ие» Даниила Романовича, воевали близ Холма и Володавы (на западном берегу Буга севернее Холма) «по озерам», возможно, является указанием на время, когда водоемы были покрыты льдом. Следовательно, наиболее вероятная датировка описываемых событий: бегство Ростислава в Венгрию и его женитьба на королевне – лето-осень 1242 г.; уход Даниила от Манмана и Балая – зима 1242/43 г.; бегство Михаила в Венгрию после получения известия о женитьбе сына – начало 1243 г.[105], т. е. имеет место хронологическое совпадение с первым контактом с монголами Ярослава Всеволодича: его вызов к Батыю, отъезд Даниила Романовича из Холма и бегство Михаила Всеволодича оказываются близкими по времени – все эти события приходятся на конец 1242 – начало 1243 г.
Когда в конце 1245 г. Даниил появится при дворе Батыя, тот начнет беседу с упрека: «Данило, чему еси давно не пришелъ?»[106]. Отсюда следует, что «приглашение» было отправлено много ранее. Очевидно, Манман и Балай «возыскивали» Даниила именно с целью понудить его к визиту в ставку Батыя[107]. Но князь уклонился от встречи с монголами, уехав из своей новой столицы Холма за р. Буг – к брату во Владимир-Волынский.
Михаил «бежал», узнав о браке сына с венгерской королевной. Ранее галицкий летописец в таких же выражениях говорит об отъездах Михаила в Венгрию и Польшу – в 1239 г. после приближения монголов к Киеву, где он тогда княжил («Михаилъ бѣжа по сыноу своемъ перед Татары Оугры»[108] – Михаил бежал вслед за сыном своим от татар в Венгрию), и в 1240 г. после получения вести о взятии Киева («Михаилъ же оувѣдѣвъ приятье Киевьское и бѣжа со сыномъ своимъ во Ляхы Кондратови»[109] – Михаил же, узнав, что Киев взят, бежал с сыном своим в Польшу к Конраду). От кого мог бежать Михаил Всеволодич в 1243 г.? Только от тех же «татар». Поскольку после предыдущих случаев он возвращался на Русь ис 1241 до 1243 г. находился там[110], очевидно, что к новому бегству его должна была побудить какая-то конкретная угроза. Скорее всего, это было требование явиться к вернувшемуся из похода Батыю. Но Михаил, рассчитывая на поддержку венгерского короля, ставшего только что его сватом, предпочел отправиться не на восток, а на запад[111].
Итак, вероятнее всего, что требование явиться к Батыю с личным визитом было направлено одновременно трем главным русским князьям. Каждый из них незадолго до нашествия владел Киевом – номинальной столицей всей Руси. Ярослав был киевским князем в 1236–1238 гг., Михаил в 1238–1239 гг., Даниил – в 1240-м[112]. Вопрос стоял о признании зависимости, и в случае, если бы оно состоялось, – кого из них утвердить киевским князем и, соответственно, главным среди русских князей[113].
Согласно тексту старшего извода Новгородской первой летописи, Ярослав был «позванъ цесаремъ татарьскымь Батыемъ», согласно младшему изводу – «позванъ цесаремъ Татарьскымь, и иде в татары къ Батыеви, воеводѣ татарьску». Вполне возможно, что младший извод в данном случае ближе к первоначальному тексту, поскольку в середине XV в. (время его составления) тонкости титулатуры монгольских правителей середины XIII столетия[114] были неактуальны, и сомнительно, чтобы летописец мог исправить простое и понятное «позван цесаремь татарьскымь Батыемь» на более сложную конструкцию с упоминанием безымянного «цесаря» и Батыя в качестве воеводы. Но основанное на этом чтении допущение, что Ярослав был вызван еще великим ханом Угедеем[115] (умершим в декабре 1241 г.), представляется избыточным. Скорее всего, Батый имел полномочия приглашать к себе князей от имени великого хана[116]: подразумевалось, что тот, кто будет им выбран в качестве «старейшего», отправится в Каракорум.
В результате на вызов откликнулся только Ярослав Всеволодич. Батый пожаловал ему «старейшинство», а в Каракорум, поскольку в 1243 г. Гуюк еще не был утвержден в качестве преемника Угедея, поехал его сын Константин. Самого Ярослава Батый направит к великоханскому двору тогда, когда вопрос о коронации Гуюка станет делом решенным, – в 1246 г.[117]
Таким образом, в первые годы после нашествия Батыя завоевателями на Руси вводились элементы прямого управления. Наместники были оставлены в Киеве и Переяславле – стольных городах, оказавшихся в тылу двигавшегося на запад войска. Русь воспринималась монголами как единое политическое целое во главе с Киевом. Далее встал вопрос – продолжать устанавливать непосредственное управление или сохранить местных правителей на условиях завоевателей. Для этого сразу по возвращении из Западного похода – в конце 1242 г. – трем сильнейшим князьям были направлены требования явиться к Батыю, со ссылкой на волю великого хана.
