— Жаль, что не все вы — Инженеры, — вздохнул Кнут, — Наверное, это круто.
Тарч усмехнулся.
— Ничего особенного. Ты получаешь возможность участвовать в одном большом деле, а не шаландаться по кластерам как отрезанный ломоть, сам за себя. Есть люди с системными дарами, которым клан и прилагающиеся к нему обязанности даром не сдались.
— Бывает такое?
— Сам был свидетелем. Джига, отличный мужик, при мне не просто отказался, но и послал на три веселых буквы и Кумника, и меня. Потом еще в пять букв, и еще в четыре. Эмоциональный он очень, направит в такие дали, что и не сразу разберешься, как туда попасть. Как узнал, что мы хотим «включить» черный кластер и перенести сюда, в Улей, новых людей, развернулся и ушел.
— Я бы его за такое не осудил, — проворчал Ворот, демонстративно оглядывая дальнюю опушку.
— А его никто и не осуждает.
— Прямо–таки? — не удержался от язвительности настоятель.
— Прямо–таки. Не знаю, как Инженеры в целом, но Кумник человек простой. Даже слишком. Не хочешь помогать? Давай, до свидания. Недавно девушка одна, крестница его, воспитанная с первого дня, накосячила серьезно. Так он ее тут же выгнал, без особых разговоров.
— А, чего накосячила–то? — вклинился навостривший уши Кнут.
— С даром там что–то, с долгами. Я не вдавался в подробности. Она хорошая девушка, и мне до их с Кумником проблем дела особого нет.
— Жестковато, — покачал головой Ворот.
— Жестковато.
— А как по–другому? — из люка показалась голова Скалы, а потом и весь командир взвода с четырьмя кружками в руках.
Здоровяк раздал пахнущий мятой и чабрецом чай и с удовольствием потянулся:
— Не спится.
И когда все сделали по первому глотку, обратился к Вороту.
— Вы как?
— А что мы? — настоятель постарался просипеть, насколько мог, непринужденно, — Лучше скажи, почему вы сразу не напали?
— Сразу? Их десять. Нас — четверо. И это Кормчие, а не засранные муры. Мы не знали их даров. Кроме Корча. Если бы один из них оказался погонщиком — мы бы там же и легли, без вариантов. Для этого мы и внедрили Тарча. Разузнать обстановку. Дождаться удачных обстоятельств.
Ворот неохотно кивнул, и Скала снова проявил участие.
— Таким как ты здесь сложно прижиться.
— Каким?
— Святошам. Покачнулась, поди, вера в… — боец явно хотел сказать «в Бога», но на ходу передумал, — …в людей.
Настоятель ответил не сразу. Даже понемногу привыкающий к нему Кнут не смог бы сходу сказать, выдерживает ли театральную паузу или на самом деле задумался.
— Знаешь, я не раз размышлял: что в жизни человека самое важное? Что–то сокровенное, ради чего мы живем. И знаешь, что понял? Вера. Не в Бога, как ни грустно признавать. Вера в то, что завтрашний день наступит. Эта мысль дает человеку силы в любой беспросветно тяжелой ситуации. Пожизненное заключение. Неизлечимые болезни. Смерть близких. Все меркнет перед пониманием, что завтра — будет.
Ворот обращался к Скале, но чувствовал, что слушают его и остальные.
— Лишенный завтрашнего дня человек способен на что угодно. Ни принципов, ни морали. Никаких ограничений. В Стиксе же все живут даже не в ожидании конца, а как будто он уже наступил. Как будто смерть не завтра, а уже сегодня. Нет смысла в добре, зле, вере. Любовь и ненависть теряют ценность. Как любить, если завтра — нет?
Настоятель чувствовал себя «в своей тарелке». Перед ним сидели люди, нуждающиеся в слове. И ему было, что им дать.
— Все знают притчу о блудном сыне. Но не все понимают ее истинный смысл. Это история богатого отца, у которого было двое сыновей. И один из них потребовал свою часть наследства, чтобы начать самостоятельную жизнь. Отец не стал перечить. Выделил сыну долю, и тот пустился в блуд. Растранжирил богатство, опустился на самое дно. Закончилось тем, что он стал свинопасом и готов был есть ту пищу, которую давали свиньям, но и это ему не позволялось. И вот он решил вернуться, и покаяться перед отцом. И отец принял блудного сына, простил, одарил его подарками.
Ворот сделал неторопливый глоток чая, зная, что его не перебьют.
— Обычно эту притчу понимают просто. Господь простит любого заблудшего человека, если он покается. Но все забывают второго сына, который жил честно, трудился и уважал отца. Увидев же, как в доме встретили блудного брата, отнесся к этому с завистью и обидой. Он говорил отцу: «Этот, сын твой, расточил с блудницами свое имение, а ты так радуешься его возвращению. А я, который всегда с тобой, не удостаиваюсь такой любви». И тем самым впал в грех зависти и гнева.
Еще одна пауза. И слишком внимательные глаза слушателей. Хоть бы один продолжал караулить.
— И что получается? Первый сын промотал состояние, грешил, но раскаялся и стал праведником. Второй же следовал правилам, но превратился в грешника. Конечно, и у него будет шанс одуматься, но на примере этой притчи можно увидеть, что у человека, познавшего грех и страдания, больше шансов вернуться к Господу, чем у живущего спокойной размеренной жизнью.
Ворот неосознанно приосанился и в его все еще сиплом голосе звучали новые нотки.
— Стикс не просто место средоточия потерявших веру людей. Это заблудший мир, которому кто–то должен показаться дорогу к любящему отцу. И для этого Стиксу нужна Церковь.
