ПРИНЦЕССА И ДРАКОН
Меня зовут Рахиль, и у меня есть дракон.
У меня есть дракон и дедушка.
И папа. Папа ушел на войну. Он солдат. Он воюет за Родину. Так мне сказали мама и дедушка. Мама тогда еще была жива.
Я люблю дракона. Его зовут Кай. Я сама так его назвала. Мама рассказала мне сказку про Снежную Королеву. Там тоже был Кай. Его спасла от Снежной Королевы Герда. Мне нравится Герда. Она не боялась Снежной Королевы и поэтому спасла Кая. Я тоже не боюсь Снежной Королевы. Я иногда боюсь пауков и темноты. Я не боюсь крыс. Я смелая. Дедушка так сказал. Я больше не буду бояться пауков и темноты.
Еще я боялась, что мама умрет. Но я больше этого не боюсь. Когда мама умирала, мне было страшно. Она плакала. Я тоже. Мама умерла. Я не боюсь смерти. Дедушка говорит, что никто не умирает совсем. После смерти мы попадаем в рай. Рай — это такое место, где все встречаются. Там тепло и много вкусной еды. Там нет крыс и пауков. Там всегда светло и не хочется спать. Там нет немцев.
Мама сшила Кая из цветных тряпочек и подарила мне на день рождения. Я знаю, сколько мне лет. Мне четыре года. Я не умею писать, но знаю буквы. Я считаю до десяти. Скоро мне будет пять лет. А потом шесть. Когда я подрасту, я пойду в школу. Мама называла меня принцессой. Это не имя. Меня зовут Рахиль. Принцессы красивые.
Мама называла меня принцессой потому, что я красивая. Принцессы жили раньше. Еще тогда были короли и принцы. Они все умерли. Когда я умру, я встречу их в раю.
Когда мама была жива, она рассказывала мне сказки. Там было много принцесс и принцев. Сейчас только одна принцесса — это я.
Мой Кай — живой. Теперь он мне рассказывает сказки. Он мне рассказал про страну драконов. Там драконы большие и добрые. Дети летают на драконах. В маминых сказках драконы не всегда были добрые. В сказках Кая они защищают детей и мам. Они убивают злых. Я думаю, страна Кая похожа на рай. Там тоже всегда хорошо. Там высокие горы и голубые реки. В реках можно плавать всем, даже если не умеешь плавать. Там такая вода, в которой нельзя утонуть. Там тоже всегда тепло. Кай рассказал, как сражался со злым волшебником и победил его. У волшебника был автомат. Но Кай оказался сильнее. Он сжег его огнем изо рта. Кай любит меня. Он обещал взять меня в свою страну насовсем, когда я подрасту. Он говорит, что мама туда тоже приходит.
Дедушка говорит, что Кай — игрушка и не живой. Это неправда. Просто Кай притворяется игрушкой, когда вокруг взрослые. А мне он рассказывает сказки. Когда я сплю, он живет в своей стране драконов. Дедушка говорит, что немцы не злые. Они много знают и скоро отпустят нас жить домой. Он говорит, что люди, которые много знают, не могут быть злыми. Или отвезут нас в хорошее место. Там будет чисто и не будет крыс.
……….
Я немного кашляю, но дедушка говорит, что это пройдет. Поезд остановился. Нам всем велели выйти и построиться ровно. У немцев собаки. Они не страшные. Дома у нас тоже была собака. Я не боюсь собак. Они сказали, чтобы мужчины и женщины построились отдельно. Я встала с дедушкой. Меня отвели к женщинам. Это неправильно, я еще маленькая и поэтому не женщина. Дедушка плакал. Многие женщины плачут. Мужчины тоже плачут, но меньше. Кай сказал, что плакать не нужно. Это стыдно. Я уже не плачу. На нас смотрел немец, и потом меня вывели из ряда. Еще вывели двух бабушек и женщину, которая много кашляла. Еще вывели много народа, но я всех не запомнила. Нам сказали, чтобы мы разделись, потому что надо помыться. Одежду обещали отдать, когда выведут блох. Кая тоже забрали. Он мне сказал, что все равно будет со мной. Нас повели мыться. Нас очень много, поэтому тесно всем вместе и душно. Кай сдержал слово. Вот он сел возле меня, настоящий, не из тряпочек, нагнул длинную шею, чтобы мне было легче на него залезть. Он больше не боится взрослых. Я сажусь на него, крепко хватаюсь за золотистые чешуйки и мы летим в его страну. Там меня ждет мама. Кай обещал.
Александр Курсков
ИЗ ЦИКЛА «АНГЕЛЫ-ХРАНИТЕЛИ»
Ангелы-хранители
… С самого утра сегодня Сергеева было как-то необыкновенно видно. Видно было маленький камушек, застрявший в глубокой трещине на подошве его правого ботинка, и видно было, что между левой его рукой и крышкой его тяжелых наручных часов скопился толстый слой пыли и грязи. Видно было, как он чистил зубы, широко открывая рот и брызгая вокруг себя белыми капельками зубной пасты.
Сергеев был Ангелом.
Между ним, который с самого утра был где-то наверху и чуть влево, и полом или тем, откуда было его как-то необыкновенно сегодня видно, периодически проползал неведомо откуда взявшийся аккуратный рыжий таракан.
Сбоку чуть выше светило солнце, и позади тоже светило солнце, чуть дальше.
Звонит телефон.
