— А… ну да, — совершенно растерялся Феодор. — Но я все равно чувствую себя так, словно меня обманули. Как ты уговорил его снизить цену?
— Все очень просто, сиятельный, — сердце Стефана совершило очередную попытку выпрыгнуть из груди. — Я сыграл с ним на эти деньги, и он проиграл.
— Ты поставил на кон пятьдесят тысяч солидов? — тихо, но очень отчетливо произнес Феодор. — Ты совсем дурак? А если бы ты проиграл?
— Тогда вам пришлось бы заплатить сто пятьдесят тысяч, сиятельный, — посмотрел ему прямо в глаза евнух.
— Признайся, доместик, ты сумасшедший? — все так же тихо спросил брат императора. — Признайся, и я отпущу тебя с богом. Грешно обижать тех, кого уже наказал господь.
— Но я же выиграл! Я хотел сохранить деньги императорской казны! — с обидой в голосе произнес Стефан. Его посетило вдохновение, то самое вдохновение, когда даже самое отчаянное вранье сходит за чистую монету. Секрет вдохновения был прост, доместик очень не хотел попасть на дыбу. А как метко сказал братец Само, чтобы в ложь поверили, она должна быть совершенно чудовищной.
— Просто в его землях очень любят играть в шахматы, — затараторил Стефан. — Я вас научу, сиятельный, если вы захотите. А госпожа Любава, которая сейчас занимает должность вроде нашего Комита Личного Имущества[48], очень неплохо играет. Она и меня научила. А князь, если строго между нами, играет очень и очень средне. Но он об этом не знает, потому что ему все поддаются. Так что риск был минимальным, да и, честно говоря, в случае проигрыша вы бы все равно ни о чем не узнали, и заплатили бы эти деньги. Так что лично я ничем не рисковал. Уф! — вытер он пот со лба. — Теперь вы знаете все, сиятельный, и я полностью в вашей власти.
— Человек, который отрезал башку аварскому кагану, занимается торговлей, — потрясенно сказал куропалат, который прослушал всю эту ахинею с открытым ртом. — Баба из племени склавинов — комит имуществ! Если она еще окажется грамотной, то меня хватит удар! Дворцовый евнух ставит на кон годовой доход целой провинции… Господи, помилуй! Как скучно я живу! Мы сохранили гору денег благодаря тебе, но я все равно чувствую, что нас ограбили, и пока не понимаю, как. А это меня пугает больше всего. Я сначала хотел отдать тебя палачу, а теперь должен щедро наградить. Я и сейчас хочу отдать тебя ему, но Августа меня сожрет живьем, ведь ты же опять отличился. Тебе есть, что сказать, доместик?
— Да, сиятельный, — робко ответил Стефан. — Госпожа Любава читает и пишет на нескольких языках. А уж как она считает в уме! Такого я вообще никогда не видел!
— Иди с глаз моих, доместик Стефан, — простонал куропалат Феодор, — и не попадайся хотя бы пару недель.
Стефан осторожно прикрыл за собой массивную резную дверь и пошел по коридору, не чувствуя под собой ног. Кажется, получилось! Он выкрутился! Но больше нельзя совершать подобных ошибок, иначе его просто разорвут в клочья.
— Кувшин ледяного хиосского будет в самый раз, — сказал Стефан сам себе. — И запеченная утка, фаршированная инжиром, с горчичным соусом. И полдюжины жареных воробьев в острой подливке. А потом сыр и финики. И медовый пирог. Я это заслужил! А потом еще кувшин хиосского! Или два! А на службу я завтра не пойду, болеть буду. И правда, ну что они все мне теперь сделают?
За полгода до этих событий. Зима 627 года. Ратисбона. Земли герцога Гарибальда II.
Столица Баварии неимоверно разрослась за последние годы. Подгнивший частокол сменили крепкие стены с башнями, а валы вокруг были насыпаны поверх деревянных клетей, туго забитых землей и камнями. Герцог переехал в новый дом, который был куда больше старого, и даже город стал более упорядоченным, с каким-то подобием улиц. Да и свиньи теперь по нему не бегали, герцог категорически запретил пасти их внутри стен. Ледяная корка сковала землю, а потому скакать было одно удовольствие. Кони взбивали копытами сухой снежок, дробным топотом предупреждая о себе окрестности. Впрочем, тут это никого не взволновало. Войны давно не было, а словенский князь был другом и торговым партнером герцога. Половина Ратисбоны в той или иной степени была завязана на Большой Торг. Отряд новгородского князя был пропущен в город беспрепятственно, а стражники приветствовали словен кивками и легкими поклонами в сторону правителя вендов. Многие из воинов были знакомы, и с охраной князя пьянствовали не раз.
Огромный сарай с чудовищно высокой крышей и был дворцом герцога. Тот был уже немолод, и новомодных изысков не признавал, сделав всё так, как делали предки. Его дом был под завязку забит добром, а стены сплошь увешаны коврами. И нарядно, и тепло, и люди завидуют! Беспорядочное нагромождение резной мебели, светильников и сундуков подчеркивало резко выросшее благосостояние местного монарха и его жены, которая стояла рядом с мужем, растянув в приветливой улыбке лошадиное лицо. Герцогиня Гайла была увешана золотом так, что рябило в глазах, но по местным меркам все это великолепие считалось признаком неописуемой красоты, а потому служило объектом самой черной зависти простолюдинов. Тринадцатилетний принц Теодон стоял рядом с отцом и выжидательно смотрел на своего будущего тестя. Обычно тот приезжал с подарками.
