— Ваше сиятельство, — он отдал честь, но рука дрогнула, — из Москвы прибыло донесение. Срочно.
Я отложил бумаги. По тому, как Зубов избегал моего взгляда, стало ясно — новости не просто плохие. Они катастрофические.
— Пусть войдет.
В кабинет, едва переступая от усталости, вошел мужчина в потрёпанном дорожном плаще. Его лицо покрывала недельная щетина, а под глазами залегли тёмные тени. Он не стал церемониться — рухнул в кресло, словно ноги больше не держали его.
— Воды, — хрипло попросил он.
Мужчина вдохнул и залпом влил в себя стакан, смахнул капли с губ тыльной стороной ладони и взглянул на меня. В его глазах отражался ад и тотальная усталость.
— Москва горит, Игорь Олегович.
Тишина в кабинете стала густой, как смола. Даже часы на камине, обычно тикавшие с раздражающей чёткостью, будто замерли.
— Началось три дня назад, — Соболев говорил медленно, словно каждое слово давалось ему с трудом. — Сначала перестрелки у Кремля. Опричники Волконских попытались арестовать сторонников Долгоруких. Те ответили. Потом подключилась гвардия…
Он замолчал, снова потянулся к воде. Я не торопил.
— К вечеру первого дня к схватке присоединились казаки Барятинского. Они ворвались в город с юга, через Серпуховскую заставу. Говорят, сам князь вел их в атаку — в старом гусарском мундире, с саблей деда в руке.
Я закрыл глаза, представляя эту картину. Барятинский — безумный храбрец, но плохой стратег. Если он бросил свои южные гарнизоны и рванул к столице — значит, терять ему уже нечего.
— К утру второго дня в городе было уже пять «императоров», — горько усмехнулся Соболев. — Долгорукие объявили малолетнего князя Семёна «законным наследником» и укрепились в Северном дворце. Волконские провозгласили «военную диктатуру» и заняли Арсенал. Барятинский вообще велел короновать себя в Успенском соборе, но его оттуда выбили опричники Трубецких…
Он достал из-за пазухи потрёпанную тетрадь и протянул мне.
— Здесь всё, что удалось записать.
Я начал листать. Сухие строчки складывались в жуткую мозаику:
«…пожар на Тверской, артиллерийская дуэль через Москву-реку, толпы беженцев у Хамовнических казарм…»
«…Оболенские выдвинули своего претендента — шестнадцатилетнего князя Андрея, но их штаб в Нескучном разбомбили с аэропланов…»
«…казаки грабят немецкое посольство, говорят, посол застрелился…»
Последняя запись была сделана дрожащей рукой:
«Сегодня видел, как на Большом Каменном мосту повесили генерала Свечина. Его обвинили в „предательстве династии“. Казнь проводили мальчишки-юнкера. Генерал умер молча…»
Я закрыл тетрадь. Свечина я знал лишь шапочно, но тот успел отличиться во время начала войны, сдерживая массированное наступление немцев на литовском фронте. Ситуация там была не самой лёгкой, но Мемель ему устоять удалось, похоронив при этом целую дивизию немцев, которой пришлось полностью обновить свою численность. Теперь прославленный генерал болтается на верёвке где-то над грязной московской рекой.
— А народ? — спросил я, стараясь, чтобы голос не дрогнул.
Докладчик мрачно усмехнулся:
— Кто успел — бежит. Остальные прячутся по подвалам. На Красной площади вчера собралась толпа — кричали, чтобы князья «прекратили бойню». Их расстреляли из пулемётов. Говорят, кровь текла по брусчатке к Лобному месту, как в старину…
Он вдруг резко встал, подошёл к окну. Его плечи слегка дрожали.
— Игорь Олегович, там ад. Настоящий ад. Улицы в трупах, река красная от крови. Я видел, как мародёры режут друг друга за мешок муки… А эти «императоры» в своих дворцах только и делают, что рассылают гонцов за подкреплениями. Долгорукие уже стягивают полки с северо-запада, Волконские — с Украины…
Я подошёл к карте на стене. Москва была лишь началом. Теперь война растечётся по всей империи, как чума.
— Что ещё? — спросил я, не оборачиваясь.
— Опричники раскололись. Часть перешла к Волконским, часть — к Трубецким. Остальные… — он сделал паузу, — остальные объявили, что будут «хранить закон» до последнего наследника. Они охраняют Кремль, вернее, то, что от него осталось.
Я резко обернулся:
— Они нашли тело императора?
— Нет. Но… — Соболев потянулся к своему мешку, достал свёрток в масляной ткани, — они нашли это.
Развернув ткань, он положил на стол обгоревший, но всё ещё узнаваемый предмет — императорскую печатку. Ту самую, две версии которой всегда носились братьями.
— Значит, династия пресеклась, — прошептал я.
Докладчик кивнул:
— Официально ещё нет. Но все понимают — Рюриковичей больше нет. Теперь только сила решит, кто сядет на трон.
Я подошёл к окну. За снежной пеленой угадывались огни Томска — спокойного, пока ещё не тронутого войной. Но эта война придёт и сюда. Обязательно придёт.
— Зубов!
Дверь мгновенно распахнулась.
— Собери совет. Командиров гарнизона, городского голову, всех купцов первой гильдии. И… — я взглянул на прибывшего с вестями мужчину, — приготовь почётный караул. Завтра мы проведём молебен по погибшему императору.