— Алло? Да, это мы. Да, это Ангелы, точнее, я. Да. У нас все хорошо. Все прекрасно. Да… Да я догадываюсь, что вы но этому поводу… Когда, вы сказали, наступит смерть, примерно? Реланиум?… А, да-да… А что такое, в чем дело? Не хотите умирать? Хотите умереть? Что, не хотите жить? Потешно…
А вот погода там у вас плохая? А у нас хорошая. А вы откуда звоните?.. Ну, это ничего страшного. Это пройдет. Так… Так… Так, записываю. Так, черновики в верхнем ящике стола. Так. Пароль доступа к компьютеру — «JNDEKB». Да, «ОТВАЛИ» по русским буквам. Я вам скажу, это глупо. Просто разряжается батарейка, и никакого пароля нет. Какая? CMOS. Вам не понять. Да, да, я записываю. Так. Все уничтожить. Так. Все вещи сжечь. Советую отдать нищим. Перетопчутся? В принципе, по-своему тоже верно отмечено…
Пока Сергеев разговаривает, он тыкает в пол носком правого ботинка. От этого камушек как-то сразу вываливается из трещины и лежит…
— … Нет… Только в порядке очереди. Да… Ну это зависит от пожеланий. Вам светлую память или недобрую? Какую я бы посоветовал? Никакую. Да, вот видите… Да нет, все будет хорошо, прекрасно. Завтра? А что завтра? Завтра обещали дождь. Доллар? А зачем вам доллар, если не секрет? Ничего, ничего. Двадцать пять или около. Ага… Ну, удачи вам, девушка. Спасибо. Спасибо. Нет, правда, не стоит. До встречи! Да нет, не увидимся. Да нет же, это я так просто сказал… Нет, нас там нет… Нас нигде нет. Вы не сомневались? И я тоже! И мы тоже! Пока…
… Пока Сергеев разговаривал, из-под дивана, где-то сзади, наискосок выкатился такой весь драный, лохматый котенок с сопливым носом. Он пытался сначала забраться по ноге Сергеева на стол, но как-то неудачно, и падал, и тогда стал играть с камушком, бил по нему лапами, и как-то сильно один раз стукнул, камушек укатился под диван, тот, что где-то чуть выше слева, и котенок умчался за ним, исчез…
«Кошка сдохла, хвост облез, кто промолвит — кошка сдохла, хвост облез, кто промолвит — кошка сдохла…»
Где-то там, наверху, Сергеев повесил трубку, поколдовал над телефоном, и заговорил его голосом автоответчик. А он пошел к окну, уперся руками в подоконник и стал смотреть. Его как-то странно сегодня было видно — видно было, как блестит насиженная и затертая ткань черных джинсов на его заду. Даже как будто в ней, как в зеркале, отражается и комната, и почему-то окно, и сам Сергеев около него. Или это просто складка…
«Доброе утро, доброе утро всем, позвонившим нам в это утро. Набранный вами номер не существует. Абонент не отвечает или временно недоступен. В общем, вы поняли, нас сейчас никого нет, тем более что некоторые из вас, звонящих нам в это утро, имеют в виду именно это… Пожалуйста, оставьте свои последние пожелания при себе, в крайнем случае — после звукового сигнала. Все будет хорошо. Завтра обещают дождь».
Сергеев подошел к холодильнику, сверху вниз, налево по центру, открыл дверцу, достал оттуда две бутылки пива. Одну тут же открыл об верхнюю кромку холодильника, другую покрутил в руках, достал из-за холодильника полиэтиленовый пакет «MONNA LISA», сунул ее туда. Все. Теперь он перешагнул через что-то, откуда его сегодня просто необыкновенно видно, отхлебывая в этот момент из горлышка.
Он открыл дверь, закрыл дверь и где-то там вызвал лифт…
Про утро Лены
Ранним утром, около шести, Лена Мосина пришла в комнату, плюнула жвачку прямо на ковер, взобралась на табуретку, просунула голову в петлю, подпрыгнула и повесилась. Сразу стало душно и отчего-то очень захотелось в туалет, но Лене Мосиной было уже неудобно. Она потеряла сознание и хотела тут же умереть, но вдруг услышала телефонный звонок…..
— Да, я вас слушаю, говорите быстрее, мне некогда.
— Алло, здравствуйте. Это Лена Мосина? Позовите, пожалуйста, Лену Мосину?
— Ой, а вы знаете, она спит.
— Да что вы!! Лена Мосина спит? Так не бывает!
— Вчера смотрела телевизор до трех часов ночи, сейчас — спит.
— Лена Мосина? Смотрела телевизор?! Какую программу?
— До трех часов ночи. Вы ее любовник?
— Нет.
— Что вы хотите?
— Позовите, пожалуйста, Лену Мосину.
— Я не совсем понимаю, что вам еще нужно…
— Я просто хотел бы поговорить с Леной Мосиной. Может быть, вы ее просто не знаете? Может быть, вас там много? Посмотрите, она обязательно где-то там есть.
— Как она выглядит?
— У нее жемчужина на языке.
— Так. Смотрю… А без жемчужины на языке вам не подойдет? Брюнетка. Грудь второго размера. Язык чистый.
— Это не Лена Мосина.
— Но она тоже спит…
— Смотрите дальше. Мне нужна Лена Мосина.
— Так. Есть шатенка. Трусы белые. Спит па животе.
— А язык?
— Как же я вам посмотрю язык, если она спит на животе?
— Переверните ее на спину.
— Она проснется. Я не позволю.
— А если это и есть Лена Мосина?
— Ну, значит, она спит. Позвоните вечером.
— А больше там никого нет?
— Нет, больше здесь сейчас никого нет.
— Подождите, не вешайте трубку!
— Что вы хотели?
— Лену Мосину…
— До свидания.
— Постойте! Не вешайте трубку. Я принесу вам роз. Вы любите розы? Много?
— Нет.
— Не вешайте трубку. Хотите шоколаду? У меня есть шоколад — я принесу его вам…
— Я не сладкоежка.
— Пусть… Только не вешайте трубку.
— Долго?
— Пока не придет Лена Мосина…
… На подоконник с какого-то верхнего карниза вдруг свалился толстый рябой кот. Он рявкнул, уже было сорвался падать дальше, но удержался, извернулся и уселся на подоконник всем телом, и стал осторожно заглядывать в комнату через стекло. Наверное, ему было плохо видно: он придвинулся ближе, чтобы разглядеть, потянулся мордой, но вдруг неожиданно для себя самого ткнулся в стекло носом, отпрыгнул от испуга, сорвался с подоконника и полетел падать дальше…
— Что вы молчите, молодой человек?
— А вы почему молчите?
— Я занимаюсь своими делами. Штопаю носок. Мне не вешать трубку?
— Нет, не вешайте. Лена Мосина не проснулась?
— Ох… У вас, наверное, к ней срочное дело?
— Неважно. Давайте я лучше буду рассказывать вам забавные истории?
— Не хочу.
— Хотите, буду петь? Я знаю много песен…
— Не нужно.
— Что, вы ничего не хотите?
— Хочу кофе.
— Вот черт. Где же я вам возьму кофе? Я же разговариваю с вами по телефону?
— Тогда молчите.
