Анатолий ТрофимовКо всем бурям лицом
Предисловие
Созданная три дня спустя после Великой Октябрьской социалистической революции, Рабоче-крестьянская милиция вместе со всем советским народом прошла большой и героический путь. Оценка ее деятельности на протяжении более полувековой истории четко выражена в названии предлагаемой читателю книги А. Трофимова «Ко всем бурям лицом». Никакие невзгоды, лишения, трудности, выпавшие на долю советской милиции, не могли сломить ее воли, мужества, поколебать у ее людей веру в правое дело.
Книга А. Трофимова не претендует на полное освещение истории Свердловской милиции, вместе с тем дает представление о том, чем была и чем стала эта милиция. Автором изучены архивные материалы, он вел переписку и встречался со многими людьми, которые начинали свою службу в первые годы Советской власти. Все это позволило проследить боевой путь милицейских формирований, начиная с 1917 года, и увлекательно рассказать о мужестве, отваге, профессиональном мастерстве их сотрудников, о том, как вместе с молодым Советским государством мужала и крепла Свердловская милиция.
Петр Савотин, Федор Заразилов, Федор Худышкин... С ними, организаторами милиции на Урале, читателя знакомят уже первые страницы книги. Один «по собственному почину» разрабатывает структуру подразделений губернской милиции, другой учится сам и учит других мастерству советского сыщика, третий отважно громит притоны екатеринбургского жулья. Этим, еще сравнительно молодым людям, присущи и чрезмерно приподнятая романтика, и подражание популярным литературным героям, и обидная нехватка профессиональных знаний и навыков, но они крепки и цельны, они — образец беззаветной преданности делу революции, делу искоренения любого зла, мешающего молодой Советской Республике спокойно жить и плодотворно работать.
В последующих рассказах, хронологически связывающих становление и рост Свердловской милиции как одного из органов государственной власти, читатель может проследить за качественным изменением ее кадров — сотрудников угрозыска, следователей, криминалистов и работников других служб. «Наган без шомпола», «Шла война», «Демьянов Барс», «409 рубинов» и другие остро сюжетные и занимательные главы, как вехи, ведут читателя к сегодняшнему дню, знакомят со сложной, разнообразной, а порой и опасной работой милиции, вооруженной новейшей криминалистической техникой и совершенными формами борьбы с преступностью; с работой, которая затрагивает интересы сотен тысяч людей и проходит в постоянном общении с народом. Заключительные главы показывают подлинное лицо современной милиции, призванной верно и добросовестно служить народу.
«Ко всем бурям лицом» — повествование о прошлом и настоящем Свердловской милиции, познавательное и одинаково интересное для любого круга читателей.
Конец курчавого артиста
11 ноября 1923 года. Город Екатеринбург
Старый номер «Уральского рабочего», которым был застлан стол, выполнял сразу несколько функций: заменял дефицитное стекло, под которое можно положить несрочные бумаги, снабжал посетителей обрывками для «козьих ножек» и нес некоторую идеологическую нагрузку. Начальник губернской милиции Петр Григорьевич Савотин всякий раз, когда сердито вертел ручку телефонного аппарата, перечитывал заметку с успокаивающим заголовком: «Екатеринбург будет иметь новую телефонную станцию».
И сейчас, потянувшись к дребезжащему аппарату, Петр Григорьевич, прищурившись, нацелил очки с толстыми стеклами на текст, пощаженный курильщиками.
— Это ты, Федор? Что случилось? — спросил Савотин, с трудом узнавая мягкий, женственный голос начальника уголовного розыска Федора Заразилова. Голос этот и под стать ему внешность двадцатипятилетнего красавца позволяли Федору производить по долгу службы такие операции, о которых потом рассказывали были и небылицы. Но бесспорной правдой было то, что Заразилов, конник-красногвардеец в прошлом, не боялся ни бога, ни дьявола.
Нередко знакомый парикмахер из гостиницы «Пале-Рояль» его сходство с «дамским сословием» доводил до кондиции, и начальник губернского уголовного розыска под видом какой-нибудь разбитной Маруси пробирался в «малины» екатеринбургского жулья. Позже эти притоны под корень выводились милицией и ЧК.
Теперь в голос Заразилова вкралась взволнованная хрипотца.
— В Невьянске. Двенадцать человек. Всех вырезали. Даже ребятишек не пожалели, язви их в душу.
— Что решил?
— Немедленно еду. Возьму Степшу Спиценко да Колю Захарова.
— Не рано ли им? Может, с Худышкиным лучше?
— Худышкин и здесь нужен. Вот насчет транспорта кого-нибудь побеспокойте.
— Я сейчас к тебе. Обмозгуем.
Петр Григорьевич положил трубку и покрутил ручку телефона.
— Вокзал? Начальник губмилиции Савотин говорит. Посмотрите, что у вас ожидается в сторону Невьянска. Безразлично — товарняк, дрезина... Для начальника УГРО.
День только начинался. Савотин вышел из особняка, свернул влево и, пугая раскрылившимися полами шинели страдающих бессонницей нэпманов, широко зашагал на угол Главного проспекта и Колобовской улицы[1], где в длинном двухэтажном здании обосновался уголовный розыск. Козырнув часовому, Петр Григорьевич вбежал на второй этаж.
