— Боялся. Знал, что могу погибнуть, но понимал, за кого. За тебя, за Яру, за тех пленников. Не стоять же в стороне? А за что погибли люди в Атласе? За клан Инженеров? Так они о нем, наверное, и не знали. Просто жили рядом, а их перемололо без разбора. Знаешь, сколько раз я пытался спасти хоть кого–то там, у себя, в Октябрьском? И не сумел сохранить жизнь ни одному человеку. Понимаешь — ни одному! А только в Атласе погибло сотен шесть. И в Осиново. Ну, куда это годится? Ведь каждый из погибших — человек. После перезагрузки он выжил сам, или ему помогли, но это настоящая, непридуманная человеческая история. Плохие или счастливые, умные или глупые, но это их жизни. Почему кто–то считает, что он вправе их обрывать?
Настоятель поежился. Напарник вообще разговаривал не часто, а уж на такие темы и подавно.
— Они заигрались, — попробовал объяснить, — Как только жизнь налаживается, людям становится… скучно. Они начинают искать проблемы, создавать их из собственных желаний и страстей, столь же необузданных, насколько щедр и одновременно жесток мир, в котором они живут. Вот, получил человек много денег в руки, например, заработал или украл, и не знает, что с ними делать. Ведь если честно жить — вовек их не потратишь. И начинается: роскошь, казино, разврат и вседозволенность. Новые друзья и связи, дарящие все больше извращенных удовольствий. Имея богатство и влияние, каждый встает перед выбором: жить как прежде, или взять себе чуть больше прав и возможностей, чем есть у остальных людей. Заканчивается это, как правило, весьма печально. В Стиксе же человек получает не просто деньги. Ему дается дар отнимать жизнь. И каждый понимает, что однажды его использует не только на благое дело, но и ради корысти. Никто этого не избежит, просто не сможет удержаться от соблазна. А здесь таких убийц — каждый второй.
— Они возомнили себя богами, — отрезал Кнут, — Они бессмертны и могущественны, они используют людей так, как им угодно, и любого, кто смеет противиться, убивают.
— У тебя странное представление о Боге.
— Мы уходим или остаемся? — Кнут начал собирать наполненные бутылки. Какое бы решение ни было принято, в лагерь за своими рюкзаками возвращаться все равно придется.
— С отрядом сейчас безопаснее, чем без них. Да и мы кое–чем им обязаны.
— Все равно мне не нравится этот их клан.
— Клан как клан, чего ты привязался? Взрослей, парень. Люди везде одинаковые. Нет такой земли, чтобы ее сыны были все умными и хорошими. Как и нет такой, где рождаются одни дураки и злодеи. В любом обществе то же самое. Что вот ты думаешь — все попы веруют? Ох! Бывают и карьеристы, бывают — и воры, что из церковной кассы деньги тащат. Ничего, всех терпят, пока пользы от их работы больше, чем вреда.
Ворот вскинул на плечи рюкзак.
— Пока остаемся. Присмотримся получше, что за люди и стоит ли рядом с ними быть, а там, глядишь, и сами научимся жить, без подсказки.
— Я умею без подсказки, — Кнут использовал свой последний аргумент, — Я умею очень хорошо прятаться, и тебя спрячу тоже.
— Нельзя всю жизнь прятаться. Пошли.
Не успели выйти за полосу камыша, как из воды показалась небольшая голова, лысая, обтянутая серой скользкой кожей. Кнут пихнул Ворот в бок: «Смотри!» — и настоятель, неловко сбрасывая рюкзак, потянулся за автоматом.
Голова высунулась полностью, продемонстрировала широкий, плоский, почти слившийся со скулами нос, узкий рот с блеклыми губами и частыми треугольными зубами. За головой шли широкие покатые плечи и раздутая, как бурдюк, грудная клетка. В руках существо держало того самого карася, что пытался выловить Ворот, или другого, но такого же крупного.
«Стрелять?» — Ворот неуверенно глянул на напарника.
Чудище начало выбираться на берег, протягивая рыбину. Настоятель, хотя и опустил ствол, взять рыбу не решился.
— Э! — отмахнулся автоматом. На звук из воды показалась вторая голова. На ней были волосы, редкие, как у лысеющего старика, свалявшиеся в грязные сосульки. Рот еще скрывался под водой, но по рисунку морщин на скулах можно было опознать широкую улыбку. Не поднимаясь, голова вытянула из воды руку, с вполне человеческими ногтями. В тонких цепких пальцах трепыхался еще один карась, только меньше и светлее окрасом.
— И–и–и… — Ворот водил автоматом от одного существа к другому, — И-идите… Идите отсюда, — Он выставил руку и помахал, как бы отгоняя мутантов, — Плывите. Плывите.
Существа поникли, причем у второго из воды стал виднеться только затылок с хохолком всплывших волос. Сообразив, что выглядит глупо, оно приподнялось повыше, стрельнув на всякий случай глазами, смотрят ли на него и оценена ли глубина отраженной на морде скорби.
Рыбы выпали из лап, а оба чудища мелкими шагами выбрались на мелководье, повернулись к людям спиной, уселись прямо в ил, взялись за руки, потянулись друг к другу, обнялись и начали целоваться, противно причмокивая истончившимися губами, полязгивая частыми острыми зубами.
