А двое братьев Ольгердовичей возразили:
– Мамай-то теперь тоже учёный стал, два раза в одну западню не пойдёт. Да и нам негоже за рекой прятаться. Не отсиживаться мы пришли, а бить Мамая! Неужели напрасно такую рать собрали? Ярослав Мудрый, со Святополком Окаянным воюя, Днепр переплыл. Александр Невский пошёл за реку Неву и шведов победил. Та́к ведь, Дмитрий Иванович? Скажи, княже, и ты своё слово!
Князь Дмитрий не спешил с ответом. А когда заговорил – то веско и вдумчиво.
– Нельзя нам теперь ошибиться. Проиграем, лишимся войска – Мамай сожжёт и разграбит Русь, ещё долго она не оправится. Полагаю я так: на чужую глупость рассчитывать нечего. И время тянуть – тоже. Верно воеводы сказали: не отсиживаться надо, а голову отсечь Орде! А потому велю я перейти Дон и встать, готовясь к битве, на другом берегу. Если литовцы и рязанцы подкрадутся, не даст им река ударить нам в тыл. И наши пусть все видят – отступать некуда.
…Стоит ночь над пологим берегом Дона, клубится туман. Тихо в русском стане. Знают ратники: скоро бой. Разведка прискакала с известием, что совсем близко Мамай со своим войском.
Страшно в последнюю ночь перед битвой… страшно и светло. Сердце замирает – а вдруг убьют? Вдруг эта заря – последняя в жизни? А душой помнишь: если погибнешь, то не зря. Кровью своей приблизишь час освобождения…
Едут в поле двое всадников. То князь Дмитрий и его верный соратник, старый воевода Боброк. Осматривают они место завтрашней битвы – поле, что зовётся Куликовым. Нельзя наобум, не подготовившись, начинать сражение. Всё надобно обдумать – как силы разделить, кого старшим назначить, как расставить полки, чтоб неприятель не обошёл русское войско с боков. На Большой полк должен прийтись главный удар – значит, нужно его с тыла укрепить. У белозерских князей рать невелика – значит, стоять им за протокой, чтоб защитила она их хоть от первого натиска.
– А здесь, – говорит Дмитрий, – в этом леске, встанешь ты, Боброк, с засадным полком. На тебя главная моя надежда. Будут нас гнуть – а ты жди. Будет кровь рекой литься – всё равно жди. Когда увязнут ордынцы в Большом полку, как муха в меду, покажут спину – тогда бей! С тобой поставлю Владимира Серпуховского. Храбр он, но горяч – не дай ему сорваться прежде времени…
Ответил воевода:
– Сделаю, княже, как велишь. Не сомневайся. Хорошо ты рассудил.
Тогда улыбнулся Дмитрий.
– Тебе, Боброк, все приметы ведомы. Скажи – чего нам завтра ждать?
Сошёл Боброк с коня, приложил ухо к земле.
– Слышу – за ордынским станом волки воют, а над нашим лебеди кричат. А ещё слышу – две женщины плачут, по мёртвым убиваются. Одна татарка, а другая русская… Страшный завтра бой будет, княже, много вдов останется.
Князь нахмурился. Спросил сурово:
– Можно ли, Боброк, нам татарских вдов жалеть? Своих хватает…
Твёрдо ответил воевода:
– Можно. Кто к нам с мечом придёт – тот добра не жди! А на неповинного гневаться грешно, Дмитрий Иванович…
Великий день
Долгим был рассвет утром 8 сентября над Куликовым полем. Отряды, чтобы не заблудиться в тумане, перекликались звуками труб. А когда туман рассеялся, стало видно: стоит напротив, выстроившись, Мамаево войско. Впереди конница, позади пехота. Значит, биться намерены как обычно: сперва засыпать противника тучей стрел, затем пустить всадников, чтоб они проломили с наскоку неприятельские ряды. Следом бросятся пешие воины, будут гнать и добивать бегущих…
Много племён собрал Мамай. Тут и ордынцы, и булгары, и ясы, и черемисы, и даже итальянские наёмники, готовые воевать за того, кто больше заплатит.
Могучий тверич Кузьма-кожемяка, стоя в первых рядах Большого полка, взглянул из-под руки на Мамаеву рать и вздохнул:
– Велика сила… выстоим ли? Ну да Бог поможет…
Рядом с ним ратники чуть расступились – в строй встал ещё один. Рослый, крепкий, глаза ясные, под шлемом тёмные кудри видны. Глянул Кузьма на соседа искоса – «ишь припозднился, проспал, что ли?» – и словно померещилось ему… «На великого князя-то как похож! Бывает же такое…»
Не удержался Кузьма, спросил:
– Как звать тебя, добрый человек?
– Дмитрием, – ответил тот.
«Ещё и тёзка. Чудны дела твои, Господи!»
А ратник этот и в самом деле был великий князь Дмитрий Иванович. Накануне условился он с боярином Михаилом Бренком – верным другом, товарищем детских игр, – что перед боем Бренок наденет княжеские доспехи и встанет под княжеским знаменем на холме, чуть позади войска. Простились оба, не надеясь на новую встречу. Знал Бренок, что предстоит ему нелёгкое дело: стоя в княжеской ставке, на виду, отвлекать на себя врага.
А великий князь, в кольчуге простого ратника, растворился в рядах Большого полка, чтобы вместе с ним победить или погибнуть…
Выехал из вражеского войска богатырь-поединщик, по имени Челубей. Сам росту исполинского, конь под ним – гора-горой. Ездит Челубей по полю, куражится, громадное копьё одной рукой подбрасывает, как соломинку.
– А ну, – кричит, – кто смел? Кто готов сразиться?
