то в неведомые дали пространства и времени.
– Меня не беспокоит, что я умру в больничной палате. Полагаю, люди имеют право умереть так, как они хотят – если это возможно, конечно. Вы не докучали мне, доктор, и я вам за это благодарен. Я не стану вносить изменения в свое завещание. Оно было составлено много лет назад, и менять что-либо слишком хлопотно – особенно теперь. Но я заплачу вам две тысячи франков наличными – тысячу сегодня, до того, как мы отправимся в больницу. А Шмид вручит вам вторую тысячу после моей смерти.
Тролингер выпрямился в своем кресле. Его бледное лицо словно окаменело; короткопалые кисти самопроизвольно сжались в кулаки. Он сцепил руки и принялся медленно вертеть большими пальцами. После долгой паузы он изрек:
– Я не имею права на гонорар в две тысячи франков, господин Мартинели.
– Права? Нет. Разве дело в праве? Дело в моем к вам уважении. Вы поставили верный диагноз и сказали мне правду, когда я попросил вас об этом. В течение двух недель вы возились со мной; устроили меня в больницу. Вы заботились о том, чтобы, так или иначе, была выполнена моя последняя воля и прочие распоряжения. Сколько я вам заплачу, это мое дело, и оно больше никого не касается.
Тролингер откашлялся.
– Никого, кроме Шмида.
– О Шмиде не беспокойтесь. Я ему вполне доверяю. Вероятно, вы просто плохо знаете людей такого типа?
– Вы подобрали его в Туне.
– Но не на улице же! Я расскажу вам, как все произошло. Я приехал на север по просьбе банка в Туне, где мой покойный дядя хранил деньги. Я был его единственным душеприказчиком. Старика я и в глаза не видел, но, возможно, он питал некие сентиментальные чувства к последнему отпрыску старшей ветви семьи. По объявлению в газете 28 мая я остановился в Берне и снял на лето эти апартаменты. Осенью я собирался вернуться в Женеву, а пока немного пожить на севере. Я собирался посмотреть город, но это занятие мне очень быстро наскучило… Я поездил немного по окрестностям и прибыл в Тун… Постойте, когда это было… 15 июня. Там я узнал, что Шпиц находится милях в пяти к востоку, в живописной бухточке. А Шмид оказался на вокзале – сидел в старинной колымаге и ждал клиентов. Я удивился, но таксомоторов не было, и я позволил парню отвезти в Шпиц и себя, и чемодан. Мы поговорили. Он показался мне довольно занятным. Человек – перекати-поле. Абсолютно доволен собой. Приторговывал собственными поделками, но, понятное дело, конкурировать с мастерами не смог и разорился… Дом моего дяди располагался в двух милях к северу от Шпица… Препаршивый городишко, скажу я вам. Кроме замка и видов на озеро с горами и смотреть нечего, а я не любитель ни древностей, ни красот природы. И пришлось бы мне мучиться в так называемом городском отеле, если бы не Шмид. Благодаря ему я обосновался в родовой берлоге. Шмид оказался мастером на все руки и готовил для меня, как настоящий повар. Вскоре я начал чувствовать себя слабым и больным, и он окружил меня трогательной заботой: покупал провизию, привозил газеты и книги. Я жил в комфорте и неге… Сейчас мне очень приятно вспоминать этот фрагмент своей жизни, доктор, – беззаботное, спокойное время… А как хорошо было там, на озере, в окружении невозмутимых гор! За эти недели я хорошо изучил характер Шмида. Он честный человек.
Тролингер промолчал, глядя на больного из-под прищуренных век.
– Затем я свалился… Это произошло 3-го июля, как вы знаете. Шмид сообщил сюда, что мы приезжаем, и 6-го пополудни привез меня в Берн. Я без сил рухнул в постель, а он кинулся на поиски врача и первой увидел на улице вашу вывеску. Да, старина Шмид… Он возился со мной как преданная нянька – и там, и здесь. А сегодня вечером он отправится в Шпиц – надо закрыть старый дом, уплатить по счетам – я подготовил ему целый список. А после похорон он передаст вам вторую тысячу.
– Весьма обязан, – буркнул доктор.
– Это я вам обязан. Хотел бы я знать, – сказал Мартинели, слегка улыбаясь, – что теперь будет со Шмидом. Готов поклясться, что он не угомонится, чем бы ни занялся. Ему, как и мне, за сорок – слишком поздно менять привычный образ жизни. По крайней мере, я не стал бы отказываться от своих привычек, даже если бы от этого зависела моя жизнь. – Тролингер бросил быстрый взгляд на больного – тот безмятежно смотрел в потолок и мечтательно продолжал: – Вероятно, попробует свои силы в качестве проводника где-нибудь на перевалах, – он усмехнулся. – Или просто сгинет с лица земли. Впрочем, об этих уроженцах германоязычных районов ничего нельзя сказать наверняка. Даже их манеры не поддаются никакому объяснению – самые простодушные часто кажутся холодными и высокомерными.
– А в Шпице кто-нибудь сможет проконтролировать действия вашего Шмида, господин Мартинели?
– Да там его все как облупленного знают! Кроме того, агент по продаже недвижимости присмотрит за домом до и после появления Шмида, поскольку я решил выставить на продажу эту рухлядь. Не удерет же Шмид с печками дяди Конрадуса! Да и дом, конечно же, никто не купит. Он просто развалится. Ферма и сад запущены, вода подается ручным насосом, и канализации нет.
– Хорошо. Вам лучше знать. – Доктор наклонился, взял саквояж, который так и не пришлось открывать, и встал. Помедлив, он, наконец, бесстрастно изрек: – Ни вы, ни я не склонны к сентиментам. Но позвольте мне сказать, что когда наступит мой черед, я надеюсь вести себя так же мужественно, как и вы.