Федор Заразилов сидел в своем кабинете. У него мягкие черты лица, светлые, чуть вьющиеся волосы. Не требовалось острого воображения, чтобы повязать его красной косыночкой и увидеть этакую комиссаршу из агитпропа. Кожаная куртка и галифе, заправленные в жесткие краги, не портили, а дополняли этот образ.
Не вставая со стула, Федор протянул руку с телефонограммой. Савотин снял фуражку, протер очки, присел рядом.
Это было уже второе сообщение об убийстве в Тагильском уезде. 2 ноября в пяти верстах от Невьянска найден труп гражданина Клестова. Убит в упор из нагана. Грабители завладели рыжим мерином, запряженным в телегу, бочкой керосина, тремя мешками муки и тюком мануфактуры. Теперь вырезана вся семья Павла Кондюрина. Налетчики вывезли различного товара на 882 тысячи червонцев банкнотами Госбанка. Как и в первом случае, они воспользовались подводой пострадавшего. На этот раз серой кобылицей, запряженной в рыдван.
— Федор, а это работа не Пашки Ренке?
— Нет. Курчавый взят третьего при облаве в Тагиле. Клестов, может, и на его совести, а вот эти двенадцать...
— Да-а... Патология чисто ренковская. С таким изуверством работает его банда.
— Похоже, Петр Григорьевич. Если не сам Ренке, то его компания. На месте разберусь.
12 ноября 1923 года. Город Невьянск
Кто такой Павел Кондюрин? Нэпман, торгующий по третьему разряду. Начиная дело, он пристроил к своей избе деревянный сруб с откидным прилавком на улице. Но коммерция захромала на обе ноги. Дом стоял на окраине, и покупатели были здесь редкие гости.
Тогда Кондюрин снял лавку на Торговой площади Невьянска. В 8 утра привозил сюда товар, а вечером, свернув все в рогожные тюки, возвращался обратно. Дело сразу пошло на лад, особенно после полученного дозволения брать мануфактуру в кредит на базах Егорьевско-Раменского государственного хлопчатобумажного треста и текстильного синдиката в Екатеринбурге.
Борода Кондюрина распушилась, туже стали застегиваться жилетные пуговицы. В комнатах нельзя было пройти, не задев сундуков с певучими врезными замками. Эти хранилища, обитые жестяными полосками и пахнущие нафталином, пополнялись гарусными, с блестками, платьями, шубами с выхухолевыми воротниками, касторовыми пальто, папахами из барсука, кружевными накидками. А сейчас ничего не было — ни богатства, ни людей, которым оно предназначалось.
Расследованием преступления занимались следователь Невьянской прокуратуры Петр Иовлев, инспектор Екатеринбургского уголовного розыска Степан Спиценко и совсем юный, вихрастый агент Коля Захаров. Возглавлял опергруппу Федор Григорьевич Заразилов. Он и подводил итоги вечером 12 ноября.
Заразилов стоял, прислонившись спиной к русской печке. Следователь Иовлев, пожилой, тучный, с голым черепом, возился у самовара. Спиценко и Захаров сидели на лавке, осунувшиеся, немного ошалелые от всего, что пришлось увидеть и услышать за этот день. Глядя на Иовлева, обыденно готовящего чаепитие, Коля Захаров с трудом сдерживал подступающую к горлу тошноту. Какой тут к черту чай, когда за стеной, в холодном чулане, лежат двенадцать трупов!
Заразилов понимал состояние молодых друзей, но вида не подавал.
— Ну-с, что мы имеем? А имеем мы вот какую картину. В банде было два или три человека. Приехали на телеге с колесами на железном ходу. Надо полагать, что Кондюрины знали их раньше. В семьях, где сундуки набиты добром, незнакомцев просто так не пускают. А женщины ворота открыли. И подводу во двор ввели, и лошадь накормили, и гостям самовар вскипятили. Вот этот самый, с которым наш уважаемый следователь возится. Скоро у тебя, Петр Капитонович?
— Посвистывает уже. Заварки вот нету.
— А ты поищи в горке. Неуж у купца не найдется? Ну, попили они чаю и послали тринадцатилетнюю Алевтину за хозяевами. «Скажи, что приехали дом покупать». О том, что Кондюрин новые хоромы строит неподалеку от торговой площади, весь Невьянск знает. До торговой площади три с половиной версты, да столько же обратно. Лавку закрыть, товар погрузить не менее получаса надо. Хватит, чтобы с женщинами и детишками расправиться, сундуки очистить?
Захаров и Спиценко согласно кивнули.
— Так они и сделали, язви их. А потом? Что потом было? Скажи вот ты, Коля.
Коля Захаров отогнал позорные для сотрудников УГРО думы о трупах и ответил:
— Потом приехали отец и сын Кондюрины. Ввели подводу с тюками товара во двор...
Иовлев оторвался от самовара, по-птичьи склонил лысую голову:
— Почему ты решил, что именно так было? Может, банда нагрянула, когда дома все находились?
— Ничего подобного! След кондюринского рыдвана проходит по следу бандитских колес. Да и девчонку видели, как она прибегала звать отца.
Иовлев на это возражение ничего не ответил и снова стал дуть в щелястый поддон самовара, откуда выпорхнул пепел и усеял столешницу. Заразилов одобрительно хмыкнул в сторону подчиненных и кивнул Коле Захарову, мол, продолжай.
