семье стало тихо, как на кладбище. Мы почти не разговаривали. Приходили друзья Тимофея Павловича - противные, нахалы. Один косоглазый и лысый , другой - огромный дядя с отвислым животом, рябым носом, острым и хмурым взглядом. Лысый то и дело усмехался: «Что наша жизнь? Три рюмки водки». «Врешь!»- изрекал вислопузый дядя. «Ну, четыре рюмки!»- хохотал лысый .
Эта гадкая шутка повторялась каждый раз, словно приступы тропической лихорадки. Нечестные люди, они и не притворялись, говорили прямо, что живут в свое удовольствие не на зарплату. Поучали: мол, достать деньги другими путями - надо уметь.
Я не удивилась, когда Петя поступил в ремесленное училище и ушел в общежитие, хотя туда устроиться было трудно. Как он сумел, не знаю. А я осталась дома. Мама часто говорила мне, если вечерами мы сидели вдвоем: «Хоть бы ты скорее вышла замуж … А моя жизнь все равно пропащая…». Вот ведь до чего дошло. О себе она уже не думала. А Тимофей Павлович развлекался, где-то проводил ночи. Но деньги домой носил немалые. И от них словно пахло горем. Я теперь понимала: Тимофей Павлович некоторое время жил тихо и скромно после какого-то провала, а как только подыскал подходящих друзей, опять занялся комбинациями. Привычное для него дело.
Однажды я оказалась свидетельницей разговора Тимофея Павловича с лысым дядькой . Это произошло накануне твоей свадьбы. Оба были пьяные и скандалили.
«Хватит с нас! Нельзя зарываться»,- с чем-то не соглашался осторожный Тимофей Павлович.- «Хе-хе! Поздновато спохватился,-хмыкал лысый .- Все равно отвечать вместе. А дел мы уже натворили - дай боже!» «Если не шиковать, обойдется…» «Хе-хе! Надежда юношей питает … А мы не юноши. Жить-то надо! Копейки меня не устраивают.
Чего ждать? Ждать, пока меня по лысине гокнет атомная бомба?»
Тоже мне - философы! Деляги! .. А мама все плачет и плачет. И я ничем не могу ей помочь. Неужели и я буду такая слезливая под старость? Ни за что! Представляешь, Надя, я уже несколько месяцев смеюсь сквозь слезы, обманываю себя и вас … Сколько же можно? С ума сойти!..
- Ох, Зойка, Зойка! Как несправедлива к тебе жизнь! .. А отчего я раньше не почувствовала твоего горя? Почему иногда мы так невнимательны, равнодушны к своим товарищам? Или я еще не научилась распознавать чужое горе? Не так-то просто заглянуть в душу человека.
- Зачем же ты бываешь в плохой компании? Для успокоения? .. -не подумав, спросила я.
Зоя испугалась. Побледнела.
- Какая компания?!- с трудом проговорила она и поторопилась распрощаться.
Я не стала ее удерживать. Надо бы рассказать о Зое моему Мише, может быть, он чем-нибудь помог бы.
Как все сложно, непостижимо сложно!
… Я сижу у окна. Косые лучи закатного солнца бьют с боку, лучи слабые, умирающие, они тают на глазах. Потом улица словно затягивается кисеей. Люблю я это время.
В квартирах начинают греметь телевизоры. Во дворах шумят ребятишки. И это - жизнь.
Сижу одна. На сердце тревожно. Миша позвонил и сказал, что сегодня придет поздно,- отправляется на выполнение оперативного задания. Вот меня и потянуло на записи. Наверное, каждую ночь, когда Миша будет уходить на задания, я буду сидеть у окна и писать.