— Фанатик придурошный… — беззлобно выругался Скала, — С годами ты умнее не становишься, я посмотрю.
— Понимай, как хочешь, — так же без особых эмоций отмахнулся Ворот.
Скала не стал спорить. От души зевнул, собрал пустые кружки и, уже спускаясь в люк, бросил:
— Что самое интересное, ты ведь найдешь тех, кто поверит всем этим вашим церковным россказням. И к чему это все приведет в итоге, мы тоже все в курсе.
Безответный выпад Скалы повесил в ночном воздухе неловкую паузу. Кнут мялся, не зная, как поддержать напарника, а Тарч, потеребив часы, извиняющимся тоном отметил:
— Не уснет уже. Ему через час заступать на пост. Ворот, не обращай внимание, я бы на его месте тоже нервничал.
— Что так?
— Мы же к обеду Тихий приедем уже. И может случиться, что Скала следующий вечер не переживет.
Глава 7. Тихий
Шнек навис над раковиной, старательно намыливая и без того чистые руки.
Ровные, окрашенные в белый цвет стены, плотные жалюзи на окнах, яркие светильники на потолке, широкая кушетка под мятой одноразовой простыней — знахарей всегда тянуло оформлять кабинеты во врачебном стиле.
— Готовы?
— Почти, — Скала положил на стол нож, к остальному оружию, отошел в дальний угол и протянул командиру сложенные вместе запястья, — Вяжи.
Кумник нахмурился.
— Обойдемся.
— Вяжи, командир.
— Я все равно выстрелю раньше, чем ты дернешься.
Скала руки не опустил, и Кумник сдался.
— Спиной, тогда уж, повернись.
Запястья за широкой спиной не сошлись, и пришлось вязать несколько узлов.
— Может, просто усыпим? — вкрадчиво, с участием влез в разговор Шнек, — Знаете ли, не хочется кабинет ремонтировать после ваших перестрелок.
Скала так выразительно скрипнул зубами, что знахарь тут же отошел, примиряюще поднимая руки, но Кумник все же успокоил:
— Перестрелки не будет. Мне хватит одного выстрела, — и добавил, оглянувшись на Яру, — Двух.
Сидевшая в противоположном конце кабинета девушка от испуга вцепилась край столешницы. Ей ничего не сказали о том, что именно сделает знахарь, но честно предупредили — от его слов будут зависеть сразу обе жизни, и её, и Скалы. Добровольно идти на плаху было дико, но выбора ей не оставили.
Кумник отошел на середину комнаты, поднял руки и нацелил пистолеты — один на сжавшуюся Яру, второй — на неподвижно стоящего в углу друга.
— Начинай.
Шнек сочувствующе оглядел троицу подошел к девушке, положил руки на ее голову, тут же убрал их за спину, отступил и кивком предложил Кумнику отойти в сторонку. Тот покривился от ненужной задержки, но подошел.
Чтобы шептать Кумнику на ухо, до неловкости высокому знахарю пришлось изрядно согнуться. От смущения он переминал пальцы и вкладывал в слова намного больше участия, чем стоило бы:
— Я все понимаю, но зачем так круто? Он же ваш друг. Давайте, я помогу им выйти из поселка, и пусть идут на все четыре стороны?
— Нет, — командир ответил весьма категорично.
Шнек же продолжал настаивать:
— Я все понимаю, это против правил, но, говорят, они вполне нормально живут. Вдали от всех, одиноко, но живут же.
— Нет. Это не жизнь.
— Я все понимаю, но даже если она… ее, конечно, придется убить. Но, может быть, он еще сможет остаться… нормальным.
— Вот и посмотрим.
— Я все понимаю, но…
— Шнек, мы уже все обсудили. Делай.
Знахарь вернулся к Яре, на этот раз уверенно, поднял руки, закрыл глаза, замер на секунду и осторожно, старательно проговаривая каждый слог, произнес:
— Она не нимфа, а он, соответственно, не фамильяр.
Кумник облегченно выдохнул и помахал Скале пистолетом:
— Пойдем, развяжу.
— Сам уж, — пряча за равнодушной суровостью улыбку, Скала коротко дернул и развел обвитые обрывками веревки руки.
Шнек же продолжал отрабатывать заплаченные за его услуги спораны:
— Дар есть. Самый зачаток, правда. Вы ее голодом что ли морите? Но это не дар нимфы.
— А какой? — походя, передавая Скале пистолет, спросил Кумник, заранее зная, что скажет знахарь.
— Не могу сказать. Только с разрешения Яры.
— Спасибо за помощь, — пожав протянутую Шнеком руку, Кумник вышел на улицу.
Ждать Яру со Скалой пришлось недолго. Девушка хоть и оставалась нелюдимой, отвергала попытки поговорить, но все же вела себя осознанно, а потому выскочила из дома знахаря сразу за мужчинами.
— Куда сейчас? — поинтересовался Скала, неловко обнимая девушку впервые не противящуюся настойчивым прикосновениям.
— В «7.62». Там ребята, поди, заждались.
К бару идти пришлось через весь стаб, обходя многочисленные коробки складов и однотипные жилые трехэтажки. Вокруг сновали увлеченные послеобеденной суетой населяющие Тихий иммунные, в основном рейдеры и рабочие. Запыленные грузчики в засаленных комбинезонах, деловитые строители, на ходу обсуждающие ремонты домов, стены и укрепрайонов, шоферы с промасленными руками и пара дородных поварих, в силу профессии, победившие стремление Улья сделать всех женщин стройными и прекрасными — все куда–то спешили.