Я попытался вспомнить о том, где слышал фамилию этого офицера. Вспомнилось далеко не сразу, но память всё же выдала мне короткую сводку, которую я читал в военной ставке. Зарубин некогда был полковником, человеком с неправильным для армейской структуры характером, но прекрасным, практически идеальным происхождением, которое позволило ему быстро двигаться по крутой карьерной лестнице. Он был жестоким, но самовольным, отчего не любил подчиняться другим людям ниже его по происхождению, но высшей аристократии прислуживал с большим удовольствием, отправляя солдат в атаку волна за волной.
Я смотрел на это море ненависти, и во рту стоял горький привкус. Мои планы, мои расчёты относительно Омска — разведка, оценка гарнизона, возможный мирный переход — казались сейчас наивными детскими играми. Город был не просто нестабилен. Он был на грани взрыва. Генерал Зарубин, судя по всему, не был ничьим ставленником — ни Долгоруких, ни Волконских. Он был порождением хаоса, человеком, который увидел в крушении империи шанс утвердить свою власть железом и страхом, опираясь на верных ему штыки. И теперь он, как и все мы, пожинал плоды посеянного им самим ужаса.
Неизвестно, сколько было солдат у Зарубина, но нам сложно будет легитимизировать своё появление. Даже если получится перерубить врага, то что дальше? Даровать лишнюю свободу одному отдельному городу? Взять город в ежовые рукавицы? Неясно.
Толпа качнулась. Каре солдат сжалось ещё плотнее. Штыки дрогнули, но не опустились. Кто-то из передних рядов горожан, разгорячённый яростью и чувством безнаказанности, швырнул комок замёрзшей грязи. Он звонко шлёпнулся о каску одного из солдат. Это стало искрой. Сразу несколько человек рванулись вперёд, пытаясь вырвать винтовки, ударить прикладом. Солдаты ответили резкими, отрывистыми командами, которые потонули в общем гуле. Стальные штыки, как щупальца, оттолкнули нападающих. Раздались крики боли, ярости. Толпа заревела, как раненый зверь. Напряжение достигло точки кипения. Ещё мгновение — и начнётся бойня. Этих двадцати не спасет даже их выучка. Их просто растопчут, разорвут в клочья. Но стоит горожанам начать битву, как у Зарубина появится возможность расправиться с протестующими по законам военного времени. Признаться честно, я бы действовал на месте солдат точно также. Одно дело кричать, показывать транспаранты, а другое нападать на солдат. Тогда насилие нужно подавлять насилием. Грубо, но уговоры работают слишком медленно, а пламя беспорядков разрастается куда быстрее.
Рука сама потянулась к кобуре нагана. Мои ребята замерли в готовности, их взгляды вопросительно скользнули ко мне. Ввязаться? Попытаться остановить резню? Но как? Кто мы для этой толпы? Ещё одни вояки, ещё одни претенденты на власть, пришедшие со своими штыками? Нас просто не поймут. Сочтут подмогой Зарубину или новой угрозой. Мы могли спровоцировать ещё больший взрыв, направить часть этой ярости на себя.
Но и стоять в стороне, наблюдая, как людей, пусть и в чужих шинелях, просто растерзают — этого я тоже не мог допустить. Не по рыцарским соображениям. По солдатскому братству. По пониманию того, что в этой мясорубке гибнут те, кто, как и мы, просто выполнял приказ, оказался заложником чужой воли и всеобщего безумия.
Мысль пронеслась молнией. Генерал Зарубин. Он был ключом. Если он действительно держал город в кулаке, если его солдаты все ещё подчинялись ему беспрекословно, то только он мог остановить этот кошмар. Убрать своих людей с площади, дать толпе выход гневу иным путём, показать хоть тень уступчивости совету. Но где он? В здании Думы? В казармах? Риск был огромен. Попасть к нему означало пройти сквозь кипящую толпу или, что вероятнее, нарваться на его же патрули, для которых мы были неизвестными вооружёнными людьми, потенциальными диверсантами или агентами враждующих князей.
Я резко мотнул головой своему заместителю в этой операции, старому штурмовику Гусеву. Его лицо, изборождённое шрамом от осколка под Перемышлем, было воплощением сосредоточенной ярости. Он понял без слов. Мы не могли ввязаться в драку на площади. Наша задача была иной — найти источник власти, найти Зарубина. Быстрее. Пока не пролилась кровь. Я указал рукой в сторону, где возвышались массивные здания казарм, предположительно ставшие цитаделью генерала. Нужно было обойти площадь, используя задворки, чёрные ходы, всё, что давало хоть шанс остаться незамеченными.
Мы отползли от края переулка, растворившись в лабиринте грязных дворов и заснеженных проходов. Гул толпы, крики, звериный рёв преследовали нас, как наваждение. Каждый шаг по скользкой, вязкой грязи отзывался болью в ноге, но я заставлял себя идти, стиснув зубы. Вонь разлагающихся отбросов, смешанная с запахом страха и отчаяния, висела в воздухе. Из-под полусгнившего забора выползла худая собака, огрызнулась тусклыми глазами и шмыгнула в дыру.
Выбравшись на относительно широкую, но пустынную улицу, ведущую к казарменному комплексу, мы ускорили шаг. Здесь патрули Зарубина должны были быть неизбежны. И мы не ошиблись. Не успели мы пройти и двухсот саженей, как из-за угла каменного склада вышла группа солдат — человек восемь. Они шли неспешно, винтовки на плечах, но глаза бдительно сканировали улицу. Увидев нас — такую же группу вооружённых людей в чужих шинелях, без опознавательных знаков — они мгновенно среагировали. Винтовки сорвались с плеч, затворы щёлкнули, принимая патроны. Стальной щелчок прозвучал невероятно громко в напряжённой тишине улицы.