— Ввели подводу. Старик хотел распрягать. Видели, у него и сейчас рукавицы за пазухой? Но тут его стукнули железной занозой по голове. А Павла Кондюрина не сразу убили. Деньги требовали. У него вон все руки кинжалом изрезаны. Пытали. А девчонка, наверно, бежать удумала. Догнали — и лопатой.
— Верно мыслишь, Степша. Но какие деньги? Дневную выручку? Это не так много, чтобы на мокрое дело пойти.
Степша расстегнул клапан кармана, вынул какие-то бумажки и, заглядывая в них, сказал:
— Павел Кондюрин характеризуется в банке очень аккуратным плательщиком. Срок его векселей истекал двенадцатого...
Заразилов продолжил его мысль:
— Двенадцатого понедельник. Значит, наличные деньги для уплаты по векселям Кондюрин должен был иметь в субботу. В субботу его и ухлопали. Могли преступники знать об истечении сроков уплаты?
Степан Спиценко ответил:
— Да, утром десятого в банк приходил гражданин, интересовался у служащего этими сроками. Сказал, что должен двенадцать тысяч червонцев Кондюрину, который требует вернуть их. Если Кондюрину рано платить по векселям, то он, этот гражданин, погодит отдавать...
— И этот гражданин, — перебил Заразилов, — был одет... Ведь ты догадался, Степша, спросить, как он был одет? И тебе служащий банка сказал, что должник Кондюрина одет в синюю суконную поддевку, а на голове — лохматая шапка из волчатины.
Спиценко заморгал глазами.
— Я спросил. Именно так и сказали — в волчьей шапке. Но вы-то откуда знаете?
— Я не знаю. Я только подумал. И вот почему. Жертвы связаны новым ламповым фитилем. Я прогулялся по торговым лабазам и познакомился с некой начинающей коммерсанткой Марфой Шарафутдиновой. Утром она продала четыре аршина тесьмы. У остальных торговцев или нет такого товару, или не продали ни вершка. Запомнить поддевку и шапку покупателя, который берет черт-те сколько лампового фитиля, не так уж трудно.
Федор Заразилов, сверкнув темными лукавыми глазами, добавил:
— Мало того, я еще знаю, что у этого человека не было одного переднего зуба.
— Марфа сказала?
— Нет. Она сказала, что кроме фитиля, он купил пачку папирос «Ада». Вот окурок такой папиросы. Я его подобрал здесь, у крыльца. Видишь, вмятины от зубов? По краям вдавлено, а посередине — нет.
Степша усомнился:
— Может, как-то получилось по-другому? Может, зубы все есть?
— Ну и черт с ним, — миролюбиво согласился Заразилов.
Петр Иовлев проговорил:
— Шер-рлоки...
— А что, что? — заегозил Коля Захаров. — Разве не надо? Я вот тоже. Я вот знаю, что один был обут в сапоги с косой колодкой номер двадцать семь. Под навесом, где девчонка убита, след есть. Ведь надо, Федор?
— Да, надо. В нашем деле все надо, Коля... Тем более, что такой след обнаружен и около трупа Клестова, застреленного второго ноября. Итак, подведем итоги. Бандитов было двое или трое. Один в синей поддевке и волчьей шапке. У второго сапоги с косой колодкой номер двадцать семь. Приехали на телеге. Лошадь, надо полагать, та самая, которую взяли у Клестова, — рыжий мерин. Теперь у них еще и рыдван с серой кондюринской кобылицей. Будем искать. Будем искать волчью шапку, рыжего мерина, суконные тулупы, платья с блестками...
14 ноября 1923 года. Город Нижний Тагил
Дверь обита железом, в ней на высоте человеческого роста — квадратное оконце размером в ладонь, прикрытое прутьями решетки. К косяку и двери прибиты две железные скобы, охваченные дужкой увесистого замка.
Андрей Шашуков, двадцатилетий милиционер, почти неотрывно смотрел на зарешеченный квадратик и внутренне вздрагивал, когда в нем появлялись два голубых жгучих глаза. Вот и опять они выставились. Пересиливая робость, Андрей пристукнул прикладом винтовки в стертые половицы исправдомовского коридора, со всей строгостью, на которую был способен, приказал:
— Эй, ты, убери гляделки, не то штыком пырну.
Арестованный укоризненно произнес:
— Ах, как это жестоко, дружочек. Здесь же темно, крысы бегают...
— Поговори вот еще...
Андрей Шашуков, когда его назначили охранять двух убийц, содержащихся в исправдоме № 8, готовился к встрече со звероподобными дядьками: и рост — головой в потолок, и черная тряпица — наискось по глазу, и нечесаные бороды. А оказалось — мужики, как мужики. Этот курчавый, с голубыми глазами, вообще черт знает что. Господинчик. Чуть старше его, Шашукова. А голос... Запоет — артист да и только!..
Отогнав голубоглазого от двери, Андрей нащупал бумажку в кармане штанов, поднес к глазам. На круглом, простодушном лице его появилась ухмылка.
— И фамилии-то... Николай Зось, Павел Ренке... Не иначе из буржуев. Ишь, опять горло дерет.