Сегодня первый такой вечер. А сколько их впереди?! Я не знаю, выдержу ли испытание …
Я люблю Мишу и верю - буду любить всегда, пусть мое тепло согревает его сердце. Но … испытания, кажется, начались. Кроме страха за его жизнь, уже сейчас закрадывается сомнение … Ах, какое это гадкое чувство - ревность! Не хочу я об этом писать и думать! Это пошло - так думать. Я же знала, что Миша работает в милиции, что вечерами он часто бывает занят.
Мне нравится вечернее небо: на западе оно светлое, как родниковая вода, а на востоке бархатное, тревожное. И звезды вначале выскакивают на востоке, потом словно вприпрыжку скачут на запад, пугливые и озорные, как девчата. И у меня то вспыхивают, то затухают грустные мысли. Когда я была не замужем, в этот час в моей душе всегда стояла тишина. А сейчас я уже другая. Почему-то тревожно, я съеживаюсь и прислушиваюсь. К чему? Неизвестно. Видно, я чудачка …
На противоположной стороне улицы, чуть наискосок, видна поликлиника. Это не клиника «неотложки», куда привозят покалеченных в аварии или драке, а я все равно смотрю на парадный подъезд и жду -будто сюда могут привезти моего Мишу. Почему? Сама не знаю. Попишу немного, потушу свет и долго смотрю на парадный подъезд. Ночью поликлиника не работает, смотреть туда - скука смертная. А я смотрю и смотрю, как завороженная. И так будет каждый день? Как же я смогу учиться и управляться с домашними делами? Может, посоветоваться с Мишей? Может, вечерами, когда нет Миши, мне уходить к Кате или Зое и заниматься у них? Или отправляться в библиотеку? Поможет ли?
Скверно!..
Подкралась полночь, притихли улицы. Потухли телевизоры. А я все сижу в темной комнате, смотрю на уличные фонари, на россыпь ледяных звезд, и одна дума мучает меня: «Что делает сейчас Миша» .
Я, конечно, звонила в отделение, меня успокаивали, мол, все в порядке, несчастий нет, но кто, кроме Миши, может меня обрадовать! Ах, если бы он позвонил!
Какая же я эгоистка! Он, может быть, утихомиривает хулиганов и гоняется за бандитами, а я думаю только о себе … Глупая!
Часа два читала «Четвертый позвонок». Забавная и умная книга. И все же не могу полностью отвлечься. Так и кружится знобящая мысль: «Где Миша?» Покружится, спрячется и опять появится. Сумасшествие!
Попыталась вспомнить что-нибудь смешное из моей жизни. Оказывается, ничего веселого не было. Неужели я жила так безрадостно? Удивительно! Просто у меня, очевидно, память куриная.
Уже рассвет, а я не сомкнула глаз. Нет Миши, нет звонка. Болит сердце. Как медленно светлеет воздух! Спадает с окон серая пелена, и солнце неохотно, с оглядкой поднимается над горизонтом. Люди не спешат, потягиваются, зевают. Машины фыркают, урчат.
В коридоре ходит соседка, что-то напевает. Она спокойна, весела. А я плачу…
Соседка повозилась на кухне, ушла в свою комнату, затихла.
Вот и новый день. Солнечный, сияющий. А меня он не радует. Миши нет и нет. Я устала, одеревенела. Бессмысленно смотрю в окно, ничего не вижу и не слышу…
Кто-то стучит … Миша?! Миша!!!
ОТ АВТОРА
- Так и не спала? Ой, моя бедная женушка! Дай я тебя обниму и поцелую. Разве так можно? Этак через неделю ты измотаешься, милая. А у нас с тобой столько дел!- говорил Михаил, стаскивая с себя рубашку.-Где я был? Совсем недалеко. Почти у дома.
Михаил старался шутить. Покружил жену по комнате, потом пошел умываться. Надя понимала, что работа у мужа особая, и поэтому не расспрашивала.
Но есть смысл рассказать читателю перипетии минувшей ночи.
