Священник будто бы задал вопрос, но слова его звучали окончательным приговором. И все–таки Кнут ответил:
— Так Ясень сказал. Меня Кнутом назвал и говорил, что надо забыть и прежнее имя, и прежнюю жизнь.
— С чего бы мне все забывать? — настоятель вскинулся с таким вызовом, словно перед ним стоял не робеющий в непривычной обстановке подросток, а человек возрастом и силой как минимум равный, а то и превосходящий.
— Ясень какой–то. Прозвища как у уголовников. Прежняя жизнь. Моя жизнь здесь. Я чувствую себя. Моя душа в теле. И что бы здесь не произошло, я буду на своем месте. Служить Богу. А ты или иди мимо, своей дорогой, или помогай.
По узкой лестнице через небольшой, едва выпрямиться, чердак, Савелий взобрался на крышу и разъяснил напарнику план. Перегнулся через край, дождался, когда ближайший зомби задерет руки повыше и накинул лассо. Веревка охватила подмышки зараженного, затянулась и потащила наверх. Были бы противники сильнее, вторая часть плана пленения оказалась бы слишком опасной. Но со слабыми не успевшими набрать силу мутантами дело шло как по маслу.
Батюшка наваливался на пленника, прижимал к пологому скату, а Кнут накидывал петлю на ноги. Потерявший опору и подвижность зараженный уже не мог сопротивляться и оказывался спелёнатым веревками по рукам и ногам. Скоро все пятеро легли на крыше рядком, урчавшие, извивающиеся, но способные разве что перекатываться с места на место. Благо, связывающая все пять тел вместе веревка не давала им отправить себя в свободный полет.
Савелий окрестил каждого, приложил снятый с себя нательный крест ко лбам, прочитал несколько коротких молитв и, перекинув веревку через вентиляционный столбик, аккуратно опустил на землю все пять связанных тел. Спустился через чердак сам, подозвал подоспевшего Кнута, и совершил с ним то же священнодействие, что и ранее со спелёнатыми зомби.
Вместе затащили волочащихся как связка сосисок зараженных в церковь и стянули в единый сноп посреди главного зала.
— Отойди в угол. Как бы они ни бились, не мешай. Плохо станет — уходи. Но ко мне не приближайся.
Кнут не знал правил поведения в церкви, а потому, помявшись, облокотился о стену и опустился на пол.
Необычная возвышенность обстановки, иконы с серьезными наполненными печалью и состраданием ликами святых, свет десятков свечей гипнотизировали непривычного к церковным службам сельского паренька. Тусклое естественное освещение скрадывало окружающие предметы, погружало в тяжелые мысли. Наверное, ощущения в церкви и должны быть такими — навевающими безотчетную тоску, заставляющими погрузиться внутрь себя и вознестись ввысь, вслед за звучащим нараспев голосом священника, вместе с возвышающими песнопениями церковного хора.
Савелий зашел за иконостас и вышел оттуда с красивой белой накидкой поверх рясы и толстой Библией в красивом обшитом золотыми нитками переплете. Движения священнослужителя стали неторопливыми, степенными, в такт покачивающемуся кадилу.
Встал посреди зала, осенил себя крестным знамением, и начал читать молитвы, нараспев, повышая голос в моменты обращения к Богу. Торжественность и величие в жестах и взгляде смешивались с мрачной готовностью к свершению дела, требующего максимального напряжения сил. Аромат ладана заполнял зал, смешивался с запахом прогорающих восковых свечей и еще чего–то, уютного, привычного, успокающего.
Отец Савелий взывал к Богу о помощи, просил спасти и исцелить попавших в беду людей. Слова раздавались по всему залу, отражались от стен, сливались в единую симфонию, поднимались к куполу и исчезали там, словно возносились в небеса. Кнут читал о акустике в церквях и концертных залах, но научные теории интересны и важны у книжных полок. Здесь же, в церкви, перед глазами десятков икон молитвы казались волей самого Бога, передавшего верному слуге часть своей власти. И становилось понятно, невозможно было этого не понять, почему церкви строят высокими и массивными. Молитвы не должны звучать тихо, блуждая в тесных комнатах и узких коридорах. Им место в вышине, там, ближе к Господу и тем людям, кого верующие называли святыми.
Кнут затих, старался не двигаться, стать как можно незаметнее и меньше. Как бы священнодействие не поражало непривыкшего к красоте и мощи юношу, но оно творилось не для него. Выйди Кнут из церкви, упади в обморок, провались в преисподнюю, отец Савелий и не заметит. Все его внимание и силы приковывали те пятеро несчастных, ради спасения которых он обращался к Господу.
Движения священнослужителя становились размашистее, голос громче, и зараженные словно прониклись происходящим. В самые торжественные моменты они застывали, загипнотизированные, но стоило батюшке замолчать, подойти слишком близко, попытаться приложить к лбам бесноватых Библию, они снова начинали биться, рычать, скалить зубы, стараться схватить приблизившуюся руку.
Очарованный Кнут не сразу заметил, что отец Савелий уже некоторое время стоит, не двигаясь и опустив глаза в пол. Обряд подошел к концу, но зараженные не изменились. Разве что стали чуть спокойнее и тише. Не бились, не издавали звуков, но в глазах, позах, жестах чувствовался все тот же кровожадный голод и нечеловеческая ярость.