— Я не могу молчать — вдруг вы тогда тоже заснете?
— Я не засну. Я штопаю носок.
— Вы будете штопать носок и тоже заснете. Кто же тогда позовет мне Лену Мосину?
— Она проснется, увидит, что трубка снята и возьмет ее послушать.
— А вдруг она ее повесит?
— Повесит? На что вы намекаете?
— А вдруг Лена Мосина просто возьмет и повесит трубку?
— И не станет ее слушать?
— А вы считаете, что станет слушать?
— Не считаю.
— Тогда не спите…
… В селе Окульевка Архангельской области жила раньше бабка Антонина. В молодости за нее сватался председатель, но она пошла за Василия, и родились у них дети: Саша, Сережа и девочка Нина. Саша родил Петю и Машу, Сережа родил Мишу и Лешу, Маша родила Анну. Миша родил Наташу, Лешу задавила машина, Анна шла по улице, когда прямо перед ней сверху свалился толстый рябой кот. Свалился удачно, на все четыре лапы, и тут же метнулся в ближайшие кусты прятаться. Анна заплакала от испуга и села на асфальт, уронив лопатку и ведерко. Маша поправила прическу, взглянула на часы, подняла Анну с асфальта, утерла ей нос платком и они пошли дальше, к песочнице…
— Алло?
— Да?
— Вы знаете, я звоню с мобильного, у меня сейчас сядут батарейки. Позовите Лену Мосину. Разбудите ее — уже пора вставать.
— Вы так считаете?
— Да. Уже все проснулись. Уже детей повели в песочницы. Вы знаете — уже пора.
— Я боюсь, она будет недовольна…
— Ничего, она сначала будет недовольна, а потом умоется и покушает, и…
— И?
— Разбудите ее. У меня кончается заряд батарей.
— Ничего. Вы позже перезвоните из дома или с работы.
— Я больше не стану перезванивать.
— Ах, даже так?
— Даже так. Мне непременно нужно сейчас. Я хочу ей сказать…
— Признаться?
— Ах, нет же… Сказать… Сказать… нужно. О главном. Сейчас. Чтобы она…
— О чем же?
— Вы же не Лена Мосина?
— А чем я хуже?
— Вам это сейчас не нужно.
— Как?
— Вам это сейчас ни к чему. Вы сейчас штопаете носок. Неужели можно так долго штопать носок? Какой же это должен быть носок? Какая дырка? А Лена Мосина спит. И я должен сказать ей.
— Вы хам!
— Позовите!
— Вы хам!!
— Немедленно!
— Вы негодяй и хам и наверняка женатый мужчина!
— Я вас умоляю…
… Голоса, голоса, шум, словно кто-то дерется, и словно коту привязали к хвосту пустую консервную банку, дети плачут, потом сразу смеются, потом шаги, снова голоса… Специальная машина урчит под окном и глотает в себя мусор… Лена Мосина еще полежала на полу, приходя в себя. Шея сильно болела, а локтем она ушиблась, наверное, о табуретку и вдавила жвачку в ковер — теперь ее ничем не выведешь… Телефон?
— Лена? Лена Мосина? Лена! Леночка, я так рад, послушайте, какая-то женщина, что у вас за женщина, зачем она, с носком, я… Уже долго, вы спали, ну что ж, ну что ж, не суть, неважно, послушайте, я звоню, чтобы вы знали, я…
— Алло? Алло? Алло, вас не слышно! Что вы хотели? Алло?
Лена Мосина послушала, как затихают вдалеке короткие гудки, вздохнула, закрыла глаза — и заснула, прямо здесь, на полу.
Про Странную Ми
В одиннадцать часов пятьдесят шесть минут утра Странная Ми стояла посреди комнаты в одной правой тапке, надетой на левую ногу. Левую тапку она держала в правой руке и била ей по морде толстого Юлия — рябого кота-кастрата в возрасте четырех лет.
«Никогда, слышишь ты, скотина, никогда больше не прыгай мне на лицо! Никогда, сволочь, больше не садись своей волосатой задницей мне на лицо, ты понял?!» — кричала Странная Ми.
Юлий рычал, отплевывался, делал страшные глаза, но почему-то даже не пытался убежать.
«Ты, урод! — Странная Ми ткнула ему тапкой в нос. — В глаза мне смотри, урод! Отвечай, сволочь, — будешь еще так делать?»
Кот простонал что-то невнятное и испуганно плюнул на покачивающуюся около его морды тапку.
«Гадина…» — Странная Ми поправила волосы, взглянула на настенные часы и вдруг заторопилась, напоследок запнула кота в дальний угол комнаты и полезла обратно — в гроб.
Через минуту, ровно в двенадцать часов пополудни, когда в комнате уже стояла полная тишина, во входной двери щелкнул замок…
— Ну, ты давай иди, а я тут в прихожей покурю…
— Почему это я?
— Твоя очередь — ты и иди…
И в комнату вошел ангел. Ничего себе — средний ангел, нервный такой и явно циничный тип, каких обычно приставляют в хранители к депрессивным личностям и проституткам…
Ангел быстро подошел к гробу, опасливо наклонился над ним и тихо провел Странной Ми по лбу светящимися пальцами. «Ангел твой поверил в тебя», — шепнул он и тихо отступил, но не ушел.
Странная Ми чувствовала, как он стоит рядом и, наверное, переминается с ноги на ногу. Через минуту ангел нервно кашлянул, и Ми поняла, что она давно уже должна что-то сделать. И она на всякий случай слегка пошевелила рукой. Ангел удовлетворенно охнул и в два больших прыжка выбежал из комнаты.
— Готово дело?
— Тсс… Тихо… Пойдем… Ффу, надымил — не мог в коридоре покурить?
— Да ладно тебе…
Когда дверь за ними затворилась, Странная Ми открыла глаза и уселась в гробу. Из дальнего угла комнаты за ней внимательно наблюдал кот Юлий. «Что пялишься? Все плохо, да?..» Юлий пару раз нервно дернул хвостом. «Да ведь все из-за тебя, урод кастрированный…» Кот неожиданно сыто сожмурил глаза, потянулся, уселся поудобнее, раскорячился, задрал заднюю ногу и принялся часто нализывать свое рябое брюхо. Странная Ми вздохнула, спрыгнула на пол, сняла с левой ноги тапку, но раздумала драться, аккуратно положила ее в гроб.