Из камеры доносился приятный, хорошо поставленный альт Ренке:
Сиреневый купол навис над горами,
Осыпанный россыпью звезд.
Душой изнуренный, я мчуся за вами
На крыльях несбыточных грез.
Милиционер сердито пнул в железную обивку, и она загремела, как бросовое корыто.
— Ты чего казенные сапоги бьешь? — раздалось над ухом Андрея Шашукова.
Занятый своими думами, Андрей не заметил появления старшего милиционера Быкова.
— Да вот, Егор Сергеевич, бандюга этот.
— Ладно. В больницу приказано отвести. Отпирай.
Шашуков загремел запором, распахнул тяжелую скрипучую дверь, крикнул в затхлую темноту:
— Подследственные, выходи!
Первым вышел Павел Ренке, невысокий шатен с крючковатым носом. Он застегнул куртку из телячьей шкуры, вспушил пальцами нежный мех котиковой шапки и прикрыл ею курчавую голову. Зось одет был менее шикарно. Примечательной была лишь новая австрийская шинель.
Егор Сергеевич строго осмотрел арестованных и, не глядя на Шашукова, бросил ему:
— Поведешь ты. Гляди в оба. Заерепенятся — бей из винта без разговоров.
— Да уж не сплошаю, Егор Сергеевич.
...Сплоховал Андрей. Слишком неравными оказались силы. Неожиданно остановившийся Зось ударил конвоира в висок. Падая, Андрей нажал на спусковой крючок. Пуля угодила бандиту в переносицу. Второго выстрела не последовало. Ренке кошкой бросился на упавшего Андрея и мертвой хваткой вцепился в горло.
Так и нашли Андрея Шашукова на пустыре, поверженного навзничь, обсыпанного семенами переспевшей лебеды.
Павел Ренке исчез.
21 ноября 1923 года. Город Нижний Тагил
Если бы начальник губернской милиции Петр Григорьевич Савотин видел в эти дни своего молодого друга Федора Заразилова! Но он не мог его видеть. Мотается Федор по Тагильскому уезду. Изнурительная, напряженная работа высушила начальника УГРО.
Не лучше выглядели и другие члены оперативной группы: Степша Спиценко стал непривычно раздражительным, у Коли Захарова куделистые вихры сбились в кошму, со щек исчез румянец. Ошеломленные преступлением в Невьянске, парни так и оставались в этом состоянии. Шаг за шагом приближаясь к раскрытию преступления, они объехали десятки деревень, опросили сотни жителей. Следы все уверенней вели их в Нижний Тагил.
13 ноября в Нижнем Тагиле сотрудники УГРО остановились на частной квартире под видом плотников, ищущих работы. Федор приказал Спиценко и Захарову немедленно ложиться спать, а сам, чтобы закрепить легенду о безработных «шабашниках», взялся помогать хозяину рубить для бани сруб. Да так и протюкал топором до самых сумерек. А на следующий день — побег Павла Ренке, убийство милиционера Шашукова.
Что, если дерзкий побег совершен не случайно, а был подготовлен? Тем более, что не удалось дознаться, кто же звонил в исправдом и распорядился вести заключенных в больницу. Если же побег подготовлен, кто соучастник? Не те ли, кого ищет он, Заразилов?
И чем больше думал об этом Федор, тем крепче утверждался в своем предположении. Прежде всего он узнал все подробности о Павле Ренке. Нижнетагильский плотник, он два года назад был призван в Красную Армию. Имея неплохой голос, играл на сцене красноармейского театра. Там спутался с увядающей заезжей балериной, содержание которой требовало больших денег. Ренке обокрал полковую кассу и дезертировал. Во время скитаний возлюбленная пыталась скрыться со всей наличностью. Ренке нагнал ее уже на вокзале и на глазах толпы жестоко расправился.
Скрываясь от правосудия, сколотил шайку, с которой совершил несколько дерзких ограблений.
Задержали Павла Ренке случайно — при облаве на притоны, густо рассыпанные по реке Тагилке. Взяли вскоре после убийства Клестова, везшего в Нижний Тагил бочку с керосином, муку и мануфактуру. Ренке должен был предстать перед судом за дезертирство, ограбление полковой кассы, за убийство балерины и другие преступления.
Ну, а если убийство Клестова тоже его рук дело? Значит, тогда обладатель сапог с косой колодкой и Павел Ренке из одной банды. Это значит еще и то, что побег курчавому артисту могли подстроить его сподвижники, успевшие, пока он сидел в исправдоме, вырезать семью Кондюриных.
Так размышлял Федор Заразилов, сидя в кабинете начальника Нижнетагильской милиции. Его рассуждения прервал дежурный, без стука ворвавшийся в кабинет.
— Товарищ начальник, вот...
Следом за дежурным вошел болезненно бледный пожилой человек с бородкой клинышком и зареванный, в стоптанных пимах, парнишка. Начальник милиции взволновался.
— Что случилось, Федор Прохорович? — спросил он, узнавая в перепуганном человеке ветеринарного фельдшера городской скотобойни Урышева.
— Боже, едва унесли ноги. Я да сынишка завскотобойней. А папашка его, Куликов Дмитрий, видно, пропал. Деньги у него при себе. Сто пятьдесят тысяч.
