— А ты подумай. Я дал тебе возможность управлять огромной площадью, с очень большим количеством задач. В принципе моя задача выполнена, и я остаюсь не удел. Но вот у тебя в ответственном управлении целая Земля. И очень мощный инструмент. Который пинком под зад толкнет нашу цивилизацию в космос. Сам понимаешь что выход в космос и освоение за земных и солнечных пространств делает войну на земле бессмысленной. Так какие бонусы получил наш мир?
— Я что буду управлять мирами?! — вот тут Нафаню проняло.
— Это вряд ли. Но кто тебе мешает подготовить таких же администраторов? Ты ведь тогда будешь не один.
— Извините, но я все равно не понимаю! — вмешался в наш высокоинтеллектуальный диалог по перспективам управления мирами Петр.
— И что же ты не понял?
— Понимаете, если развитие миров завязано на различии исторических данных, то там я вроде бы как был. А если я здесь появлюсь в одна тысяча восемьсот восемьдесят втором году, что-то же должно произойти с вашим миром?
— Нет, Петр, все совсем не так. Там ты должен не появиться, а прожить жизнь. Видимо право на жизнь у тебя настолько спорное, что был только один вариант для этого. И его осуществила твоя мать. Ты своим решением все начал разрушать. Сам подумай, кто надоумил твою матушку обучать тебя в столь раннем возрасте? При условии, что дворяне в девятнадцатом веке своими детьми не занимались, совсем не занимались. Или вот еще почти невероятное действие. Каким образом казак взялся за твое обучение? Твоя мать приказать ему не могла. Да и ему покинуть станицу не так-то просто. Он ведь к служивому сословию приписан. А тут взял и ушел со службы, это ведь натуральная самоволка. Или почему Вяземские стали помогать твоей матери, и приписали тебя к князьям Голицыным? Почему твой дед и родня Валуевы до сих пор молчат и никак не обозначат своего отношения к твоему рождению? А твою матушку между прочим в семье Валуевых очень любили. Что кометы нашептали? Я думаю, что точно нашептали. С нашим же миром все по-другому. Родился ты или нет, значения не имеет. Главное условие, что о тебе не знают. Вот и протащило тебя через двести лет к нам. Значит опубликование знаний о твоем рождении в этом времени, уже значения не имеет. Как видишь все условия до сих пор сохраняются.
— Но мне действительно страшно даже думать о своем воскрешении!
— У тебя еще есть время. Нам тебя еще из струны выдавить надо. А там в одна тысяча восемьсот восемьдесят втором году ты и примешь решение. Думаю с разговорами пора заканчивать. Беседы беседовать можно до бесконечности.
— Тогда поехали, скомандовал Нафаня и добавил: — Нам обязательно надо справиться.
— В добрый путь.
— Ну вот и все Петр, мы на месте. И твои мучения закончились, но память о них я тебе увы удалить не смогу. Да даже если бы и смог, то не стал бы. Пришла пора решать. Жизнь, или перерождение.
— Я боюсь, и не хочу.
— Если боишься, то тебя что-то здесь держит. Что?
— Матушку жалко. Но если останусь она столько не проживет, сколько в вашей истории.
— Сколько бы она не прожила, она проживет счастливо рядом с тобой.
— Боюсь что это не так. Это же история нашей параллели. Нет, не хочу! Я хочу уйти. Это мое твердое решение. Господи, пусть все будет, как в библии! Там так все красиво описано.
— Хорошо. Согласно твоему твердому решению, Петр Алексеевич Романов-Голицын, я обрываю твою линию жизни. Удачного тебе посмертия. Прощай.
— Прощайте, — в голосе Петра послышалось непередаваемое облегчение и радость.
— Что?! Это еще что такое! Ага, сейчас, так я и позволил! Не дождетесь, отцепись! Отцепись тебе говорю. Я ведь и повторно тебя оборвать могу!
Темнота….
Глава 2
Как же все-таки больно! Меня будто несколько раз вывернули наизнанку, перемололи, пережевали, протащили через прокатный стан и несколько раз тем, что получилось, шарахнув об стену, скинули с высокой скалы. Не удивительно, что юный княжич не захотел испытывать подобное, уйдя на перерождение. Ох, грехи мои тяжкие! Скорей надо накладывать конструкт обезболивания и частичной регенерации. Иначе овощем стану. И пока есть немного времени, необходимо срочно решить что делать. Самоубиваться смысла нет. Но имитировать Петра я не смогу, да и глупо это как-то. Все равно ведь спалюсь. Значит пора создавать нового Петра. Тем более, все предпосылки для этого созданы самим мирозданием. Ну что же, здравствуй Петр Алексеевич Романов-Голицын и с прибытием тебя в девятнадцатый век. Ну и с днем второго рождения заодно.
— Петр Алексеевич! Петя! Да что же это такое?! Доктора! Срочно доктора зовите! Княжичу плохо! — ох дядька, дядька, да что же ты так орешь-то, аж по мозгам будто кувалдой. Да еще и теребишь мою бренную тушку. Ты ж из меня душу вытрясешь, которая и так на ладан дышит.
— Дядька Николай, хватит меня трясти, ты из меня так даже то, чего нет вытрясешь. Я тут видишь, лежу, на круговорот облаков смотрю… Ох, как же голова кружится! Ты лучше на меня водичкой полей. Да не жадничай, не жадничай, прям из ведерка лей.