«Эх… обломщик, ты, Юлий… Блядь, ну как же хотелось воскреснуть красиво!…»
Странная Ми провела ладонью по лбу, на секунду замерла. Потом встрепенулась и пошла на кухню — ставить чайник со свистком.
Про Веру, Надежду, Любовь
… Сергеев бросил окурок под ноги, придавил ботинком. Окурок застрял в толстой рифленой подошве, запахло жженой резиной. Сергеев выругался, запрыгал на одной ноге, пытаясь выковырнуть окурок рукой, чуть было не упал и выругался еще раз. Андреев в это время лежал на краю крыши, прильнув щекой к прикладу снайперской винтовки, и периодически почесывал левую ногу правой.
— Черт… Муравьи здесь откуда-то…
— Развели свинарник, вот и муравьи… — Сергеев злобно пнул ногой пустую пивную банку, банка брякнула, прокатилась по крыше и улетела вниз. — Мы будем уже сегодня стрелять или нет? Из трех — одну обязательно, но только одну, понял?
— Понял, понял… Ну, давай посмотрим…
Андреев повел плечами, отчего в его шее что-то хрустнуло. Он зажмурил левый глаз, правым три раза моргнул, дернул щекой — и заглянул в оптический прицел. Далеко внизу, на скамейке рядом с детской площадкой, под грибком, сидели три женщины примерно двадцати пяти лет, о чем-то беседовали и пили пиво.
— Так которую из них?
— Давай рассказывай, что видишь. — Сергеев ловко выхватил зубами последнюю сигарету из пачки, чиркнул зажигалкой, пачку скомкал и сбросил в вентиляционную трубу.
— Видно… Видно… Ну, посмотрим… Так. Та, что в центре. Любовь. Любка. Три мужчины, один аборт, сейчас живет одна, так… Подожди… В двух кварталах отсюда. Однокомнатная квартира, санузел совместный, в квартире прибрано, но в раковине на кухне у нее сейчас две грязные чашки и тарелка. Из-под супа… Суп в холодильнике. — почти целая кастрюля. Кран на кухне слегка подтекает. Горячая вода капает.
— Она варит суп?! Живет одна — и варит суп?
— Да. Живет сейчас одна. Выкуривает по семнадцать сигарет в день.
— Суп… Суп… Что-то тут не так… Суп… Как тебе это нравится?
— Никак.
Андреев опять почесал левую ногу правой и повел плечами, не отрываясь от прицела.
— Дальше. Та, что слева. Надежда. Надюха. Шатенка. Хороша. Годовой абонемент в фитнес. Через три месяца должен случиться приступ аппендицита. Удалят. Уже четыре года живет с мужем. Любит мороженое. Любит заниматься сексом в ванной. Ребенку полтора года.
— Где ребенок?
— Дома. Под нами, тремя этажами ниже. Трехкомнатная квартира. Ребенок спит. Муж сидит в кресле и читает газету. «Московский Комсомолец».
— Стоп. Сколько лет мужу?
— Двадцать восемь.
— Что-то тут не так. Зачем он читает «Московский Комсомолец»?
— Воскресенье — вот и читает… А может, просто мудак…
— Понятно… А третья? — Сергеев уже подошел к самому краю крыши, встал рядом с лежащим у карниза Андреевым и теперь пытался рассмотреть происходящее внизу, во дворе.
— Третья… Вера. Верка. В попе дверка. Тридцать седьмой размер обуви. С мужчинами не везет. Квартиру снимает. Образование высшее. Специальность, кажется, «Социология», но я могу ошибаться. Любит животных. Боится детей и старости. У нее сегодня вечером свидание. Потом — секс. Ха.
— Что?
— У него опять ничего не получится. Бедная девочка…
— М-да… Пить нужно меньше… Про нее все?
— Все пока…
— Давай подумаем…
Сергеев зачем-то показал сам себе три пальца на правой руке. Немного полюбовался ими, покрутил ладонью и так и эдак, задумался, потом резко сложил фигу — и спрятал в карман:
— Ладно. Стреляем Веру.
— За что Верку-то? — Андреев оторвался от прицела и непонимающе глянул на Сергеева снизу вверх.
— Хобби? Увлечения? Смысл жизни?
— Ну… Отсутствуют.
— Будущее?
— Будущего — нет… А у кого оно сейчас есть…
— Так… Проездной на метро?
— Билет на двадцать поездок. Восемь уже израсходовано.
— Совесть?
— Слушай, что ты придираешься? Нет у нее совести… Откуда у Верки совесть? Все хорошо у нее. Все у нее хорошо…
— Вот и стреляй. — Сергеев глянул вниз, смачно плюнул, проследил за тем, как его плевок медленно падает, переваливаясь в воздухе, разделяясь сначала на две, потом на четыре части… Потом он отошел от края крыши, похлопал себя по карманам, но вспомнил, что сигареты кончились, и просто прислонился к какой-то стенке. За стенкой тут же заурчал двигатель лифта.
— Стреляй же, не тяни.
Андреев поерзал животом по пыльной кровле, улегся поудобнее. Прицелился, вдохнул. В самом конце медленного выдоха плавно нажал на курок…
Выстрела не было — винтовка только сухо щелкнула, внутри лязгнул боек, и тихо скрипнула какая-то пружина. Сергеев ахнул:
— Ну еб твою мать! Осечка?
— Конечно осечка — ты что, слепой? — Андреев отбросил винтовку, проворно поднялся, пошатнулся от ударившей в голову крови, с трудом размял затекшие ноги, засучил правую штанину и с нескрываемым наслаждением почесал искусанную муравьями щиколотку рукой. — С тебя, между прочим, пол-литра. Проспорил.
— Ну не может же быть осечки? Ну нам же обещали: не бывает же осечек?
— Проспорил, проспорил, не отмазывайся…
— Черт…
… Внизу, на скамеечке рядом с детской площадкой, в это время три подруги допили свое пиво и стали прощаться. Усталая Люба пошарила рукой под скамейкой, извлекла оттуда пластиковый хрустящий пакет с продуктами, тяжело поднялась и побрела в глубь двора. Яркая шатенка Надя вздохнула, посмотрела на часы и полезла в сумочку за мобильником. Кому-то позвонила, сказала пару слов — и легким шагом отправилась в ближайший подъезд. Вера, невзрачная девушка в песочного цвета туфлях тридцать седьмого размера, еще немного посидела на скамейке в одиночестве, потом легко вскочила на ноги, ловко поправила прическу и побежала по направлению к метро…
P. S.
Через пять минут из подъезда вышли двое мужчин. Остановили прохожего, стрельнули сигарет, пошли дальше. Темнело.