Пять дней назад в отделении получили письмо без подписи. В нем сообщалось, что нынче в три часа ночи некие люди будут грабить склад артели. Кто именно - неизвестно, аноним не назвал их фамилии. Такие предупреждения за последнее время были нередки, хорошие люди помогали милиции.
И вот вчера, как только стемнело, оперативники заняли места наблюдения.
Сидели долго, клонило в сон, а воров все нет и нет. С Вязовым был участковый Трусов. С ним не особенно поговоришь - стеснительный парень. Посмотрят в окно и опять закуривают. Продымили всю комнату, в горле от табака горько, глаза слипаются, мышцы обмякли, а воров все нет.
Стряхнул Михаил с себя дрему и стал думать о Наде. Знал, что сидит она у окна и смотрит на те же звезды, что и он, на тот же бездонный ночной небосвод и слушает свое сердце, как слушал и он свое, и грустно ей …
Затихал звон трамваев, реже и реже шуршали машины, стучали каблуки на тротуарах. Улица выбеливалась, рассвет стирал крапинки звезд, и небо посветлело, зарумянилось. А воров не видно.
Делать нечего - поехали в отделение. И не успели переступить порог дежурной комнаты, как навстречу кинулся дежурный, подал Вязову записку и сказал:
- Пять минут назад подбросил в окно мальчишка и убежал … «А склад-то все равно ограбили, хоть вы и караулили,- писал мальчишка.-Наверное, среди вас есть предатель». И опять без подписи. Вот чертенок! Подошел начальник отделения капитан Акрамов, прочитал записку, посмотрел на Вязова. Михаил понял его немой вопрос: «Правду пишет или нет?», пожал плечами и побежал к машине. Капитан - за ним.
Ехали молча. Мучительно думали: воры надули или какой-то мальчишка смеется над ними? Трудно сознаваться в собственном промахе.
Приехали. Сторож уже проснулся и преспокойно сидел на скамье недалеко от больших ворот склада. На воротах - три огромных замка. Один из них завернут в тряпку и опечатан. Рядом со сторожем прислонена к стене старая берданка. Вязов осмотрел оружие - вычищено. Сторож, должно быть, старый вояка, держал оружие в чистоте. Капитан спросил, все ли в порядке.
- А что ему сделается?- старик прищурился и погладил давно небритую щеку. Внешне он смахивал на деда Щукаря: хитрым прищуром глаз, щуплой фигурой.- Стены вон какие, танком не прошибешь, а на дверях замки - захочешь - не сломаешь. Закрыто намертво,- ответил старик и засмеялся неожиданно белозубо.
- И давно вы здесь сторожем работаете?- спросил капитан.
Давненько, одиннадцатый годок пошел.
- И ничего не случалось?
Все шито-крыто,- опять засмеялся старик.
Разговор разговором, а проверить надо. Пошли. Стены склада, действительно, были фундаментальные, как в крепости, какой-то купец еще, наверное, строил. Одну стену осмотрели, другую, третью, крышу черепичную - никаких признаков взлома. Что ж, обманул мальчишка? Постояли, подумали. Капитан окутывался дымом папиросы, щурился. Сторож потоптался около и ушел на свое место, к воротам.
- Надо бы сказать сторожу, пусть не болтает о нашем приезде,-сказал Вязов.
Капитан вдруг спросил:
- А что это за дувальчик?- и показал на глиняный забор, старый, полу обрушенный, закрывающий часть стены склада.
Подошли и увидели: между дувалом и стеной узкий проход, забросанный сухими ветками арчи. Вроде свалка. Но Вязов обратил внимание капитана на массу свежих следов, ведущих в этот закоулок. Оба - ясно -насторожились. Место здесь пустынное, переулочек глухой. Капитан осторожно продвинулся в промежуток между стеной склада и дувалом, приподнял хворост, и они сразу увидели измазанного в грязи крепко спящего пьяного человека. И свежий лаз. Подкоп сделан был аккуратненько. Грабители всю лишнюю землю вынесли.