Возле вокзала толпа сгустилась. Люди стояли в очереди за билетами, их глаза полные тревоги. Некоторые держали детей за руки, другие — скудные пожитки, свёрнутые в узелки. Все хотели одного — уехать. Подальше от столицы, подальше от возможной бури.
— Билеты до Риги уже кончились, — услышал я голос кассира.
— А до Нижнего? — спросил мужчина в потрёпанной шинели.
— Тоже. Попробуйте завтра.
Мужчина опустил голову и отошёл, бормоча что-то под нос. Его плечи были сгорблены, будто на них давила тяжесть всего мира.
Я остановился, глядя на эту картину. Москва замерла, затаила дыхание. Город, который пережил столько войн и смут, теперь стоял на пороге нового испытания. И никто не знал, что ждёт его завтра.
Ветер снова завыл, поднимая снежную пыль. Я крепче сжал костыль и сделал шаг вперёд. Надо было уезжать. Пока ещё было время. Конечно, в столице оставалось множество моих знакомых, которые наверняка будут в городе, в самом эпицентре будущей бури, но мне нужно было убраться в Томск. Там у меня было достаточно ресурсов и политических возможностей для того, чтобы обезопасить себя и своих близких.
Удивительно, но билеты до Томска купить получилось, пусть и за завышенную цену у одного из коммерческих железнодорожных компаний. Поезд отходил от Москвы в предрассветной мгле, словно крадучись, будто боялся привлечь лишнее внимание. Вагон, в котором я разместился, был полупуст — лишь несколько угрюмых фигур в дальних углах, да пара купцов, нервно перебирающих бумаги. Окно покрылось ледяными узорами, сквозь которые едва проглядывали силуэты покидаемого города. Москва оставалась позади, но её тень, тяжёлая и неотпускающая, висела над каждым из нас.
Первые вёрсты прошли в гнетущей тишине. Лишь стук колёс, монотонный и неумолимый, напоминал, что время ещё движется. Но уже на первой остановке — в Нижнем Новгороде — стало ясно, что покоя ждать не стоит.
Платформа была заполнена военными. Солдаты в серых шинелях с белыми повязками опричников выстроились вдоль состава, их глаза блуждали по вагонам с холодной подозрительностью. Двери распахнулись, и в проход ввалился офицер с наганом на боку.
— Документы, — бросил он коротко, даже не глядя на меня.
Я молча протянул бумаги. Его пальцы, грубые и потрёпанные, листали страницы, будто искали что-то, чего там заведомо не было. Взгляд на секунду задержался на титуле, но ни уважения, ни страха в его глазах не появилось. Только усталое равнодушие. Псам великого князя часто было абсолютно плевать на титулы — им было важно выполнить свою работу.
— Проезжайте, ваше сиятельство, — процедил он, возвращая документы.
За окном мелькнули фигуры арестованных — двое мужчин в потрёпанных пиджаках, их лица бледные, но спокойные. Опричники грубо толкали их в сторону товарного вагона. Никто не протестовал. Никто даже не смотрел, ведь каждый понимал, что стальной машине контрразведки мешать не стоило — слишком большой был шанс, что сам попадёшь в жернова, что перемолотят и не заметят.
К вечеру доехали до Перми. Здесь патрули были ещё чаще, а на стенах вокзала уже висели свежие газеты. Здесь была небольшая остановка, и я вышел к небольшим лавкам, что во множестве стояли на вокзальной площади. Чёрные заголовки кричали о «предателях отечества», о «заговорах», о «необходимости твёрдой руки». Я купил один из листков, но читать его не стал — и так было ясно, что новости будут только хуже.
Поезд тронулся, и снова потянулись часы дороги. Леса, поля, редкие деревеньки, засыпанные снегом, как саваном. Иногда мелькали огни станций, где толпились ждущие поезда — женщины с детьми, старики с узелками. Они смотрели на проходящие составы с немым вопросом, но поезд не останавливался.
Под Екатеринбургом проверка повторилась. На этот раз офицер был моложе, с горящими фанатичным блеском глазами.
— Цель поездки? — выпалил он, даже не взглянув на документы.
— Томск. Семейные дела.
— Семейные… — он усмехнулся. — А не думали, ваше сиятельство, что сейчас не время для «семейных дел»?
Я глянул на погоны — лейтенант. Если он из солдатских училищ сразу же перешёл в школу офицеров, то только-только должен был закончить обучение, и не совсем было понятно, участвовал ли он в войне. У меня же вскипело ощущение того, что он слишком дерзко общается с ветераном. Не сказать, чтобы я был большим любителем «особых» привилегий для воинов, но в этот раз дерзость стоило пресечь.
— Лейтенант, ты мои документы не видишь? Прочитай ещё раз лучше.
— Ермаков Игорь Олегович. И что с того?
— Ты на фронте был?
— Ну не был и что?
— Тебе Баварская операция что-то говорит?
Лейтенант уже хотел было что-то дерзнуть, но в этот момент подошёл седоусый мужчина с полковничьими полицейскими погонами. Он взял из рук лейтенанта мои документы, быстро пробежался по строчкам, после чего удивлённо поднял густые брови.
— Игорь Олегович, прошу прощения за моих подчинённых. У меня внук в штурмовиках под вашим руководством Берлин штурмовал. Спасибо за службу!