Даниил и Михаил тогда уклонились от визита к Батыю. У них имелись серьезные резоны опасаться за свою жизнь. Михаил не сдал Киев при подходе к нему отряда во главе с Менгу в 1239 г.[118] Даниил владел Киевом на момент его осады осенью 1240 г. (хотя сам там и не находился), столицу Руси оборонял его тысяцкий Дмитр[119]. Ярослав же во время нашествия на Северо-Восточную Русь пребывал в Киеве, а во время похода на Южную Русь – во Владимире; в вину ему можно было поставить только «несдачу» Переяславля-Русского, захваченного монголами в марте 1239 г.[120]
Данные о визите Ярослава к Батыю скупы, особенно в сравнении с красочными рассказами Галицко-Волынской летописи о поездке в ставку правителя улуса Джучи волынского и галицкого князя Даниила Романовича (1245–1246)[121] и Жития Михаила Всеволодича Черниговского о визите к Батыю сильнейшего (в период до нашествия) князя Юго-Восточной Руси[122]. Эта скудость сведений порождает иногда фантазийные версии, подобно точке зрения о союзе Ярослава с Батыем с 1238 г., времени похода последнего на Северо-Восточную Русь; соответственно получение «старейшинства» в 1243 г. трактуется как следствие этого союза[123]. Такие предположения исходят из соображений общего порядка: того факта, что Батый не дошел до Новгорода, где княжил сын Ярослава Александр, а Ярослав не участвовал в битве с монголами на р. Сить, где погиб его брат великий князь владимирский Юрий Всеволодич.
Однако Новгород не был целью похода Батыя. Его действия 1237–1238 гг. были ударом по отказавшимся признать монгольскую власть князьям Рязанской и Суздальской земель, с целью обеспечения фланга для главного похода (состоявшегося в 1240–1242 гг.) – через Южную Русь в Центральную Европу. Ярослав в начале 1238 г. княжил в Киеве[124]. Владимирский стол, главный в Суздальской земле, он занял летом 1238 г., после гибели брата Юрия (4 марта) и ухода войск Батыя в степи[125]. Никаких сведений о санкции на его вокняжение со стороны Батыя уже в то время источники не содержат.
3 марта 1239 г. монголы взяли Переяславль-Русский[126]. Последнее время перед нашествием он был владением владимирских князей[127]. Причем после захвата Переяславля монголы стали владеть им непосредственно[128]. Эти акции завоевателей означают, что Батый оставался в состоянии войны с Суздальской землей, никакой договоренности с ее правителем не было.
18 октября 1239 г. монголы взяли Чернигов, затем подходили к Киеву и предлагали правившему там Михаилу Всеволодичу и горожанам сдаться (это требование было отвергнуто)[129]. Вскоре после этого Ярослав отправился в поход на юг Руси. Михаил бежал из Киева, Ярослав[130] преследовал его до Каменца (на пограничье Киевской и Волынской земель)[131]. Очень вероятно, что занявший киевский стол после бегства Михаила Ростислав Мстиславич (из смоленской княжеской ветви)[132] был посажен Ярославом[133]. Ярослав также освободил от литовцев захваченный ими было Смоленск[134], посадив там брата Ростислава – Всеволода Мстиславича[135].
В чьих интересах действовал Ярослав в конце 1239 – начале 1240 г.? Если на момент захвата монголами Переяславля у него не было с ними договоренности, может быть, она имела место позже, и он действовал как союзник Батыя? Однако зимой 1239/40 г. монголы разоряют Мордовскую землю и Муром, воюют по Клязьме (это уже территория не Муромской, а Суздальской земли) и сжигают Гороховец – «град святыя Богородицы» (т. е. считавшийся принадлежностью владимирского Успенского собора – главного храма земли)[136]. Это мало походит на услугу союзнику, а вот как кара неподчиняющемуся правителю выглядит вполне подходяще. Согласно владимирскому летописцу, в результате этих событий «бѣ пополохъ золъ по всей земли и сами не вѣдаху и гдѣ хто бѣжитъ»