Парнишка уткнулся носом в рукав кацавейки и снова разревелся во весь голос.
— Ладно, ладно, Костя, — потрепал его по спине начальник милиции. — Найдем твоего тятьку.
...Найти-то нашли Дмитрия Куликова, да Косте легче не стало: лежал Куликов обочь нового Тагильского тракта с двумя ранами на голове.
Вот что рассказали ветврач и Костя.
В шесть часов вечера они выехали со скотобойни на серой лошади, запряженной в кошевку. На повороте дороги из кустов выскочили двое с наганами, заставили поднять руки. Горбоносый в телячьей куртке спросил:
— Кто завскотобойней? Не ты ли, дружочек?
Куликов ответил, что он.
— Сиди и не шевелись. Вот и умница. А вы — марш с повозки.
Вскочили в кошевку, хлестнули лошадь и скрылись. Второй был в синей поддевке и меховой шапке.
Заразилов закруглил этот рассказ:
— Итак, Ренке, и тот, в волчьем малахае, сошлись вместе...
Да, в этом он не ошибался. Не ошибался, когда предполагал, что в освобождении Ренке мог участвовать еще кто-то.
Об этом начальник УГРО Заразилов узнает гораздо позже. Теперь он знал другое: соединившись в одну шайку, бандиты не задержатся в Нижнем Тагиле ни минуты, а, имея лошадей, уйдут далеко и быстро.
Не знал он главного: куда уйдут?
27 ноября 1923 года. Верхнетуринский завод
Куда уйдут? На Кушву, в Лысьвенские леса? Есть еще дороги на Черноисточинск, Невьянск, Верхнюю Салду. Есть бесчисленные тропы в притагильские горы, где, оторванные от мира, живут лучинковцы и, черт знает, еще какие сектанты. Укроются в их скитах — годами не сыщешь.
Федор Заразилов прекратил бесполезную погоню. Прибывших из Екатеринбурга агентов уголовного розыска он разослал по всем направлениям для организации поисков, сам вернулся в Екатеринбург, чтобы оттуда руководить всей работой. Но пробыл там недолго. Уже 27 ноября из Верхней Туры сообщили о том, что на Большой улице в доме № 4 зверски убита семья семидесятилетнего священника Николая Васнецова.
Туда с Заразиловым специальным поездом поехали Спиценко и Захаров.
Обстановка в доме священника напоминала кондюринскую. Исчезли шубы, драповая и суконная рясы, два самовара, будильник, золотая цепь с наперсным крестом и другие ценности.
Коля Захаров снял завязку с рук старика, положил ее перед начальником.
— Видите, Федор Григорьевич, ламповый фитиль, который продавала в Невьянске Шарафутдинова.
— А узел? Какой узел был?
— Морской, в две крестообразных петли.
Сомнений не было: в Верхней Туре побывала та же банда.
— Надо же, куда залетели, — возмущался Федор Заразилов, разглядывая затасканную в кармане карту губернии и думая о том, что ранее разосланные сотрудники уголовного розыска работают впустую. Теперь направление банды резко меняется. У нее остается открытым путь на Красноуфимск, Верхотурье, Теплую Гору, Ису. Есть и еще одна дорога — обратно на Нижний Тагил и дальше к Екатеринбургу...
Федор задумался над этим. Идти обратным путем, где переполошено все население, где чуть не на каждом перекрестке засады уголовного розыска, вроде бы, могут только сумасшедшие. Или очень дерзкие сорви-головы. А этих качеств у Ренке и его сообщников не отнимешь. Зимой, на санях, они могут пройти глухими дорогами и объявиться в самом неожиданном месте. Даже в губернском городе.
И Заразилов решает рискнуть. О возможном появлении бандитов, о их приметах он сообщает в населенные пункты, лежащие далеко на восток и север, а все силы уголовного розыска сосредоточивает на пути к Екатеринбургу.
1 декабря 1923 года. Город Билимбай
— Кого там нелегкая принесла? — крикнула Глафира Александровна, услышав настойчивый стук в ворота.
— Хозяюшка, будь добра, пусти немного обогреться.
— Да кто вы такие? — Глафира бросила лопату, которой отгребала снег от стайки, направилась к воротам. Сдвинув дубовую задвижку, вышла за калитку.
Ночная пурга стихала, но густая поземка еще металась по неровностям дорог, сыпала снегом на дощатый забор, на людей, увитых куржаком, на розвальни, мало чем отличающиеся от сугробов. Высокий, в тулупе до пят, возница снял рукавицу и стал поправлять заиндевевшие усы.
— Николай Комаров я. Коммерсант. В Екатеринбург с красным товаром еду. А это мои попутчики. Артист Родионов, Петром кличут, да Володя Агапов — студент. Тоже туда пробираются. Женихи что надо.
— Не до женихов, когда дитем обзавелася.
— Да я так, шутейно. Оттаять бы малость, чайком побаловаться. Я уж уважу тебя, хозяюшка. Бумазеи или ситчику на платье отрежу. Может, еще что приглянется — уступлю за любезность.
Глафира еще раз окинула взглядом путников и пошла открывать ворота. Не хлопать же калиткой перед носом людей в такую погоду. Вон студентик-то в очках совсем посинел. И упоминание про ситчик... Два аршина — вот тебе и обнова.