Я пожал крепкую мозолистую руку, спрятал в карман документы, после чего вернулся в собственное купе. Такое увеличение патрулей меня не столько пугало, сколько заставляло напрягать мозг. Всё также не появлялось новостей о чудесном спасении императора или великого князя. Ситуация развивалась по самому неприятному сюжету из возможных.
Чем дальше на восток, тем чаще встречались военные эшелоны. Составы с пушками, с солдатами, с боеприпасами. Они шли на запад — туда, где осталась Москва. Туда, где, возможно, уже начиналось что-то страшное.
В Омске на перроне продавали чай. Я вышел, чтобы размять ногу, и услышал обрывки разговоров:
— … Долгорукие уже в столицу стягивают своих…
— … а Волконские с Трубецкими якобы договор…
— Щербатовы молчат…
— … да какая разница? Всё равно опричники всех…
Голоса стихли, заметив моё приближение. Людей в военной форме пугались, и это было ожидаемо. Простые люди за полтора года войны успели устать, повышенные военные сборы так и не успели отменить, отчего общее недовольство возрастало, подкрепляемое общим непониманием института власти. Непонятно, кому нужно подчиняться, живы ли Рюриковичи, кто будет править страной дальше — все эти вопросы роились в головах людей, и их можно было понять.
«Родной» город встретил меня тишиной, густой и встревоженной, будто вся сибирская столица затаила дыхание в ожидании грозы. Снег валил плотной пеленой, заметая улицы сплошным ковром, но даже его мягкое покрывало не могло скрыть нервного напряжения, витающего в сибирском морозном воздухе. Войдя в особняк, я сразу ощутил, что сюда уже успели дойти новости. Народ знает и ждёт.
Не успел я выйти на перрон, как меня встретил мужчина. В нём не чувствовалось, что к военной службе он не имеет вообще никакого отношения. Незнакомец был невысоким, одетым в аккуратно отглаженное зимнее пальто и поправляющим очки на носу.
— Ваше сиятельство. — Мужчина подбежал ко мне. — Игорь Олегович, позвольте меня выслушать.
— Ты кто?
— Помощник губернатора Удальского.
Я хмыкнул, вспоминая, что прошлого правителя региона сместили во время войны. Нынешнего я не знал, имел лишь отдалённые слухи. Впрочем, ничего плохого в этих слухах не было, и единственное, что повторялось из слуха в слух, так это характеристика Удальского как «крепкого хозяйственника».
— И что нужно от меня? Мне важно прийти к семье.
— Вас вызывают на экстренный совет. Ваша семья в безопасности — находится под охраной второй добровольной сибирской казачьей дивизии. Вас же просят прибыть на совет в дом губернатора. Там сейчас ваша жена и великий князь Пётр Щербатов.
Стало понятно, что так просто меня не оставят. Я приставил к колонне ставший бесполезным костыль, поправил пистолет в кобуре и посмотрел в глаза мужчины. Они не показывали ничего, кроме крайней степени обеспокоенности.
— Вези.
Губернаторский дом, где собрались высшие люди Томска, был переполнен. Губернатор Удальской, грузный мужчина с седеющими баками, сидел во главе стола, его пальцы беспокойно барабанили по дубовой столешнице. Рядом — городской голова, купцы первой гильдии, командиры местного гарнизона. Их лица были напряжены, глаза бегали от одного к другому, будто искали ответа, которого никто не знал.
И в центре этого молчаливого хаоса — мальчик. Петр Щербатов, одиннадцатилетний, с тонкими чертами лица и слишком взрослым взглядом. Он сидел прямо, не ёрзая, его пальцы сжимали край стула, но в глазах не было страха. Только вопрос. Тот самый, что висел над всеми нами: «Что теперь будет?».
Ольга была спокойна. Она была единственной женщиной на этом собрании, но держалась с удивительной стойкостью. При этом вокруг неё мужчины расступились, позволяя женщине чувствовать себя в полной безопасности. Хотя кобура с аккуратным револьвером, который она держала на аккуратном узком поясе, явно намекала, что в уходе она совсем не нуждается.
— Князь Ермаков, — губернатор поднялся, его голос прозвучал слишком громко в этой тишине. — Мы рады, что вы прибыли. Уверен, вы понимаете, почему собрались.
Томск был далёк от столицы, но не настолько, чтобы оставаться в стороне. Новости доходили сюда с опозданием, но каждая новая весть была хуже предыдущей. Император мёртв. Великий князь мёртв. Престол пуст. Флаги приспущены. В Москве идут тайные переговоры, но никто не верит, что они закончатся миром.
— Нам нужно решить, как действовать, — проговорил один из фабрикантов, владелец текстильных мастерских. — Если в столице начнётся резня…
— Она уже началась, — резко перебил его полковник местного гарнизона, мужчина с жёстким взглядом и шрамом через бровь. — Просто пока что без выстрелов.
Я знал, о чём он говорил. Опричники уже арестовывали сторонников то одного, то другого претендента. Войска начинали передислоцироваться, ещё без открытых столкновений, но уже готовясь к ним. Эшелоны пехоты, кавалерии двигались по дорогам, оставаясь в постоянном перемещении. Возможно, что они получали разрозненные приказы, которые поступали от офицеров, каждый из которых собирался использовать полки для собственных целей.