— Петенька, ты глазки-то открой, — в голосе дядьки слышались любовь и тревога. Неожиданно, от обычно сурового и сдержанного казака.
— Нет уж. У меня тут знаешь какие облачка? А у вас там? Эх, они ведь еще у вас и дерутся. Я лучше полежу. Облака — белогривые лошадки… Дядька, а дядька?!
— Какие лошадки?! Ох, беда-то какая! Петя, потерпи родной. Вот уже доктор подошел, сейчас тебя посмотрит, полечит.
— Знаю я их осмотры. Начнут щипаться, молоточками стучаться и словами умными да непонятными кидаться. А ты будешь рядом стоять и головой кивать с умным видом. Будто все хорошо, все правильно и ты все, все понимаешь.
— Ну что же, молодой человек. Раз вы имеете силы шутить, то смею думать с вами все в порядке. Что представляет собой чудо, после произошедшего, — а вот и доктор подошел. Быстро он, видать где-то неподалеку был.
— Я бы не оспаривал ваше утверждение, но как быть с фактом, что облака вначале молниями кидались, а теперь кружатся перед глазами, как Наташа Ростова на своем первом балу. И заметьте глаза у меня закрыты, а они все равно хороводы водят.
— Увлекаетесь сочинениями Льва Николаевича Толстого, Ваше сиятельство? Похвально, для юноши Вашего возраста. А с головокружением нужно немного подождать и все пройдет. По поводу молний, то это не к нам, тут небесная канцелярия заведует, — прозвучало это так, будто доктор сожалеет, что молниями заведует не он, а небесная канцелярия. Хотя, кто их докторов знает. — Петр Алексеевич, сейчас мы вас перенесем к нам в приемный покой, и уже там осмотрим на предмет повреждений.
Тем временем жжение на груди и шее становилось все сильней и сильней. Я бы наверное с ума сошел от боли, если бы не матрица снижающая пиковые болезненные ощущения. Ощупав болезненные места, нашел на шее какое-то тонкое образование, а на груди обширное и очень болезненное.
— Дядька, помоги подняться, — скомандовал я.
— Вы знаете, Ваше сиятельство, я бы не рекомендовал Вам сейчас вставать, — заметил доктор.
— Да ладно! Вы это серьезно! Это все таки спорное утверждение, — упрямо не согласился я с этой клистирной трубкой, — и потому проверим его экспериментальным путем. Так что давайте все-таки поднимем меня, и поставим на ноги, а там видно будет.
— Петр, не спорь. Доктор знает что говорит. И ты опять что-то задумал? Вот неугомонный! Больной лежит, а все в авантюры лезет. Даже и не думай! — вмешался дядька.
— Извините, вы кем приходитесь Его сиятельству? И, если можно, объясните свою реакцию на его слова. — поинтересовался доктор.
— Воспитатель я его. Дядька. А слова Петра «Да ладно! Вы это серьезно!» Являются страхом и ужасом имения и округи, значит замыслил что-то княжич. И ведь не хулиганство, а какую-нибудь очередную проверку или эксперимент. Правда, и драки с этих слов начинались, не без того. Да что уж, в гимназии когда их слышат вздрагивать и готовят гонца, чтобы пригласить Ее Сиятельство Елизавету Петровну на очередную беседу.
Вот ведь, слова оригинального Петра проскакивают. Память тела что ли? Хотя по копии сознания так и есть. Но это даже лучше. Быстрей адаптация и слияние проходят. И опыт в таких делах нарабатывается. Мешать и сопротивляться не буду. Да и слова неплохие, буду пользоваться.
— Ну хорошо. Вы знаете, судя по реакциям, Петр Алексеевич в совершенно здравом рассудке и относительно здоров телесно. Что, смею утверждать повторно, удивительно, сродни Божественному провидению.
Хм, Нафаня, мы с тобой божественные провидцы оказывается. И видал я такое болезненное провидение!
А доктор с волнительным восторгом продолжил: — Я не слышал, чтобы после такой силы удара молнии, кто-то выжил. Она же вокруг молодого человека камни и землю в стекло расплавила! Чудо, настоящее чудо! Настоятельно буду просить у Елизаветы Петровны разрешения описать этот случай в научном журнале! Что касаемо Петра Алексеевича, наверное, мы можем попробовать выполнить его просьбу.
— То есть, Вы, доктор, считаете, что я еще не достаточно готов, а употреблять в пищу не готовые продукты плохо? Хотя да, меня ведь даже не посолили.
Эскулап хохотнул на мою незамысловатую шутку. И несколько рук с двух сторон осторожно начали меня поднимать. И когда я утвердился на ногах, осторожно стали поддерживать меня.
— Доктор, могу я вас попросить, прикрыть мне глаза платком? Боюсь их открывать.
— Разумное предложение. Одну минуточку, — я почувствовал, как на лицо легка, почти невесомая ткань, — Все можете открывать.
Это были феерические ощущения. Глаза слезились, зудели и чесались, как будто в них сыпанули песку, перцу и соли одновременно. В них хаотично плясали фиолетовые пятна, отдаваясь в лобной части болезненными всполохами.