— Слушай, но отчего же осечка?
— Ох, достал… Пол-литру жопишь?
— Да ты не понимаешь… Так не должно быть… Осечки — не должно было быть…
Андреев хмыкнул и зашагал быстрее. Сергеев тоже было прибавил ход, но вдруг остановился как вкопанный, хлопнул себя по лбу и крикнул в спину стремительно удаляющемуся Андрееву:
— Э, чувак! А ты в какую целился? Слышь! Ты в которую из трех стрелял-то?
Андреев не стал оборачиваться, чтобы Сергеев не увидел, как он тихо улыбнулся непонятно чему… Сергеев еще какое-то время постоял, но не дождался ответа, махнул рукой и догнал Андреева уже за углом.
— Что? В кабак?
— Ага. В кабак.
ИЗ ЦИКЛА «ГОРОДСКИЕ СКАЗКИ»
Про Жабу-Ежопу
Ну, слушай. Далеко, на кочке, сидит Жаба-Ежопа. Сидит, зенки пялит. Когда жаба та икает, получается тогда у всех честных журналистов зарплата. Когда жаба та моргает, получается тогда всем честным журналистам пьянка. Когда жаба та ноздрями поводит, случается у всех честных журналистов халтурка. Ну а когда жаба та Ежопа задом егозит, выходит тогда ко всем честным журналистам Главный Редактор.
Выходит он, это, и говорит: «Что ж вы, честные журналисты, жабу-то мою совсем заикали, заморгали? Что ж это вы, паскудники, Ежопу мою не любите, не помните, что ж вы ей роздыху никакого не даете? Вот смотрите, придет царь-олигарх, пощекочет Ежопе-то брюхо, и станет она другим тогда журналистам икать, моргать, ноздрями поводить да задом егозить. И не будет вам тогда, честные журналисты, ни халтурки, ни пьянки, ни зарплаты…»
И грустят тогда все честные журналисты, пугаются. И поднимается всегда один Добрый Молодец, Журналист-Стажер, и говорит: «А дай-ка я, батюшка Главный Редактор, к Жабе-Ежопе-то схожу да брюхо-то ей персонально от нашей редакции пощекочу, чтоб не прельщалась наша Ежопа щекотанием паскудным олигарховым да чтобы журналистам его отстойным икать да моргать не вздумала».
Ну, и идет тогда Добрый Молодец, Журналист-Стажер, далеко, на кочку, Жабе-Ежопе персонально брюхо щекотать. Приходит, значит, а только обратно никогда не возвращается. И чего у них там с жабой случается — никто не знает, а кто знает — тот в Редакции нашей боле не работает.
А только вот в народе как говорят: когда халтурки много, да зарплата наваристая, да пьянка без роздыху — хорошо, значит, Добрый Молодец, Журналист-Стажер, Жабе-Ежопе брюхо щекотит. А как голь, да сушь, да безденежье на нашу Редакцию, да середь журналистов еще мор какой пойдет — то, значит, Журналист-то Стажер напился где, сука, да Жаба-Ежопа пьяным его до брюха своего не допускает, злится. А еще говорят, что жаба та Ежопа — не жаба никакая, а Баба. Только зеленая и мелкая. Такая сказка…
Про Зеленого Читателя
И вот, жила одна Газета. И вот, к одному редактору приходит один человек, дает ему денег и говорит: «Все деньги трать-пропивай, только эту зеленую денежку не трогай, пусть в сейфе у тебя лежит, а иначе — беда будет». Ну, редактор — как водится — купил жене гостинцев, детям гостинцев да и себе коньяку. Туда денежку дал, сюда отстегнул, любимому журналисту своему зубы вылечил, а утром решил за пивом сходить — смотрит — ан только одна зеленая денежка и осталась. «Хуй с ней», — подумал тогда редактор, купил себе на зеленую денежку пива и тут же выпил.
И, значит, приходит он на работу, включает радио и слышит, ему передачу передают: «Редактор-редактор, Зеленый Читатель проснулся у себя дома, яйцы чешет». «Хуйня какая», — подумал редактор и стал править материал про Путина Владимира Владимировича.
Поправил, значится, включает телевизор, а там диктор ему человеческим голосом объявляет: «Редактор-редактор, Зеленый Читатель побрился, позавтракал макаронами и из дому вышел, дальше пошел». «Хуйня какая», — подумал редактор, позвал к себе журналиста любимого и давай его вздрючивать, писать учить.
Вздрючил он это, любимого журналиста, звонит по первому своему мобильному телефону (системы Bee-line), а там автоответчик ему и говорит: «Редактор-редактор, Зеленый Читатель идет по улице, твою газету ищет, глазами поводит». «Хуйня какая», — подумал Главный Редактор и сел в носу ковырять.
Ну, поковырялся он, значится, в носу, звонит теперь по второму своему, секретному мобильному телефону (системы «Сонет»), а там автоответчик опять ему говорит: «Редактор-редактор, Зеленый Читатель купил твою газету, читать ее принялся, пальцами теребить!» «Хуйня какая», — подумал редактор и спать пошел.
А утром проснулись — ни редактора, ни газеты, ни любимого журналиста. И только по всем сотовым отказ сети вышел, да у всех читателей руки зелеными оказались и хари. Такая вот хуйня случилась.
Про Белую Секретаршу
Когда тебе вдруг плохо, в твою редакцию приходит Белая Секретарша. Никто ее не замечает, а она садится на твое рабочее место и начинает отвечать на телефонные звонки твоим голосом. И все бы ничего, только знает она всего два слова: «Оторвали тряпку». Кто ее научил таким словам — неизвестно.
Вот, звонит тебе заказчик и слышит: «Оторвали тряпку». А ему кажется, что это ты ему что-то умное говоришь, и он соглашается. Вот, звонит тебе редактор, чтобы к себе вызвать, и слышит: «Оторвали тряпку». А ему кажется, что это ты новый материал написал, первополосный, и успокаивается редактор, радуется за тебя, трубку вешает. Вот, звонит тебе жена на работу, просто так, зачем еще жены на работу звонят, и слышит: «Оторвали тряпку, тряпку оторвали». А жене приятно: кажется ей, что это ты вдруг ей про любовь сказал, чего никогда раньше по служебному телефону не делал.