Юноша осторожно подошел, аккуратно тронул за рукав и потянул к выходу. Застывший настоятель двинулся ну сразу, но вырываться не стал, начал медленно отходить, пятясь спиной вперед. Развернулся, и зашагал к дверям, но глаз от пола так и не поднял.
Свежий влажный воздух окатил живительной волной, вырывая из трагичных мыслей, возвращая сознание в реальность. Дверь церкви захлопнулась с глухим стуком, и отец Савелий грузно опустился на широкий парапет крыльца.
— Не вышло, парень.
Хотел сказать еще что–то, но слова горького разочарования так и не были произнесены. Устал отец Савелий, или не решался усомниться в вере, Кнут не знал, да и знать не хотел.
— А что вы делали?
Настоятель ответил не сразу.
— Отчитку. Обряд изгнания нечистой силы из человека.
— Экзорцизм? — в памяти тут же всплыло модное красивое словечко из голливудских фильмов.
— Отчитка. Экзорцизмом это называют католики.
— А должно было сработать?
Отец Савелий не затруднился с ответом.
— Молитва ничего не делает сама по себе. Это не больше, хотя и не меньше, чем призыв о помощи, просьба о содействии, но никак не средство переложить свои дела на Бога. Попроси Господа прополоть за тебя огород, и на грядках вырастут только сорняки. Помолись перед работой, и тяпка сама запляшет в руках. Так и отчитка. Даже если удастся изгнать бесов из человека только силой молитвы, душа все равно остается пустым сосудом, куда незамедлительно проникнет новая нечистая сила.
— И как же тогда быть?
— Бесноватый сам должен хотеть избавиться от нечистой силы. Стараться жить в чистоте и до, и после обряда. Читать Библию, молиться, соблюдать пост, совершать добрые поступки и воздерживаться от плохих. Забыть о вредных привычках, не гневиться и не ругаться.
Откровенность настоятеля придала Кнуту смелости. Он махнул рукой в сторону церкви и сказал то, что думал:
— Вряд ли их удастся уговорить почитать Библию. Ни до, ни после обряда.
Отец Савелий вздохнул.
— Это точно.
— Но вы попробовали.
— Не мог не попробовать. Не имел на это права. Это же мои люди, близкие, разве что не родные.
Все пятеро попавших вместе с отцом Савелием в зеленый туман были сотрудниками церкви, проработавшие с настоятелем не один год. А некоторых из них он знал едва ли не с юношества.
— Федор — алтарник и звонарь мой, уже года три как. Завхоз Николай Владимирович. Наталья — уборщица, да подруга ее Мария. Помогали церкви во всем, делали, что ни попросишь, во славу Божию. Ну и сторож Павел, со сложной судьбой человек. Высшее образование, отличная карьера, а рассыпалось все в один миг.
Рассказывая о работниках, настоятель понемногу оживал: оторвал от пола взгляд, поднялся и начал расхаживать из стороны в сторону.
— Хорошие они люди. Наталья, вон, раньше была девкой — оторви и выбрось. Пила, с мужиками путалась. Жила как ломоть отрезанный. Ни родителей, ни мужа, ни детей. Да и работы не было постоянной. Так, перебивалась с места на место. Я ее давно знаю. Да что там, ее весь район знал. Ходила по утрам, побиралась среди добрых людей. Неопрятная, нечёсаная, лицо от выпивки и побоев опухшее, выпрашивала на опохмел. Говорила, сама и не хочу, да залетные мужики из дома гонят, заставляют бежать, искать выпивку.
Подобных женщин Кнут видел и в родном Октябрьском. Хотя, казалось бы, поселок небольшой. Если ты хоть сколько–то годный человек, родственники или давние друзья не дадут опуститься на дно, оторвут от бутылки, проучат, помогут с работой. Но заносило таких женщин и к ним. Как правило, с сезонными, охочими до выпивки, рабочими.
В поселке опустившихся выпивох не любили, старались не замечать, а то и гоняли палками от домов приличных людей. Отец Савелий же говорил о Наталье без злости и осуждения, разве что с грустью и сожалением о судьбе беспутной женщины.
— Квартира ей от бабушки досталась. Хорошая была старушка, набожная. Да вот внучку упустила. Заходил я туда, в бытность, когда Наталья запивала. Кроме старой мебели и тараканов — только пустые бутылки, да алкаш какой–то в углу на рваном матрасе спал. Беседовал я с ней, убеждал. Да все не в прок. А однажды приходит: чистая, опрятная, причёсанная, на голове платок. И видно, что не первый день в таком необычном для себя состоянии. Говорит, приснился незнакомый человек, по облику что святой с иконы, и попросил за него помолиться. И так попросил, что отказать она не сумела. Да только как же молиться, говорит, если ни молитв не знаешь, да и живешь как животное, в грехе и грязи? И поди ж ты, с тех пор как подменили ее. На работу устроилась, у нас в церкви помогает. Радость, а не человек.
Настоятель словно забыл о произошедшей трагедии, улыбнулся, но, вынырнув из воспоминаний, добавил тихо:
— Была, радость.