Путники ввели во двор три подводы. Усатый, назвавшийся Николаем Комаровым, распряг лошадей, насыпал в торбы овса. Артист и студент уже шмыгнули в теплую избу.
Коммерсант повозился еще у возов, вытащил из-под рогожки мешок со снедью и тоже вошел в дом.
— Хозяин-то у тебя где? Не знаю, как звать-величать тебя, хозяюшка.
— А Глафирой зовите. Не старуха еще — величать-то. Хозяин придет скоро. Подпишет бумаги на службе да и явится.
— Не угостит нас тем, чем ворота запирают?
— Чего еще! Бирюк он, что ли?
Увидев выставленную на стол подернутую инеем бутыль с самогоном и всякую закуску, вплоть до замороженного меда, лукаво усмехнулась:
— А за это дорогими гостями Аркадию-то Степановичу будете.
Когда самовар уже весело посвистывал, а гости, приняв по стакану первача, хрустели свежепросольной капустой, вернулся домой Аркадий Еловских, народный следователь пятого участка Билимбая. Подводы на дворе не очень удивили его: дом стоит на столбовой дороге и постояльцы такие — не редкость. Насторожило другое: серая и вороная кобылицы, рыжий мерин. Масти эти напоминали о чем-то. Нащупав в кармане наган, усмехнулся: «Еще не хватало, чтобы у меня за столом сидел Павел Ренке».
Приметы банды, взбаламутившей губернию, Еловских хорошо знал. Неужели она? Да нет, быть не может. Так быстро появиться здесь, в Билимбае?
Вошел в дом, разделся. В горнице, подрумяненные духовитым первачом, сидели гости. Курчавый приютился у окна, накинув на плечи телячью куртку. Еловских с трудом взял себя в руки. Сомнения исчезли — это был Павел Ренке.
— Здравствуйте, гости дорогие. Далеко ли путь держите?
— Садись, хозяин, отпробуй наше угощение. Поди тоже прозяб?
Знакомились, пожимая друг другу руки. Лихорадочно соображая, как вывернуться из этой ситуации и сообщить в милицию, Аркадий Степанович отмечал: «Ого, и у студентика кулачок-то фунта на три потянет. Если в эти три фунта да еще три вложить — закачаешься». «Артист» в это время, вынув из-за голенища кинжал, резал затвердевший на морозе мед. Глафира простодушно заметила:
— Ножичек какой страшный.
— А что? — весело отозвался усатый. — Хорошо друзей отца на печку подсаживать.
Аркадий Степанович приложил ладонь к медному боку самовара, с укором сказал:
— Остыл ведь, Глаша. Дай-ка я угольков подброшу.
Ухватив самовар за ручки, Еловских отнес его на кухню. Там поспешно, на листке из блокнота попавшимся под руку цветным карандашом сынишки нацарапал: «Тов. Белобородов. Прибудь сам и 3 чел. милиционеров. Сейчас же, для задержания трех бандитов, которые заехали и остановились у меня на квартире. Арк. Еловских»[2]. Сунул записку сынишке, шепнул:
— Павлу Андриановичу, в милицию. Одним духом!
Из горницы донеслось бренчание струн. Ренке настраивал гитару, к которой Аркадий Степанович не прикасался, пожалуй, с самой свадьбы. Настроив, запел про сиреневый купол, про изнуренную душу — песню, о которой тоже упоминалось в бумаге, разосланной начальником уголовного розыска Заразиловым.
Аркадий Степанович торопливо ощупал одежду гостей, висевшую на вешалке, из кармана тулупа вытащил браунинг, переложил к себе.
Начальник Билимбаевской милиции Павел Андрианович Белобородов не заставил себя долго ждать. Через пятнадцать минут он уже был в доме народного следователя. Оставив милиционеров во дворе, он вошел в избу.
— О-о! Да у тебя гости! Давайте знакомиться, а если рюмочку поднесете — друзьями будем.
Белобородов подошел вплотную к гостям, спросил Аркадия:
— Мои ребята на месте. Ты готов?
— Как штык.
Сидящие за столом не успели вникнуть в смысл разговора, как Белобородов, протянувший «коммерсанту» ладонь для знакомства, заломил его руку за спину, повалил с табурета. Аркадий выхватил из карманов наган и браунинг, крикнул:
— Ни с места! Уложу из вашей же пушки.
Арестованных заперли в арестной камере, охранять приставили милиционеров Ивана Медведева и Михаила Оборина. Белобородов, оседлав лошадь, ускакал на Шайтанский завод[3], где находился с группой агентов уголовного розыска Федор Заразилов. Еловских, собрав понятых, занялся описью поклажи, увязанной на дровнях. Не успел Белобородов отъехать от Билимбая и одной версты, как в здании милиции поднялся переполох, затрещали винтовочные выстрелы.
Оборин и Медведев — опытные милиционеры, но и они не смогли всего предусмотреть. Только успели навесить замок на дверь камеры, «коммерсант» стал барабанить и проситься «до ветру». Медведев снял затвор с предохранителя, проворчал:
— Ишь, нетерпеж. Выходи.