И так весь день Белая Секретарша за тебя на телефонные звонки отвечает. Со всеми переговорила, всем «Оторвали тряпку» сказала. И все довольны. Заказчик, жена, две любовницы, друг детства, собутыльник с пятого этажа, дядька, что ошибся номером, налоговый инспектор, информатор из Государственной думы, маклер, снова жена — и снова довольна, домой тебя ждет не дождется…
А вечером Белая Секретарша встает и уходит, словно ее и не было. А может, и на самом деле не бывает таких секретарш, тем более — белых… Только утром выходит газета — а у нее на первой полосе твой материал, и заголовок: «Оторвали тряпку», и текст: «Оторвали тряпку», и фотография. И ты доволен.
Про форум-убийцу
А вот, говорят, есть в Интернете такой форум, на котором люди пропадают. Основал, рассказывают, его давным-давно один Главный Редактор, запустил, завел тему «Какой кетчуп выбрать» и тут же здесь и умер. Долго-долго на форуме никого не было, потом пришел один человек, увидел тему про кетчуп, начал мнение писать. Написал мнение — и под машину попал. Потом другой человек пришел, написал про консерванты — и повесился. Так и повелось.
Прослышал народ про такой странный форум, со всего Интернета собрались специалисты и начали его читать, анализировать. Ничего странного не нашли, решили тогда выбрать добровольца, чтобы тот свое мнение по поводу кетчупа высказал. Нашелся один американец, написал там что-то по-своему, такое, что и не понял никто. Только отправил сообщение — как в его офис самолет ударился, и вместе с ним еще куча народу полегла.
Стали тогда звать модератора. Пришел модератор — извините, говорит, система у форума непонятная, не могу я из него сообщения удалять. И ушел. А форум тот с того самого времени начал адреса менять. То на сайте президента объявится, то в Новосибирске, то в Нижнем Новгороде, то на Газета.ру, то еще где. Много-много народу погубил.
А еще говорят, что люди эти не совсем пропадают. Что ходят их души по Интернету, покоя ищут. И что найдут они покой, только когда в каком-то форуме, в какой-то теме ответ для себя увидят. Что за форум, что за тема, что за ответ — неизвестно. Только, наверное, не про кетчуп. Про любовь что-нибудь, наверное, как всегда…
Про Черного пресс-секретаря
У одного директора есть Черный пресс-секретарь. Скольких он журналистов уже погубил — и не перечесть. И ладно бы, просто жизни лишал — а то, бывает, еще страшнее что сделает.
Вот, созывает Черный пресс-секретарь Черную пресс-конференцию. Которые редакторы опытные — те его по голосу узнают, факсы от него получать отказываются, журналистов своих берегут. А который редактор молодой, или глупый, или просто сволочь злопамятная, тот и по телефону с Черным пресс-секретарем переговорит, и факс от него примет, и журналиста направит ему на растерзание.
Ну, собираются журналисты. Вроде все как обычно: ну, «Интерфакс» там или «Известия», пара рыл в президиуме, Черный пресс-секретарь сбоку, на стульчике. Задавайте, говорит, свои вопросы, бездельники. И кто вопрос задаст — на того он своим черным глазом пресс-секретарским посмотрит и душу журналистскую вынет. «Неправильный, — говорит, — вы вопрос задали. Не по теме». Тут встает журналист, выходит из зала, и что-то с ним приключается. Один дворником идет работать, другой водителем, третий пьет уже который год, а одну журналисточку — и сказать-то страшно — учительницей в средней школе кто-то видел потом.
А еще говорят, что есть один такой вопрос, правильный, которому Черный пресс-секретарь обрадуется и задавшему великую тайну откроет, такую, что еще внукам будет на что пиво покупать. И тянется к нему народ на пресс-конференции, души свои губит. И я там был, Черного пресс-секретаря видел, вопрос ему задавал. Что со мной после того приключилось — лучше и не спрашивай, крепче спать будешь. Приходи лучше ко мне на пресс-конференцию, завтра, в «Известия», к пятнадцати ноль-ноль.
Про смешных женщин
В одном белом-белом доме сидит Лена. Сидит, пальчиком в носу ковыряет. Принесут Лене игрушку — она ее спрячет и дальше себе сидит.
А на другом конце земли, в зеленом-зеленом доме, ждет Маша. Ждет, ноготком точеным по столу постукивает. Придут к ней гости — она их в комнату проводит, сядет рядом и вот — дальше гостей ждет…
А высоко-высоко, на втором этаже, живет Оля. Она питается морковью с сахаром. Натрет себе морковки, сахаром посыплет и съест. Так и живет.
А в квартире — тридцать метров полезной площади — живет дворничиха Таня. У нее есть собака — трехцветная, как медведь, хотя медведи и не бывают трехцветными. Какая разница…
Дальше… По улице ходит Надя. Пройдет пять шагов — спотыкнется, чихнет, носом шмыгнет. Это нехорошо, Надя, ты простудилась, пей чай, иди, Надя, к Маше, пить чай.
Вот, еще в пустой редакции сидит Ната. Она несмешная пока, зачем смеяться? Ей еще работать нужно, пусть останется, мы потом еще раз на нее посмотрим…
Дальше… Дальше вон Верка полосатая, она оттого полосатая, что в детстве у нее была тельняшка и подруга — другая Верка, и Верку с тельняшкой стали называть полосатой Веркой, чтоб не путаться. Вон она, полосатая-то Верка. Точно.
А еще, рассказывают, в самолете летит Аня. Она боится лететь в самолете и от страха читает журнал «Коммерсант-Власть», а в кармане у нее лежит телефон, по которому нельзя звонить, а то самолет упадет, и Аня не звонит, она даже и не хочет, даже и не думает, ну и пусть летит себе дальше…
Бац — еще одна Таня, оказывается, живет в синем-синем доме. У этой нет собаки. У нее есть только клетчатая кружка, а в кружке молоко горячее, с медом… Эх, сюда бы Надю…
Далеко-далеко, в большом зале… Ой, смотрите-ка, Ната наша работать закончила, пришла домой, водяной кран открыла и язык туда, под струю, тянет! Это она так целоваться, говорят, учится… Воду-то горячую убавь, эй, целовака, язык-то пожгешь…
Ну и смешные вы, однако, девки!
