Алексей ТолочкоКнязь в Древней Руси: власть, собственность, идеология
КИЕВ НАУКОВА ДУМКА 1992
ВВЕДЕНИЕ
Когда в 1909 г. увидела свет книга А. Е. Преснякова «Княжое право в древней Руси», составившая целую эпоху в исследовании междукняжеских отношений X–XII вв., в научной среде сложилось мнение, выраженное С. Ф. Платоновым, «о некоторой избитости темы», при которой от новых трудов «трудно было бы ожидать больших новинок»{1}. И хотя труд А. Е. Преснякова блестяще опроверг сказанное ученым, С. Ф. Платонов действительно имел все основания для подобных суждений: тема междукняжеских отношений была одной из наиболее популярных в историографии XIX в. Несмотря на отсутствие единых методологических принципов, борьбу различных исторических школ, работы историков прошлого века всегда выражали стремление к отысканию генерального принципа, механизма, регулировавшего междукняжеские отношения в Киевской Руси.
Первые серьезные попытки, предпринятые в этом направлении еще в начале XIX в. (например, М. П. Погодина), привели к созданию так называемой родовой теории, сформулированной С. М. Соловьевым в двух диссертационных работах, а затем — в знаменитой «Истории России»{2}. Сущность этой достаточно сложной в деталях теории заключается в следующих основных принципах. В своих отношениях князья династии Рюриковичей руководствовались родовыми принципами. Определяющим при этом было генеалогическое старшинство князей в так называемой лествице. Государственное «начало» в виду этого отсутствовало, и возникло впервые, согласно С. М. Соловьеву, только в конце XII в. в Северо-Восточной Руси, исторические судьбы которой, следовательно, кардинально отличались от судеб Киева.
Теория до известных пределов удовлетворительно объясняла особенности междукняжеских отношений, специфический порядок занятия столов и т. д. Она нашла большое количество сторонников, часто, впрочем, более осторожных и признававших «лествичное восхождение» лишь как идеальную норму. Теория С. М. Соловьева оказывала влияние и на многих независимо мыслящих историков. Так, она была принята В. О. Ключевским, продолжавшим поддерживать ее даже тогда, когда выяснились многочисленные ее несообразности с историческими данными{3}. Правда, продолжая линию «умеренных» сторонников С. М. Соловьева, В. О. Ключевский видел в «родовой теории» идеальную схему, которой следовали все князья, но не всем удавалось выдержать ее без изменений. Попытки же историка сочетать взгляды С. М. Соловьева с собственной «торговой теорией» происхождения городов привели к тому, что, «потеряв свою стройность, родовая теория в редакции В. О. Ключевского страдает внутренней несогласованностью, перестает быть цельной „теорией“»{4}.
Заслуга ниспровержения монопольного господства в исторической науке «родовой теории» принадлежит исследователям древнерусского права, и прежде всего В. И. Сергеевичу. Развитая им «теория договорного права», впервые изложенная в специальной монографии, а затем с некоторыми изменениями и дополнениями продублированная в нескольких изданиях сводного труда «Древности русского права»{5}, также нашла своих сторонников преимущественно среди историков — исследователей древнего юридического быта Руси.
Новая теория базировалась в основном на явных несоответствиях взглядов С. М. Соловьева исторической действительности X–XIII вв. Представители «юридического направления» были сильны в полемической части своих трудов, позитивная же программа их оказалась также не без изъянов. Решительно отбросив «родовое начало» и попытавшись на его место поставить какой-либо иной структурообразующий принцип междукняжеских отношений, притом действовавший бы во всех без изъятья случаях, В. И. Сергеевич полагал, что князья руководствовались только личными временными договорными обязательствами.
В рамках юридического подхода этих выводов было вполне достаточно. Но уже современникам В. И. Сергеевича было очевидно, что договоры — внешнее выражение каких-то более глубоких механизмов и закономерностей, что договорами отношения между князьями лишь оформлялись, но не устанавливались. Да и сам метод В. И. Сергеевича, не предполагающий какого-либо развития в X–XV в., позднее вызывал серьезные возражения. «Догматичность изложения В. И. Сергеевича, — заметил А. Е. Пресняков, — объясняет нам, как „исторические очерки“ 1867 г. обратились в отдел „юридических древностей“»{6}.
К рубежу XIX–XX вв. бесперспективность создания «абсолютных» теорий, притом таких, которые бы все многообразие исторической действительности объясняли исходя из какого-либо единого «начала», стала ощущаться все более явственно.