Дверь резко распахнулась. Иван Медведев инстинктивно вскинул винтовку, но тут же свалился от удара ногой в живот. Оборин успел выстрелить, но пуля только задела «студента». Завладев винтовками, бандиты выпустили в милиционеров по несколько пуль, выскочили во двор. У забора стояла лошадь, запряженная в широкую кошеву. Через минуту она уже мчалась, как бешеная.
3 декабря 1923 года. Город Екатеринбург
В зале сидели, не раздеваясь. Декабрьская стужа проникла и сюда, через каменные стены театра. Петр Григорьевич Савотин зябко ежился, шевелил стылыми пальцами в сапогах.
Шла общегородская партийная конференция. Докладчик, перебирая листки, хрипловатым голосом сыпал на публику вереницу цифр. Речь шла о близких и понятных делах. Петр Григорьевич, самодеятельно греясь, узнавал, что в условиях нэпа в Екатеринбурге начался рост заработной платы. А вот в каких размерах, несмотря на сокращенный рабочий день, поднялась производительность труда, начальник губмилиции узнать не успел. Пригибаясь, звеня оторвавшейся подковкой, меж рядами прокрадывался милиционер с повязкой на рукаве. Обволакивая Савотина паром, он прошептал ему на ухо:
— Товарищ Заразилов прибыли. Вас просят.
Во дворе уголовного розыска стояли две подводы. В санях по трое сидели арестованные, окруженные пятеркой конных милиционеров.
Савотин поднялся в кабинет начальника уголовного розыска. Заразилов, прижавшись грудью к изразцам печки, грелся. Поздоровались. Савотин протер запотевшие очки.
— Ну, рассказывай.
— Взяли шестерых. Народец — хоть сейчас к стенке. А те трое, язви их в душу, ушли. Ренке. Ну, о нем говорить нечего — знаете. Второй — Комаров. Никакой он не Комаров, а Кислицин Николай Евстигнеевич.
— Тот самый?
— Тот самый.
— Ошмарину сообщили?
Заразилов улыбнулся спекшимися губами, отрицательно покачал головой.
— Возьмем — тогда.
Ошмарин — уполномоченный ОГПУ. В 1922 году Кислицин, приговоренный к расстрелу, ушел из-под стражи. Во время облавы на станции Екатеринбург-I беглец укрылся в мусорном ящике, наблюдая в щель за действиями работников милиции и ОГПУ. Когда обстановка разрядилась, Кислицин написал записку и опустил ее в почтовый ящик. В ней было сказано: «Ошмарину. Сообщаю вам, что я жив и здоров и прошу вас не затрудняться. Проверку документов я видел. Думаю, что еще встретимся. Кислицин»[4].
Улыбаясь, именно этот эпизод и вспомнил Заразилов.
— Третий, — продолжал он, — назвавшийся в Билимбае Агаповым, Семенов Тимофей Михайлович. Он такой же студент, как я протоиерей кафедрального собора. Конокрад в прошлом, бандит и убийца — в настоящем... Вот эта троица, возглавлявшая банду, тю-тю... Но...
— Что — но?
— Пашка Ренке здесь, в городе. Возьму его сам.
— Это как понимать?
Заразилов оторвался, наконец, от печки, сел на загудевший пружинами диван и подробно рассказал, что произошло после побега главарей банды из Билимбаевской милиции.
В тот же день Заразилов с Белобородовым подняли местных коммунистов и комсомольцев, вооружили чем могли и, преследуя Ренке, в лесной землянке захватили этих шестерых.
Всего в банде было двенадцать. Ренке, Кислицин и Семенов держали их в ежовых рукавицах, себе из награбленного брали львиную долю. После убийства семьи священника они потеряли покой. Чувствуя, что милиция наступает на пятки, что кольцо сжимается и вот-вот превратится в обыкновенную веревочную петлю, они решили бросить соучастников, распродать вещи и податься куда-нибудь в другую губернию.
30 ноября бандиты нагрузили три воза и тронулись к Екатеринбургу. Остановка в Билимбае едва не стоила им жизни. Вырвавшись, они вернулись на основную базу, скрытую в глухой чащобе. И на этот раз главарю Ренке удалось обмануть своих сообщников. Он заверил их, что возы с товаром укрыты в надежном месте, что дня через два они все вместе уедут в Челябинск. Ночью Ренке, Кислицин и Семенов, вооружившись до зубов, скрылись.
— Но почему ты решил, — прервал Савотин рассказ Заразилова, — что Ренке в Екатеринбурге?
— Среди этих шестерых есть брат того Зося, который убит конвоиром в Тагиле. Ренке много ему доверял и как-то назвал дом Кащеева на Успенской[5], где он может укрыться от любой грозы. Зось зол на Ренке, за гибель брата и будет рад, если Курчавый окажется за решеткой. Вот поэтому он и выложил все начистоту.
18 декабря 1923 года. Город Екатеринбург
Вечером восемнадцатого к Заразилову прибежал один из помощников, выставленных у дома Кащеева. Возбужденный, он выпалил:
— Федор Григорьевич, у Кащея — гость.
Возбуждение инспектора УГРО было понятно: две недели к Кащееву никто из посторонних не заходил. Это — первая ласточка. Настроение наблюдателя передалось и Заразилову, но тот охладил его:
— Только, Федор Григорьевич, Ренкой там не пахнет. Какой-то тип бородатый. Армяк на нем затасканный, пимишки разбиты вдрызг.