— Само, здравствуй! — Гарибальд раскрыл медвежьи объятия, чуть не сломав гостю ребра. — Пойдем к столу!
— Я привез настойку, — с намеком сказал князь. — Владыка Григорий лично благословил. По его секретному рецепту сделано.
— Да? — обрадовался герцог. — Хорошая штука. Я слышал, в церкви вином причащают. Ну и дураки! Надо этой настойкой причащать, у меня половина дружины сразу бы крестилась!
И герцог гулко захохотал, жутко довольный собственной шуткой. В этих землях владыку Григория сильно уважали, особенно настойки, сделанные по его рецептам. Его авторитет был просто недосягаем для прочих церковных иерархов. Видимо, он находил какой-то свой, особый путь к сердцам язычников, о чем свидетельствовало большое число новообращенных.
— Так ты, говорят, башку кагану отрезал? — поинтересовался герцог, когда первый кубок сгинул без следа в его бездонной глотке.
— Отрезал, — подтвердил Само. — В горшок с медом положил и в Константинополь пошлю. Пусть император порадуется.
— Отомстил, значит, за мою тещу, — благожелательно посмотрел на него Гарибальд. — Доброе дело сделал, мы жертвы богам за твое здоровье принесли.
— А что случилось с твоей тещей? — от удивления князь даже перестал есть. — Не мстил я за нее. Да и не слышал о ней никогда. Прости, Гайла!
— Ты не слышал о герцогине фриульской Ромильде? — выпучил глаза Гарибальд.
— Да имя вроде знакомое, — попытался вспомнить Самослав. — Мне Гразульф, герцог Фриульский, что-то такое начинал рассказывать, да не закончил, заснул мордой в еде. Ее убили, кажется.
— Ты не знаешь эту историю? — с восторгом заревел Гарибальд, а герцогиня вздохнула с видом мученика. Видно, она все это слышала раз сто. — Наливай, и я тебе сейчас ее расскажу!
— Рассказывай! — откинулся на спинку кресла князь, по жилам которого потекло приятное тепло. Григорий и, впрямь, был кудесником, настойка у него получалась необыкновенно мягкой.
— Пятнадцать лет назад Фриуль осадили авары. Баян второй пришел, брат того, кому ты голову отрезал. Герцог Гизульф, этот дурень, вышел в поле и сложил свою головушку, а Ромильда, значит, заперлась в крепости. Ну, и дети с ней — Тассо, Какко, Гримоальд, Радоальд, Аппа и Гайла моя. Сидит она значит в осаде, сидит… Хорутане на стены лезут, а она им на головы кипяток льет. В общем, всем весело. Сидит она в осаде еще месяц, сидит два и видит, что в городе жратва-то заканчивается, а авары никуда уходить не собираются. Ну, и решила она по старому обычаю поступить…
— Что за обычай? — спросил Самослав.
— Ну, когда у германцев вождь в бою погибает, — пояснил герцог, — то его вдова младшей женой победителя становится. Он те земли себе забирает, а люди из нового рода под его руку идут. И все остаются довольными, кроме вдовы. У нее, как раз, все самое веселое только начинается. Ну, да кого эти бабы волнуют!
— И каган согласился? — удивился князь.
— Согласился, конечно, — кивнул Гарибальд. — Только когда он ночь с ней провел, то передумал и воинам ее отдал. Говорят, с ней человек сто позабавилось.
— А почему он ее в жены не взял? — спросил Само.
— А ты сам-то как думаешь? — герцог опасливо скосил глаза на ненаглядную женушку, которая сидела рядом и крушила крепкими зубами кабанью кость. — Оказался недостоин ее неописуемой красоты, конечно. Чего глупые вопросы задаешь?
— Так она от этого умерла? — задумчиво сказал Самослав. — Несчастная женщина.
— Да вот и не угадал! — Гарибальд с шумом влил в себя еще один кубок. — Хрен бы ты ее такой ерундой убил. Умерла она от того, что он велел ее на кол посадить! Смешно, правда?!
И герцог снова захохотал, вспоминая эту веселую историю[49].
— А ты свою тещу нашел? — спросил он у князя, когда закончил смеяться над собственным рассказом. — Ты вроде хотел найти ее и в жертву богине принести.
— Нет, не нашел, — коротко ответил Само.
— Все ищут свою родню, чтобы убить, — помотал кудлатой головой Гарибальд. — Ты ищешь, Хлотарь ищет…
— Кого Хлотарь ищет? — напрягся вдруг Самослав.
— Так Хильдеберт, правнук старухи Брунгильды, сбежал! — непонимающе посмотрел на него герцог. — Король Теодорих Бургундский[50] от поноса помер, а его сыновей Сигиберта и Корба по приказу Хлотаря зарезали. Меровей крестником Хлотаря был, его в Нейстрию увезли, и он там сгинул. А младший, Хильдеберт, исчез без следа. Его верные люди из страны вывезли.
— А куда вывезли? — впился в Гарибальда Само. — Где он сейчас?
— Так никто о нем уже лет пятнадцать ничего не слышал, — ответил Гарибальд. — Может, помер, а может в Константинополе сидит, как самозванец Гундовальд