- Да говорит ли здесь хоть кто-нибудь по-польски?! – кричит она тогда, разозленная на всю эту толпу вокруг и на то, где очутилась. Вроде бы одно и то же королевство, та же самая Жечьпосполитая, вот только здесь какая-то не такая, как в Велькопольске[16], из которой она сама родом. Здесь же ей дико, лица чужие, экзотические, одеяния комичные, какие-то сукманы[17] из кусочков ткани, какие-то меховые шапки и тюрбаны, босые ноги. Дома сгорбившиеся, маленькие и вылепленные из глины, даже возле рынка. Вонь солода и дерьма, сырой запах опавших листьев.
В конце концов, женщина видит перед собой маленького, пожилого ксендза, совершенно седого, в не слишком-то приличном пальто, с сумкой на плече, глядящего на нее вытаращенными глазами, абсолютно обескураженного. Дружбацкая хватает его за полы пальто и трясет старичком, шипя сквозь зубы:
- Ради милости божьей, скажите, ксендз, где здесь дом старосты Лабенцкого! И ни слова! И обо всем молчать!
Ксендз перепугано хлопает ресницами. Он не знает, то ли отвечать, то ли вообще ничего не говорить. Быть может, следует указать направление рукой? Женщина, которая его так беспардонно дергает, сама по себе небольшая, с округлыми формами, у нее выразительные глаза и приличных размеров нос; из-под чепца выскочила вьющаяся прядь седеющих волос.
- Лицо это важное, и здесь находится инкогнито, - говорит женщина ксендзу, указывая на карету.
- Инкогнито, инкогнито, - повторяет обеспокоенный священник.
Он вылавливает из толпы молодого паренька и просит его провести карету до дома старосты. Парень, более умело, чем можно было ожидать, помогает выпрячь лошадей, чтобы можно было развернуться.
В карете с занавешенными окошками постанывет каштелянша Коссаковская. И после каждого стона звучит крепкое ругательство.
О крови на шелках
Шимон Лабенцкий, женатый на Пелагии из рода Потоцких, является кузеном, далеким, но все же кузеном Катаржины Коссаковской. Жены его сейчас дома нет, она сейчас развлекается в семейном имении в деревне. Взволнованный неожиданным известием, староста поспешно застегивает скроенный по-французски жакет и обтягивает кружевные манжеты.
- Bienvenu, bienvenu (добро пожаловать – ит.) – не слишком к месту повторяет он, когда слуги во главе с Дружбацкой заводят каштеляншу наверх, где хозяин передал в распоряжение кузины самые лучшие комнаты. После того, бормоча себе что-то под нос, он посылает за рогатинским медиком, Рубином. – Quelque chose de féminin, quelque chose de féminin (что-то женское – фр.), - повторяет он.
Он не совсем доволен, а точнее, совершенно не доволен этим неожиданным визитом. Собственно говоря, он собирался в некое место, где регулярно играет в карты. Сама мысль об игре приятно поднимает ему давление, как будто в крови подействовала превосходнейшая выпивка. Это же сколько нервов он тратит по причине данной вредной привычки! Утешает себя он лишь тем, что люди, гораздо важнее его самого и богаче, и большим уважением пользующиеся, тоже за карточный стол садятся. В последнее время он играет с епископом Солтыком, потому-то и костюм побогаче. Он уже собирался выезжать, коляска ожидала. А теперь – не поедет. Выиграет кто-то другой. Староста делает глубокий вдох и потирает руки, как бы желая прибавить себе настроения – что поделать, сыграет в другой раз.
Больную весь вечер мучит горячка, и Дружбацкой кажется, что Коссаковская бредит. С Агнешкой, компаньонкой госпожи, они кладут той холодные компрессы на лоб, потом спешно вызванный медик прописывает травы – теперь их запах, вроде как аниса и лакрицы, вздымается над постелью сладким облаком, и больная засыпает. Врач приказывает класть холодные компрессы на живот и на лоб. Успокаивается весь дом, и лишние свечи гасят.
Ну что же, не первый раз месячные недомогания так докучают каштелянше, и наверняка не последний. Трудно кого-то в этом винить, причиной, похоже, является сам способ роста юных девушек в родительских шляхетских домах – в духоте, без вызовов для тела. Девушки сидят, согнувшись, над пяльцами, вышивая столы[18] для ксендзов. Еда в шляхетских семьях тяжелая, мясная. Мышцы слабеют. К тому же Коссаковская любит путешествовать, целыми днями в карете, постоянный шум и тряска. Нервы и постоянные интриги. Политика, ведь кем же является Катаржина, как не посланцем Клеменса Браницкого; это его интересы она устраивает. И делает это замечательно, потому что душа в ней мужская – так, по крайней мере, о ней говорят, и с ней считаются. Вот только Дружбацкая этой "мужественности" как-то не замечает. Ну что, ну женщина, правда, управлять любит. Высокая, самоуверенная, с сильным голосом. А еще говорят, что муж Коссаковской, не слишком одаренный умом, маленький уродец, к тому же еще и импотент. Когда старался сделать ее супругой, забрался, вроде как, на мешок с деньгами, чтобы таким образом выровнять недостатки в росте.