Отказ от такой методики и углубленное исследование социально-политической жизни домонгольской Руси ярко продемонстрирован уже в первых томах «Iсторiï Украïни-Руси» М. С. Грушевского{7}. Едва ли не первым он освободился от обаяния прежних априорных схем. Ученому удалось показать, например, что «лествичное восхождение» (служившее стержнем теории Соловьева — Ключевского и камнем преткновения всей историографии XIX в.) не существовало нигде, кроме Черниговской земли. Да и здесь оно было не столько реликтом собственно родовых отношений, сколько следствием упорного соперничества черниговской династии с Мономаховичами и консолидировало силы для этой борьбы.
Подобно В. О. Ключевскому М. С. Грушевский не оставил специальной монографии по интересующей нас теме, разрабатывая соответствующие сюжеты в общем курсе истории Руси, по преимуществу Южной. Это обусловило лишь постановку многих проблем. К тому же исследователю не во всем удалось до конца преодолеть влияние «родовой теории», что проявляется, например, в терминологии. Тем не менее выводы М. С. Грушевского, полученные на основе скрупулезного исследования источников, отмечались новизной в исследовании междукняжеских отношений X–XIII вв.
Первым, действительно независимым от старых теорий XIX в. историком (во многом благодаря М. С. Грушевскому) стал А. Е. Пресняков. Его упоминавшаяся книга появилась в условиях, когда жаркие дискуссии уже утихли, интерес к проблеме в значительной степени угас, а ясного представления о предмете изучения все еще не было.
Свои взгляды А. Е. Пресняков изложил в специальной монографии и практически одновременно в курсе университетских лекций{8}. Изучение отношений между князьями в Киевской Руси историк начал с уяснения тех норм древнеславянского семейного права, которые наложили на них свой отпечаток. Таким путем историку удалось выяснить смысл, вкладывавшийся в X–XII вв. в понятия «старейшинства» и «отчины». Основную ошибку историографии A. Е. Пресняков усмотрел в смешении вопроса о преемственности старейшинства (где, по его мнению, действительно играли роль генеалогические счеты) с вопросом владения волостями, что осуществлялось независимо от этих отношений. С другой стороны, историка не удовлетворили попытки объяснить многообразные явления «во что бы то ни стало, из одного принципа» и возведение «в норму права всех наблюдаемых в древней жизни фактических отношений»{9}.
Взгляды А. Е. Преснякова сводятся к объяснению эволюции междукняжеских отношений исходя из борьбы права отчины (в котором проявлялся местный сепаратизм) и стремления киевских князей к концентрации владений вокруг «золотого стола» на основании своего старейшинства. По его мнению, киевское старейшинство, обеспечивавшее единство страны, к середине XII в. теряет свое значение и отступает перед натиском отчины.
Не лишенные некоторых недостатков формально-юридического подхода работы А. Е. Преснякова, несомненно, оказались наиболее фундаментальными исследованиями княжеской власти в дореволюционной науке. Такое же исключительное место в историографии они занимают и сегодня.
Исследования А. Е. Преснякова оказались последними монографическими исследованиями проблемы. После их публикации историографическая ситуация заметно изменилась. Начиная с 20-х годов XX в. историков в большей степени занимали проблемы базисного характера: утверждалось понимание социально-экономической жизни Киевского государства как феодальной системы. Вопрос о княжеской власти решался преимущественно в социологическом аспекте; князь рассматривался как выразитель интересов феодального класса.
Это привело к постановке вопроса о существовании в княжеской среде вассальных отношений. Заслуга в обосновании этого тезиса принадлежит С. В. Юшкову{10}.
Однако понимание базисных явлений X–XIII вв. как феодальных, вновь поставило проблему организации соответствующей ему надстройки.
В конце 50-х годов, в комментариях к новому изданию «Истории России» С. М. Соловьева В. Т. Пашуто развил взгляд на «родовую теорию» как официальную княжескую доктрину власти, ошибочно принятую С. М. Соловьевым за действительный порядок вещей{11}. В середине 60-х годов B. Т. Пашуто продолжил начатую С. В. Юшковым традицию изучения междукняжеских отношений как основанных на вассальных связях{12}. В его исследовании приведен гораздо более полный фактический материал, чем в работах С. В. Юшкова, ввиду чего выводы оказались более обоснованны. Однако стремление доказать идентичность древнерусского вассалитета западноевропейской модели (обоснование существования на Руси вассальной присяги-омажа, «рыцарских правд», регулировавших отношения сеньоров с вассалами, некоторых других явлений) сильно ослабило выводы историка. В. Т. Пашуто не удалось обосновать полное тождество княжеского вассалитета на Руси аналогичному институту западноевропейского средневековья, но влияние этой мысли было столь очевидным, что с этого времени феодальный вассалитет в княжеской среде стал прочным историографическим фактом