До утра уснуть не удалось. Ситуация развивалась слишком стремительно. Я ожидал, что если княжьи семьи и начнут грызню за власть, то не так быстро. Предполагалось, что они сначала подготовят тыл, а по факту случилось так, что большинство из них засели в Москве и сейчас топят столицу в кровавых ручьях, пытаясь подтянуть лояльные им войска из всех уголков страны. Вот только непонятно, что будет через несколько дней, когда к бойне подключатся окраины и хватит ли России для разрушительной гражданской войны.
С утра собор встретил нас ледяным молчанием. Высокие своды, обычно наполненные торжественным гулом молитв, теперь висели над головами, словно каменное небо перед грозой. Свечи горели ровно, почти не колеблясь в неподвижном воздухе, их свет дрожал на позолоте икон, но не мог рассеять мрак, сгустившийся в углах.
Я стоял в первом ряду, сжимая в руках поминальную свечу. Воск капал на пальцы, обжигая кожу, но я не замечал боли. Рядом, чуть позади, стоял Пётр. Мальчик был бледен, его тонкие пальцы судорожно сжимали складки парадного мундира. Ольга положила ему руку на плечо — жест скорее формальный, чем утешительный. Она понимала, что сегодня мы хороним не просто императора. Мы хоронили тысячелетнюю Россию.
Гроб стоял в центре храма. Пустой.
Тело Александра так и не нашли, но традиция требовала символического прощания. Чёрное сукно, расшитое золотыми двуглавыми орлами, скрывало пустоту, как скрывало правду о том, что осталось от династии.
— Господи, упокой душу раба Твоего благоверного императора Александра…
Голос священника, обычно звучный и властный, сейчас звучал надтреснуто, будто он сам не верил в то, что говорил.
Я опустил голову, но не молился. Вместо этого перед глазами вставали картины будущего:
Эшелоны с войсками, идущие на запад. Мои фабрики, дымящие день и ночь. Пётр на троне — мальчик, который никогда не имел и вряд ли когда-то получит реальную власть. Если не я, то другие власть имущие будут дёргать за нитки, проталкивая собственные интересы. Но была и другая картина:
Томск в огне. Опричники Волконских, вешающие моих людей на фонарных столбах. Ольга в чёрном вдовьем платье…
— Вечная память…
Хор подхватил, но голоса певчих дрожали. В толпе за спиной кто-то всхлипывал. Старый купец Громов, обычно непробиваемый, как сибирский дуб, стоял, уткнувшись лицом в платок. Даже казаки, выстроившиеся у стен с обнажёнными шашками, смотрели в пол.
За окнами собора ветер выл, как голодный зверь. Снег бил в витражи, оставляя на стёклах причудливые узоры, похожие на кровеносные сосуды.
— …и воцарится в доме его разделение…
Эти слова из Евангелия, обычно звучавшие абстрактно, теперь резали, как нож. Разделение. Оно уже здесь. В Москве брат идёт на брата, а завтра — кто знает? — может, и здесь, в Сибири, начнётся то же самое.
Я посмотрел на Петра. Мальчик не плакал, но его глаза были слишком взрослыми для одиннадцати лет. Он понимал. Возможно, даже больше, чем некоторые из стоявших здесь взрослых.
Кадило звякнуло. Служба подходила к концу.
Я сделал шаг вперёд, чтобы приложиться к кресту. В этот момент в дверях собора мелькнула фигура Зубова. Его лицо было напряжено. Он что-то шепнул на ухо подошедшему к нему офицеру, и тот быстро зашагал ко мне.
— Ваше сиятельство, — тихо сказал он, кланяясь, — только что прибыл гонец от полковника Сретенского. Его бронепоезда в двух перегонах от города. Он просит указаний.
Я кивнул, отходя к стене. Если поезда Сретенского рядом, значит скоро в Томске объявятся мои собственные «Туры». Пусть по сибирской глуши с таким оружием перемещаться сложно, но здесь никто не сможет ничего противопоставить такой стальной мощи. Конечно, если вовремя подвозить снабжение. Да и сам Сретенский был очень ценным приобретением. Такие умелые, готовые к действию военачальники были куда ценнее золота.
Уже через полтора часа бронепоезд Сретенского стоял на запасном пути, дымя чёрным угольным дымом. Второй состав вскоре уже должен будет подобраться к Томску. Я подошёл, опираясь на трость, и сразу узнал его — высокого, сутуловатого, с вечной сигаретой в углу рта. Он стоял на подножке броневагона, в потёртой кожанке, без знаков различия, но каждый мускул на его лице кричал о том, что передо мной не просто офицер, а человек, прошедший ад трёх войн.
— Игорь Олегович, — он спрыгнул на перрон и резко обнял меня, пахнущий порохом и машинным маслом. — Дожили, чёрт бы всё побрал.
Мы отошли в сторону, подальше от любопытных глаз. Сретенский закурил, щурясь на томские крыши.
— Помнишь, как под Дебреценом твои штурмовики вытащили мои танки из той венгерской трясины? — он хрипло рассмеялся. — Чёрт, а ведь могли и сгореть там все, если бы не твой приказ идти напролом…
Я кивнул. Тогда, в шестнадцатом, его броня увязла в осенней грязи, а мои пехотинцы прикрывали отход под шквальным огнём. Мы потеряли треть батальона, но вытащили все машины.