И даже если по воле Божьей не дано ей иметь детей, то на несчастную она никак не похожа. О ней ходят слухи, что когда ссорится с мужем и сердится на него, то хватает его за пояс и ставит на камине, откуда тот боится спрыгнуть, и обездвиженный таким вот маневром, вынужден выслушать ее до конца. Ну а почему такая видная женщина выбрала себе такого недомерка? Разве что для того, чтобы интересы семьи укрепить, а интересы политикой укрепляются.
Раздевали больную вдвоем, и с каждым предметом одежды из супруги каштеляновой, Коссаковской, появлялось существо по имени Катаржина, а потом даже и Кася, когда, со стонами и слезами, по причине слабости своей вываливалась она из рук. Доктор сказал класть ей между ног бинты из чистого полотна и давать больной много пить, буквально заставляя ее пить, в особенности – отвары из какой-то коры. Какой же худой показалась эта новая женщина Жружбацкой, а по причине худобы своей - молоденькой, хотя ей уже тридцать лет исполнилось.
Когда больная уснула, занялись они с Агнешкой окровавленной одеждой, огромными пятнами крови – начиная с белья, нижних и верхних юбок, вплоть до темно-синего плаща. Это же сколько кровавых пятен видела я в жизни своей, думает Дружбацкая.
Замечательное платье супруги каштеляна – толстый атлас, фон кремовый, а по нему, изредка, красные цветочки, колокольчики с одним листочком слева и одним листочком справа. Радосный и легкий узор, он очень соответствует смуглой коже хозяйки, ее темным волосам. Сейчас же кровавые пятна залили эти веселенькие цветочки зловещей волной. Неправильной формы контуры поглотили и уничтожили всяческий порядок. Как будто бы некие враждебные силы вылезли откуда-то на поверхность.
При дворах существует специальная наука – как выводить кровавые пятна. Уже сотни лет учат этому будущих жен и матерей. Это был бы самый главный предмет в университете для женщин, если бы таковому суждено было появиться. Роды, менструации, драка, постоялый двор, нападение, погром – вот о чем напоминает кровь, находясь в постоянной готовности под кожей. Что сделать с этим внутренним, которое осмелилось выбраться наружу, какой щелочью смывать, каким уксусом полоскать. А может и мочить тряпочку в небольшом количестве слез и деликатно протирать. Либо же сильно напитывать слюной. Простыни, постельное белье, нижнее белье, нижние юбки, сорочки, фартуки, чепцы и платки, кружевные манжеты и жабо, сюртуки и корсеты. А еще ковры, половые доски, бинты, пододеяльники и мундиры.
После того, как доктор уходит, обе женщины, Дружбацкая и Агнешка, засыпают, то ли опустившись на колени, то ли сидя возле кровати – одна с головой на собственной ладони, след которой до конца вечера останется у нее на щеке, вторая – в кресле, опустив голову на грудь; от дыхания пожилой женщины тонкие кружева на декольте шевелятся, словно бы качаются на волнах теплого моря.
Белый конец стола у старосты Лабенцкого
Дом старосты походит на замок. Каменный, обросший мхом, он стоит на старых фундаментах, отсюда и сырость. Во дворе с высокого каштана уже падают блестящие плоды, а за ними поспешают желтые листья. И выглядит все это так, словно бы двор был покрыт сейчас красивейшим оранжево-золотым ковром. Из большой прихожей попадаешь в салоны, едва-едва обставленные мебелью, зато выкрашенные светлыми красками, с украшениями на стенах и потолке. Пол из дубового паркета начищен так, что сияет. Продолжаются приготовления к зиме: в сенях стоят корзины с яблоками, которые затем вынесут в холодные комнаты, чтобы они там расточали запах и ожидали Рождества. На дворе движение и кавардак, потому что мужики привезли бревна и укладывают их в аккуратные кучи. Женщины заносят корзины орехов, Дружбацкая никак не может надивиться их величине. Женщина расколола один и с аппетитом съедает сочную, мягкую мякоть, исследуя языком легкую горечь кожицы. Из кухни доносится запах сваренного повидла.
Внизу мимо них проходит медик, бурчит что-то под нос и направляется наверх. Дружбацкая уже узнала, что этот "сатурнический", как назвал его староста, еврей, врач, обученный в Италии, молчаливый и отсутствующий духом, пользуется большим уважением Лабенцкого, который так долго пребывал во Франции, что это избавило его от некоторых предрассудков.
Уже в полдень следующего дня Коссаковская выпила немного бульона, после чего приказала обложить себя подушками и подать бумагу, перо и чернила.
Катаржина Коссаковская, из дома Потоцких, супруга каменецкого каштеляна, хозяйка множества деревень и местечек, дворцов и имений, принадлежит к породе хищников. Эти, даже попав в неприятности, почувствовав на себе челюсти браконьерских капканов, залижут раны и тут же бросаются в сражение. Коссаковская обладает животным инстинктом, словно болотная цапля в стае волков. С ней ничего не случится. Пускай Дружбацкая беспокоится, скорее, о самой себе. Пускай подумает, а каким животным является она сама… При жизни она держится, благодаря этим хищникам, служа им в качестве компаньонки, забавляя их всякими пустяками. Она, скорее всего, прирученный чижик, птичка, красиво выпевающая свои трели, но которую сдует любой ветер или сквозняк из распахнутого бурей окна.