– Мужественно? – переспросил Мартинели, покосившись на доктора, затем протянул руку к небольшому радиоприемнику, стоявшему на полке прикроватного столика и покрутил ручку настройки. – Что ж, откровенность за откровенность, – проговорил Мартинели и подождал, пока не зазвучала мелодия, исполняемая оркестром струнных; послушав немного, убавил громкость и откинулся на подушку. – В своей жизни я совершил массу ошибок и глупостей, но при этом никогда не противился судьбе и безропотно сносил все ее удары. Сейчас я повержен, но могло быть и хуже.
– Должен заметить, у вас очень необычный взгляд на жизнь, господин Мартинели. Я заеду за вами, скажем, часов в пять?
– Мы будем готовы. А в больнице мне позволят принимать от бессонницы ваши приятные таблетки?
– Я договорюсь.
– Конечно, утром после снотворного чувствуешь себя, как выжатый лимон, но это небольшая плата за несколько часов спокойного сна.
– Остановимся на привычном фенобарбитале.
Тяжело ступая, Троллингер вышел из комнаты и через гостиную направился в холл. Навстречу ему из кухни выскочил Шмид с подносом в руках: доктор обратил внимание на сервированный на нем легкий завтрак. Приткнув поднос на тумбочку для шляп, Шмид открыл перед доктором входную дверь.
– У него в самом деле никого нет? – сухо осведомился Тролингер, не глядя на слугу.
– Насколько я знаю – никого… Сколько он еще протянет?
– Недели две – не больше. Хотя я могу и ошибаться, – ответил Троллингер, все еще не поднимая взгляда.
Шмид закрыл за врачом дверь и вновь взялся за поднос. Войдя в спальню, он поставил завтрак больного на тумбочку. Пока слуга наводил порядок на прикроватном столике, Мартинели, внимательно следя за его действиями, спокойно проговорил:
– Это наш последний день.
– Мне собираться недолго. Я уже все подготовил. – Шмид растягивал слова еще больше обычного. – Только не могу найти ту книгу, – добавил он.
Последовала пауза. Затем Мартинели произнес:
– Глупо, конечно. Должно быть, я забыл ее в поезде.
– Стоит ли волноваться, если она вам не очень нужна? Могу пойти и взять другую.
– Боюсь, теперь у меня останется не слишком много времени на чтение… Я пока не хочу есть, Шмид… Позвоните в банк. Кто знает, сколько придется ждать, пока их посыльный с деньгами доберется сюда.
– Да, вы правы.
– Мне нужно выписать чек Тролингеру. Где чековая книжка?
– На столе.
– Сколько осталось на счету?
Шмид открыл чековую книжку и прочел вслух:
– Четыре тысячи пятьсот шестьдесят семь швейцарских франков.
– Надеюсь, этого хватит – даже если я продержусь несколько дольше, чем отвел мне Тролингер. Помнится, он говорил о паре недель…
– Не стоит волноваться.
Шмид пересек комнату, взял телефонную книгу, нашел и набрал нужный номер.
– Это банк кантона Женева? – спросил он, затем добавил: – Не кладите трубку, пожалуйста. С вами будет говорить господин Говард Мартинели.
Глава 2Незваная гостья
В среду, 28 июля, жара снова обрушилась на город. Такой же нестерпимый зной набросился на Берн в тот же самый день на предыдущей неделе. Но в библиотеке Графа, занимавшей всю заднюю часть дома, было вполне комфортно благодаря сквозняку из через окна фасада. Сюда даже долетал аромат нагретой воды от реки Ааре. Этим вечером Граф пообедал рано, и поэтому его слуга-француз Антуан мог отправиться, например, в кафе или в пивную – в обоих случаях он возвращался суровым и трезвым, – а сам хозяин дома удобно устроился в кресле возле одного из высоких окон библиотеки. Он пил кофе, курил сигарету и бездумно смотрел на пыльную зелень.
Сейчас он жил один, не считая Антуана и большого желтого кота Мартина. Клара отдыхала на Женевском озере: она не хотела уезжать, но Граф, принимая во внимание ее хрупкое здоровье, настоял на своем. В итоге они арендовали пансион у приятеля, коих у господина Графа имелось множество. Клара отправилась туда в конце июня в сопровождении своего любимца – пса породы чау-чау по имени Солнышко, кухарки Этель и горничной Марианны. Предполагалось, что сам Граф станет приезжать на выходные, но пока его многобразная деятельность вносила свои коррективы – две намеченные встречи задержали любящего супруга в городе до конца субботы.
Придавленный жарой город словно вымер. Залитые зеленью улицы и площади со средневековыми фонтанами окутывала удивительная, неправдоподобная тишина, наверное – подумалось ему – так было задолго до его рождения, когда дедушка Граф сидел после обеда у этого же окна, курил сигару и пил кофе из голубой чашки – этой же или другой, но очень похожей. А бабушка пережидала тропический зной и дышала свежим воздухом где-нибудь в Лозанне или в Ницце. Старики удивились бы изменениям, которые претерпел их дом – дом, в который они вошли после своего медового месяца. Снаружи все осталось прежним – скромное фахверковое строение с высоким подвалом и низкой открытой верандой с белой отделкой, – но внутри жилье и работа слились воедино и потребовали кардинальных перемен. Подвал был предоставлен Антуану и Этель. Гостиная стала кабинетом Графа, столовая – его лабораторией, кладовая – помещением для фоторабот. За лестницей установили крошечный лифт – всего на двух человек; небольшой подъемник соединял кухню и библиотеку, которая одновременно служила столовой семье Графов.