Был Челубей боец известный, ни одного поединка не проигрывал. Смутились русские ратники… Как с таким схватиться? Проиграешь – разом у всего войска боевой дух упадёт.
Тогда тронул коня шпорами инок Александр Пересвет. Сказал:
– Бог мне – щит!
Обнял брата Родиона, перекрестился и выехал на поле.
Разогнали коней поединщики, как вихрь устремились навстречу друг другу, нацелившись копьями… вот сшиблись! От страшного удара разлетелись у обоих щиты вдребезги, кони встали на дыбы. Поначалу никто и не понял, что случилось. Но тут же радостным криком отозвалось русское войско: Челубей, насквозь пронзённый копьем, повалился наземь. Убит! Александр Пересвет качнулся, зажимая ладонями страшную рану, склонился на шею коня, но всё-таки удержался в седле.
– Жив?
– Ранен?
Смертельно раненый, воин-инок вернулся к своим. В глубине рядов, за спинами товарищей, сняли его с седла и положили на траву. Там он в последний раз в земной жизни взглянул на небо…
Два войска двинулись друг на друга. От тучи стрел в воздухе померкло. Трещат копья, звенят мечи. Такая теснота, что не вздохнуть.
Всей силой ордынцы ударили на Большой полк.
– Не устоят руссы! – радуется Мамай. – Гнутся их ряды!
Не удержался бы Большой полк, да выручил Глеб Брянский – бросился на подмогу с владимирцами и суздальцами. Рубился там и псковский князь Андрей Ольгердович – хотя был он уже немолод, однако под его ударами враги так и валились замертво. Устоял Большой полк, не двинулся с места!
Только ордынцы навалились на полк левой руки. Худо пришлось Глебу Брянскому!
– Пора! Пора и нам ударить! – тревожился Владимир Серпуховской. – Ишь как наших бьют! Что же мы медлим, воевода?
Железной рукой воевода Боброк ухватил под уздцы княжеского коня.
– Рано, – молвил он.
Не удержался полк левой руки, оторвался от своих и бросился бежать. Ордынцы – за ним. Прорвались к холму, где стояла княжеская свита, опрокинули знамя, перебили бояр и дружинников. Там, изрубленный, пал мёртвым Михаил Бренок…
– Загонят ордынцы наших в реку и всех утопят, а там, чего доброго, выйдут в тыл Большому полку! – вскричал Владимир Серпуховской. – Пора, Боброк, не то беда будет!
– Погоди, князь, – ответил тот. – Скоро, да не споро…
Теснимые неприятелем, остатки полка левой руки отступили к реке Непрядве. В горячке боя, рубя на скаку, неслись за ними вражеские всадники. И наконец случилось то, на что и рассчитывал Боброк: ордынцы, увлечённые преследованием, повернулись спиной к дубраве, в которой стоял засадный полк.
И тогда воевода крикнул:
– Час настал, братья и други! Вперёд!
Вихрем вырвалась из дубравы русская конница, ударила ничего не подозревавшим ордынцам в тыл. Смешались вражеские ряды. Некого было Мамаю отправить на выручку своему погибавшему войску – все силы он бросил на то, чтобы смять Большой полк. Уцелевшие ордынцы в страхе побежали с поля битвы.
Как приливная волна, захлестнули русские ратники холм, где стоял ханский шатёр. Сам Мамай едва спасся с маленькой свитой. Доходили потом слухи – бывшие союзники сами его и утопили в Чёрном море.
Победа!
Целых пятьдесят вёрст гнали воины отступавших. Потом поворотили коней и поехали обратно на Куликово поле – подбирать раненых и убитых. Тогда спохватились:
– А где же великий князь?
Нашли убитым Михаила Бренка; кто-то сказал, что видел князя Дмитрия в Большом полку, кто-то – что сражался он вместе с белозерскими князьями. Все принялись за поиски. И наконец раздался крик:
– Жив великий князь!
Лежал князь Дмитрий в роще, под срубленной берёзой – без памяти, но живой. Шлем на нём был смят, кольчуга прорвана, однако ни одной тяжёлой раны на князе не нашли. Не за страх, а за совесть трудились русские оружейники!
Велика была победа, велика и печаль. Не сотни – тысячи ратников пали на Куликовом поле. И князья были среди них, и бояре, а сколько простых людей – «имена их Ты, Господи, знаешь». Одних повезли хоронить в родные края, других – про кого неведомо было, чьи они и откуда – с почестями погребли в братских могилах. В знак печали все склонили головы…
Разорение Москвы
Ждали все передышки – а из Орды пришёл очередной указ, от нового хана, Тохтамыша! Благодарил тот Дмитрия за победу над его соперником Мамаем, называл себя законным правителем Орды и велел Руси платить дань по-прежнему. Князь Дмитрий решил держаться стойко: дани не послал и в Орду на поклон не поехал.
– Не для того мы на Куликовом поле сражались, чтобы ханам кланяться!
Тогда Тохтамыш, тайно переправив своё войско через Волгу, пошёл на Москву.
Не мог великий князь быстро собрать большую рать – всего два года прошло после Куликовской битвы. Уехал он в Кострому, созывать воинов на подмогу. А новости день ото дня приходили всё хуже: Тохтамыш жёг деревни и сёла, уводил жителей в плен. Со всех сторон люди бежали в Москву, чтоб укрыться за каменными стенами. На совете решено было никого из города не выпускать, всем готовиться к обороне. Дозволили отбыть только княжеской семье – Евдокии с малыми детьми. На стены тащили камни, чтоб спускать их на головы осаждающим, кипятили в котлах смолу, ладили луки и самострелы.