Про Мертвую проститутку
Мертвая проститутка имеет возраст двадцати лет, и руки ее тонки и нежны, и глаза ее темны и лучатся прохладной тревогой августовской ночи, когда за окном уже ветрено, но все еще не прошло настоящее лето.
Мертвая проститутка имеет зеленую сумочку, в ней обычно лежат ее вещи: маленькое поцарапанное зеркальце, упаковка разноцветных дешевых презервативов, газовый баллончик, носовой платок, неизменная надкушенная плитка черного шоколада и маленький металлический ключ. В зеленой сумочке не должно быть никакой косметики и никаких документов — это и будет одним из признаков настоящей Мертвой проститутки.
Мертвую проститутку бесполезно искать в Москве, или в Питере, или в Оренбурге, или в Нью-Йорке, или в любом другом городе — ее вообще бесполезно искать. Она перемещается по Земле так скоро и незаметно, что сегодня ее видели в нижегородской гостинице «Волжский откос», завтра она будет пить «Мартини» в баре назранской гостиницы «Асса», а послезавтра она будет стоять на обочине трассы Минск-Москва. Мертвую проститутку можно только встретить совершенно случайно, не задумываясь, неосознанно выбрать ее среди множества других и позвать за собой.
И нет такого мужчины, который смог бы оставить Мертвую проститутку нетронутой. Усталые, равнодушные старики молодеют и становятся подобны восемнадцатилетним юношам и приходят к ней снова и снова. Романтики и поэты, прельстившиеся возможностью показать свое благородство и бескорыстие, желавшие провести с ней ночь в беседах и не посягнуть на ее тело, срывают с нее одежду, и бьют ее по лицу, и целуют ее спину, овладевают ей. Надменные гордецы, властители мира засыпают, усталые и обессиленные, на ее груди.
Но Мертвая проститутка не берет денег. Утром (а никто еще не мог расстаться с ней раньше утра) она одевается, садится рядом и смотрит. И счастье тому, кто сможет отвести взгляд, но нет счастливых в этом мире — все для этого слишком слабы или слишком честны… И под ее взглядом смелые — умирают, равнодушные — сходят с ума, а трусливые — слепнут. И тогда Мертвая проститутка встает и уходит и запирает дверь номера металлическим ключом из своей зеленой сумочки, и, черт его знает, почему этот ключ подходит ко всем дверям всех гостиничных номеров этого мира…
Я пил с Мертвой проституткой пиво августовской ночью через дорогу от гостиницы, в тысяче километров от Москвы, в летнем уличном кабаке одного из городишек Южного Урала. Мы просто сидели за одним столиком — наверное, нам обоим было неуютно и скучно. Мне потому, что в то время я был одинок и занят скучным делом. Ей… не знаю, почему ей было скучно, я не спрашивал, но, может быть, по той же причине. Кроме нас под навесом почти никого не было, она раскладывала пасьянс на моем древнем ноутбуке и слушала «Pink Floyd». Я рассматривал разноцветные презервативы из ее сумочки и сравнивал ее металлический ключ с ключом от своего номера. На вид они были совершенно разными, и это вносило маленькое разнообразие в ставшую уже слишком однообразной жизнь. Тогда же она между делом и рассказала про себя то, что я уже передал.
А потом я спросил ее — так, опять же чтобы только поддержать разговор: «А что, — говорю — у тебя за сила такая? Откуда берешь и для чего ее так, прямо скажем, антиобщественно употребляешь?» Ну, она усмехнулась и говорит: «Да вот, понимаешь, живет во мне вечный бабский недолюб. Как какую женщину кто не долюбит, по своей ли воле оставит, или когда умрет, или когда на войну пойдет по принуждению, — так у женщины той бабский недолюб начинает родиться. И она живет с ним, живет, терпит, копит, а потом либо сама его начинает на других мужиков переводить, либо лопается в ней какая-то струночка, и весь недолюб ее в меня переходит. И так его уже во мне много, что ни задору, ни удовольствия, ни счастья с него не имею. Одну скучную силу. А скучную бабскую силу только на смерть и можно употребить. Вот и хожу я но свету… Дай мне сигарету — у тебя какие?»
… Ну и долго мы еще после этого с ней болтали обо всякой ерунде. О сигаретах, ценах на разноцветные презервативы, местном пиве, августе и что скоро сентябрь, о себе я немного рассказывал, ну, она и не слушала. И про себя чего-то говорила, тут уж не особенно слушал я. Потом, уже перед самым рассветом, у моего ноутбука сели батарейки, и она поднялась вдруг и ушла, и больше я ее не встречал и, наверное, не встречу. А только нашли тем же утром напарника моего в номере у себя — ослепшим. Так что и такие вот дела бывают…
Про колбасы
Копченая колбаса — злая. Она жесткая, тонкая и морщинистая. Татуировки на ней обильны и невнятны, как на руке сиделого зэка сталинской закалки. От копченой колбасы вечно ждешь каких-нибудь гадостей типа крысиного когтя. Ее вкус насыщен, агрессивен и однозначен. Ее запах — это запах молодого самца.
Полукопченые колбасы сварливы и недружелюбны. Внешне они из последних сил стараются походить на копченых коллег, но нет в них необходимой черствости, и очень убого смотрятся блатные татуировки на их упругих немужественных шкурках. Внутри у них нет системности. Туалетная бумага встречается в них шматками, обрывки крыс — кусками, товарное мясо — сухожилиями. Они похожи на начитанных отличников, ни черта не понимающих в жизни. Сварливость полукопченых колбас происходит, скорее всего, из их природной стыдливости, сочетающейся с привычкой лгать.
Вареные колбасы, напротив, несут на себе налет своеобразного добродушия. Эта их жизнерадостная целлофановая обертка, покрытая юношескими фальшивыми тату, такие обычно вкладывают в дешевые жвачки. Это сочное равномерное тельце, замешанное на туалетной бумаге и порошках-ароматизаторах… От вареной колбасы не ждешь ничего плохого. Впрочем, и ничего хорошего тоже не ждешь. В наше сложное время это очень полезная черта. Даже если в вареную колбасу и попали кусочки крысы, они так умело и равномерно промешаны, что невозможно вычленить ни единого волокна.