— Э, вы чо, мужики, — окончательно ошалел Ворот, — Вы же это… мужики же…
Со стороны опушки хрустнула ветка, и стало непонятно, кого опасаться больше — расшалившихся подводных содомитов или того, кто вышел из леса.
Дородная баба, косая сажень в грудях, в темно–коричневой грубо скроенной шерстяной кофте и необъятной в крупную складку бордовой юбке вышагивала вразвалку, с трудом удерживая прижатые к необъятной груди три тыквы: две поменьше, с лежалыми темно–желтыми боками и одну гигантскую, оранжевую, надкушенную в двух местах чьей–то немалых размеров пастью. Тетка шла аккуратно, отыскивая в мокрой глине надежные места для обутых в потертые сапоги ног. И все же оступилась, скользнула, начала заваливаться. Устояла, долго ловила равновесие, беспокойно ворочая головой, от чего объемные щеки и два лишних подбородка дрожали как растревоженное серое ноздреватое тесто.
Кнут издал сиплый писк.
Баба услышала, зыркнула заплывшими глазками, развернулась, как пошедший юзом танк, приблизилась, хотя напарники и пытались отступать в камыш, а Ворот направлял ствол автомата ей прямо в грудь, вытянула, насколько смогла, тыквы в предлагающем жесте, уркнула что–то утробно, не оставляя этим сомнений, что она мутант, хотя и совсем «свежий».
Настоятель замахал автоматом, нет, мол, не надо, а Кнут грязно выругался, едва ли не впервые за время знакомства с Воротом.
— Вы на диете? — звук снова шел из–за спины, словно не умели местные обитатели подбираться по–другому.
Напарники рванули в разные стороны. Кнут юркнул в камыши, активировал невидимость, а Ворот перекатился, ища в прицеле фигуру врага.
— Прям настолько не любите кушать? — удивленно переспросил невысокий мужик в длинной серой рубахе из толстого некрашеного льна, подпоясанной куском пеньковой веревки, — Пойдемте, меня Кумник за вами прислал. Ходи тут, собирай по берегу непонятно кого.
Форест оказался тем еще шутником, хотя бы потому, что уже состоя в клане Инженеров и занимая в нем немалый по важности пост, умудрился подхватить дар погонщика. Претензий к нему никто не имел, так как активная фаза противостояния с пастухами мутантов началась совсем недавно, но дар управления монстрами по всем известным причинам не считался «хорошим» даже в обычных стабах, не говоря уже про стоящий на идеалах гуманизма клан.
— Никогда не управлял кем–то сильнее топтуна, — признался куратор уже в лагере, — Это же как наркотик. Стоит попробовать, и вот ты уже у перегрузившегося кластера отправляешь своего зверя сожрать как можно больше свежих иммунных. И не заметишь, как превратишься в монстра похуже чем те, которыми командуешь. У них хотя бы нет выбора, а ты ведь это делаешь сознательно. А потому балуюсь иногда, экспериментирую. Вот воспитал двух водоплавающих ухарей, как они вам, а? Послушные, торчат весь день в болоте, рыбкой пробавляются.
— Шуточки у тебя… — проворчал Ворот, перед глазами которого все еще стояла сцена у реки.
— Это еще что, — гоготнул Ерш, явно жалевший, что не пошел с Форестом шутить над новичками, — Скала рассказывал, что он однажды вырастил такого мутанта, что питался одними овощами. Разодел его в черта, даже хвост прилепил, и выпускал по ночам на огород, когда кто–то заходил на огонек, Выходит гость перед сном покурить под луной, а среди грядок бегает черт, в куртке и картузе — капусту ворует.
Скала, подметавший уже третью плошку запечённой тыквы, подтвердил слова соратника, взорвавшись неловким, сквозь наполненный рот, смехом, едва не заплевав половину лагеря ошметками недожёванной еды. Благо, успел отвернуться и заработал осуждающий взгляд только от споласкивающей грязную посуду Яры.
— Без мяса, — поделился опытом Форест, — У них агрессии не остается почти. Кинутся, конечно, но без должной страсти. Управлять веганами легко и приятно, хоть нырять за карасями их заставляй, хоть полы подметать. Весьма полезные в домашнем хозяйстве ребята. Я на ночь запираю их в погребе, лежат они там, тихие, спокойные, как покойнички.
— Не жалко вам их? — Кнут, пожалуй, единственный не смеялся.
— Кого?
— Их.
— Кого их? Покойничков?
— Зараженных, — несмотря на попытку Фореста отшутиться, парень твердо стоял на своем, — Они же как животные, у них инстинкты, а вы над ними издеваетесь.
Куратор глянул насмешливо, не собираясь объясняться.
— Кумник!
Командир отряда откликнулся с другого конца поляны, где разговаривал о чем–то с Тарчем.
— Чего?!
— Ты кого ко мне привел?
— Кого?!
— Вот этого…
— Которого?!
— Молодого своего. Сидит жизни меня учит.
— А, этот, — Кумник подошел и удивленно посмотрел на парня, — Я думал он вообще разговаривать не умеет. Молчит все время. Гадости, наверное, про нас думает.
Командир явно шутил, но Кнуту стало неловко.
— Умеет он говорить.
— И что говорит?
— Гадости.
— Значит, я угадал, — удовлетворенно констатировал Кумник.
Встретившись с Форестом, отряд перестал торопиться. Не спеша, лишь под вечер пришли к базе куратора, на затерянном в лесу крошечном стабильном кластере.