— Стой! Кто такие? Руки вверх! — крикнул старший, коренастый унтер с лицом, обветренным степными буранами. Его голос был резок, но без паники — голос человека, привыкшего к приказу и его исполнению.
Мои ребята замерли, их руки тоже потянулись к оружию. Ситуация висела на волоске. Одна неверная реакция — и перестрелка здесь, в этом безлюдном проходе, стала бы кровавой прелюдией к большему кошмару. Я шагнул вперёд, подняв руку ладонью наружу, показывая, что оружия не достаю. Боль в ноге вспыхнула с новой силой, но я игнорировал её.
— Спокойно, — сказал я максимально твёрдо, глядя прямо в глаза унтеру. — Мы не ваши враги. Лейтенант Хабаров. Ищу генерала Зарубина. Срочно. На площади у Думы сейчас льётся кровь. Его людей там могут растерзать.
Унтер нахмурился, его взгляд скользнул по моему лицу, по колодке с наградами, едва видневшейся из-под расстёгнутого ворота шинели. Узнал ли он меня? Вряд ли.
— Лейтенант? — переспросил унтер с явным недоверием. — Какой Хабаров? Сдать винтовки!
Сердце схватил страх, но тут со стороны площади раздался хлопок, затем ещё один и ещё. Солдаты Зарубина переглянулись между собой, и это был наш момент. Я выхватил револьвер из кобуры и несколько раз нажал на спуск. Трое бойцов здешнего полковника упали на землю, и это был сигнал. Штурмовики в мгновение схватили винтовки, патроны уже были в патронниках, и серия выстрелов полностью похоронила группу солдат Зарубина. Они лежали ватными куклами, и кровь распространилась по холодному снегу. В городе начинался бой, и наши выстрелы не стали новизной.
Я быстро стянул с унтера шинель и натянул на себя. Размерчик был маловат, но это было лучше, чем ничего. Документов у него не было ни в одном кармане, а значит, придётся полагаться на свои небольшие актёрские способности.
— Не стреляйте!
Из-за угла вышел молодой солдат с поднятыми руками. Его винтовка была над головой с оттянутым назад затвором. Он боялся, едва ли не трясся от страха, смотря на десяток винтовок, которые смотрели на него. Стоит ему проявить хоть взглядом агрессию, и несколько пуль окажется в его теле.
— Подойди! Винтовку не опускать!
Парнишка подошёл. Молодой, лет этак шестнадцать. Светловолосый и голубоглазый. Чем-то напоминал меня.
— Кто такой?
— Рядовой Прохоров. Вы с востока? Люди Щербатова? — парнишка похлопал глазами, а затем быстро заговорил. — Я помогу вам. Я проведу вас. У меня брат среди ваших служит.
— Двигай, — я хлопнул парня по плечу. — Дёрнешься — пристрелю.
Казармы Зарубина были не просто зданиями. Это была крепость. Высокие кирпичные стены, увенчанные колючей проволокой, массивные ворота с пулемётными гнёздами по бокам. У ворот — усиленный караул. Солдаты в касках, с винтовками наперевес, смотрели на подходящих с немым вызовом. Над главным зданием — бывшим кадетским корпусом — развевался не имперский стяг, не флаг какого-либо из князей, а простой красный флаг. Символ военного положения? Или личный штандарт генерала-узурпатора? Проводник что-то сказал часовым, показав на меня. Те переглянулись, один скрылся в караулке. Минута тянулась вечно. Я смотрел на красное полотнище, хлеставшееся на ледяном ветру, и думал о Петре Щербатове, о Томске, о всей этой авантюре. Что я делал здесь? Ввязывался в чужую кровавую свару, пытаясь играть миротворца, когда мои собственные силы были каплей в море хаоса? Но отступать было поздно. Мы вошли в эту игру. И цена проигрыша была слишком высока — для всех.
Часовой вернулся и кивнул. Ворота со скрежетом приоткрылись ровно настолько, чтобы пропустить нашу группу внутрь. Двор казарм встретил нас атмосферой напряжённого лагеря. Солдаты маршировали строем, грузили ящики с патронами на телеги, чистили орудия — пушки, выставленные на позиции, направленные не только наружу, но и, что было тревожнее, в сторону города. Здесь царил порядок, железный, бездушный, готовый к обороне или к удару. Запах машинного масла, пота и холодного металла витал в воздухе. Никакой паники, только сосредоточенная готовность к худшему. Зарубин явно держал свою вотчину в ежовых рукавицах и готовился к осаде или к подавлению. Войска точно готовились подавлять разбушевавшихся гражданских.
Нас провели в главное здание, в просторный, почти пустой кабинет с огромным дубовым столом и картой России на стене. За столом сидел человек. Невысокий, плотный, с коротко стриженной седой щетиной и тяжёлым, как чугунная болванка, взглядом маленьких, глубоко посаженных глаз. На нём был поношенный китель с генеральскими погонами, но властность, исходившая от него, была осязаемой. Генерал Зарубин. Он не встал при нашем входе. Его взгляд, холодный и оценивающий, скользнул по мне, по моим наградам, по лицам моих ветеранов, остановился на моей трости и слегка прихрамывающей походке. В кабинете, кроме него, были ещё двое: адъютант с блокнотом у стены и пожилой полковник с бегающими глазами, стоявший навытяжку.