Настораживают только вареные колбасы с жиром. Они претенциозны и внутренне нестабильны. Многие дети интуитивно не доверяют таким колбасам и проводят долгое время, выколупывая из них жиринки. Из таких детей вырастают потом постинтеллектуалисты. Всю свою жизнь они посвящают борьбе с вареными колбасами с жиром: превращают их в дырчатые вареные колбасы без жира. А жир выбрасывают в мусорное ведро. А питаются постинтеллектуалисты копчеными колбасами. То есть практически друг другом.
И все довольны: довольны копченые колбасы, довольны полукопченые, рады вареные и смирились со своей судьбой колбасы с жиром. Об одном жалею: в нашем современном обществе так сложно найти человека, понимающего хоть что-нибудь в простых и таких вкусных колбасных обрезках…
Про Волшебную лавочку
В московском метро, на зеленой ветке, в каком вагоне от центра и в какую сторону — не важно, в одном из вечерних поездов есть Волшебная лавочка. Нашел я ее однажды, по пьяни — с тех пор и езжу на ней по возможности.
Кто на ней едет, тот сразу начинает видеть Выпуклости, как если бы он сам этой лавочкой был, и его бы выпуклыми попами разнообразно проминали. Только вместо поп — волосы, лица, иногда еще ноги, руки, редко-редко когда туловище встретится.
Обычно ведь как бывает — едешь ты, а вокруг тебя все словно на холсте нарисованы, плоские. И так, что чем ближе к холсту пристроишься, тем изображение мутнее, словно и не нарисовано вовсе ничего, а так — для отчетности кляксами намазано. Ткни пальцем — и получится в холсте дырка, совсем пустота. Так удобно, уютно даже: едешь, как обернутый, не отвлекаешься.
А на Волшебной лавочке — там все другое совсем. Только на нее садишься — тут и выпучивается на тебя какая-нибудь харя, а если судьба так удачно распорядилась — то, может быть, даже и лицо. А за ним сразу и другие, что и рядом, что и около, что и поодаль, что и входят еще только-только в вагон на станции — сразу выпячиваются.
С непривычки бывает страшно. Ну что это: кому это не страшно бывает, например, напротив с зеленой харей, застывшей, слепоглазой и выпуклой так, что даже нос сам по себе видится злым? Или с лицом — бледным, губы серые, а все остальное про бессмысленность жизни задумалось, — кому это с таким лицом напротив страшно не бывает? Или туловище — войдет в вагон, тут же упадет здесь и умирать начнет, дергаться…
Попервоначалу всегда страшно бывает, но потом проходит. Потом на лавочке Волшебной сидеть научиваешься.
Вот: если Волшебной лавочке на спинку откинуться, то сразу те, кто тут кругом едут и смысл жизни не знают, вдруг друг друга в толпе начинают чувствовать, и от этого им смешно становится, и они находят чего-то там, может даже и смысл. Дальше едут — довольные, а иногда и знакомиться начинают, так прямо подходят друг к другу и знакомятся, и мальчики девочек к себе домой берут чай пить, пластинки слушать.
Вот: если по Волшебной лавочке попой поегозить, то тут сразу те, кто с зелеными лицами, злиться перестают и вдруг выходят все непременно на следующей станции. Так выходят, что вагон пустеет сразу, чтоб оставшимся, с бледными губами, проще было друг друга находить и знакомиться. Чего они там, когда выходят, делают между собой — я не знаю даже, может, специально катаются на каком-нибудь волшебном эскалаторе, но вряд ли. Домой, наверное, попросту торопятся…
Вот: если соседа на Волшебной лавочке локтем толкнуть в бок, то сразу и тело, которое тут под ногами умирать упало, оживать начинает, и сосед доктором оказывается, и дает сразу телу валидолу или других лекарств. Оживает тело, встает, и лицо у него появляется, а дальше — смотря уж какое лицо — нужно или попой поегозить, или на спинку Волшебной лавочки откинуться, теперь уже — для него специально.
И вот еще. Иногда Волшебная лавочка прямо требует, чтоб ты место уступил. Женщина какая усталая, или бабушка, или ребенок с сопровождающими — это практически всегда. И в иных случаях — тут уже невозможно по внешним признакам определить — тут лавочка сама решает. И нельзя противиться. Не уступишь места — и больше никогда этой лавочки не найдешь. Уступать сразу. Так нужно: чтобы этот человек на Волшебную лавочку сел и ехать на ней тоже научился.
Встаешь напротив — и радостно тебе, и боязно. Радостно за то, что вот сейчас человек Волшебную лавочку тоже обнаружил. А боязно — потому как не знаешь: каким тебя этот человек сейчас увидел? А вдруг да с зеленым лицом? А вдруг да с бледными губами? А вдруг да ты упадешь сейчас здесь, а человек этот по неопытности соседа локтем в бок толкнуть не догадается?
И едешь. И выходишь на своей станции. И милиции при выходе из метро предъявляешь удостоверение. И отпускает тебя милиция — почти всегда.
Про Мертвую Букву
Один злой журналист давным-давно придумал Мертвую Букву. Написал ее в какое-то слово, слово написал в какую-то статью, статью отдал в какую-то газету, получил гонорар, пропил его и стал дальше жить. А Мертвая Буква осталась.
Стоит ее читателю увидеть — и вот она уже сама собой выучивается. А потом неожиданно пишется в самое неподходящее место. Пишет читатель письмо своей любимой, а Мертвая Буква в него и попадает. Читает любимая письмо и сама Мертвую Букву выучивает… Пишет другой умный человек свою книгу, а там на каждой странице — по Мертвой Букве. Книжка большим тиражом выходит, и все ее читать принимаются…
Такие дела. Сейчас, пожалуй, и не осталось уже человека, который бы эту Мертвую Букву случайно для себя не выучил… В каждом она сидит, каждый ее в свой черед пишет… Увидеть ее нельзя, и по-другому как объяснить — не получится.
Мертвая Буква душу свободы лишает, разум ленью угнетает, сердце холодом леденит. Мертвая Буква слова не портит, но написавшего и прочитавшего ее навеки губит. Говорят, что спасения от нее нет, и потому страшно… Может, и есть спасение? А?