— Как Кащеев себя ведет?
— За водкой бегал...
— Вот что, малый. Знаешь Наташку из «веселого» дома? Найди живой или мертвой и волоки... Приведешь ее в «Пале-Рояль» к парикмахеру. Да так, чтобы ни одна собака не видела.
Через час инспектор позвонил и доложил, что Наташка уже в гостинице, сидит у парикмахера в комнате и ревет, пьяная холера.
Парикмахер гостиницы «Пале-Рояль», низенький, прилизанный, с узенькой и понятливой мордочкой старикан, учтиво встретил Заразилова.
Он запер заведение, накинул на гвоздь фанерку с неопределенным по смыслу уведомлением: «Ушел по делам службы» и повел Заразилова в свое жилье — в один из номеров гостиницы.
— Под Наташку хотите работать? — спросил старичок.
— Догадливый, язви тебя в душу.
— Обличье только вот ваше... Исхудали что-то.
— Сойдет. Ночь скоро.
Наташка долго не могла сообразить, что от нее требуется, ревела, царапалась. Старичок сунул ей под нос склянку с нашатырем, успокоил и стал вдалбливать, что ей надо всего лишь на несколько часов одолжить свое платье, дошку и шаль.
Через час «Наташка», гремя армейскими ботинками (дамские сапожки Заразилов не смог напялить), вышла из гостиницы. За ней, как тень, двинулась вынырнувшая из соседнего подъезда рослая фигура агента Федора Худышкина, тезки и закадычного приятеля Федора Заразилова. На Успенской Заразилов вошел во двор одноэтажного каменного дома, поднялся на крыльцо, вынув руку из муфты, постучал косточками пальцев в дверь. Через минуту раздался голос старика Кащеева:
— Кого бог принес?
— Дедушка, это я, Наташа.
Загремела цепочка. Дед ворчал:
— Голос экий. С перепою, что ли? — прикрывая ладошкой огонек свечи, Кащеев повернулся спиной, направляясь в комнату. — Дверь-то запри, дуреха.
Заразилов вошел следом, прикидывая, где может быть гость. Дверь одна — направо. Раздумывать некогда. Стоит старику приглядеться — и маскарад будет разгадан. Заразилов толкнул старика в сторону, скинул муфту, обнажив руки с двумя пистолетами, ногой распахнул дверь.
— Руки!
В ту же секунду зазвенело стекло, в клубах морозного пара метнулась тень человека и скрылась в проломе окна. Путаясь в юбке, Заразилов прыгнул следом за Ренке. То, что это Курчавый, Федор не сомневался.
На улице загремели выстрелы. «Прибьет», — забеспокоился Федор, хотя строго предупреждал Худышкина, что Ренке нужен только живым. Кроме него никто не знает, где скрываются Кислицин и Семенов.
На мостовой, взвихривая снег, катались двое. Заразилов ребром ладони ударил Ренке по шее. Тот обмяк. Худышкин поднялся на ноги.
...После первого допроса Павла Ренке Степан Спиценко выехал в Касли, а Коля Захаров — в Алапаевск. 24 ноября Кислицина и Семенова доставили в губернский уголовный розыск.
15 апреля 1924 года. Город Екатеринбург
В этот день в газете «Уральский рабочий» сообщалось: «На днях приведен в исполнение смертный приговор над главарем бандитской шайки Павлом Ренке и его подручным Семеновым».
А где же третий? Где Николай Кислицин? Неужели ему удалось избежать возмездия?
Заседание Екатеринбургского губсуда по делу банды, возглавляемой Павлом Ренке, состоялось 26 января 1924 года. После допроса свидетелей был объявлен перерыв, который продлился до... 30 января.
Дело в том, что Ренке и его сообщники ни на минуту не оставляли мысли о побеге. Как сообщалось в том же номере губернской газеты, несмотря на то, что бандиты содержались в особо строгих условиях, им удалось завязать переписку с оставшимися на свободе друзьями и даже получить от них кое-какие вещи, необходимые для побега. Но об этом стало известно охране, и замысел сорвался.
Тогда Николай Кислицин решил вырваться на свободу самостоятельно.
Процесс проходил в бывшей Американской гостинице. В перерыв Кислицин решил применить ту же, что и в Билимбае, уловку — попросился в туалет. Зевак собралось на улице порядочно. Кислицин, окруженный конвойными, лишь ступил на крыльцо, сразу бросился в толпу. Расчет простой — охрана не станет стрелять в такое скопление людей. Но молодой милиционер-конвоир не растерялся.
Он крикнул:
— Публика, ложись!
Толпа любопытных повалилась на заснеженную мостовую, лишь Кислицин продолжал бежать.
Конвойный вскинул винтовку и выстрелил.
Уголовное дело № 391 в упрощенном порядке было заслушано 30 января.
Советской власти в то время исполнилось семь лет, в этом же возрасте пребывала и Советская рабоче-крестьянская милиция, окрепшая, накопившая опыт работы по укреплению правопорядка и борьбы с преступностью.
Семь лет... Были Февральская и Октябрьская революции, был атаман Дутов, белочехи и Колчак, были раздумья и мучительные поиски новых форм охраны порядка — многое было. То были славные страницы истории нашей милиции.