– В данный момент прозвучать перед публикой вновь слову, как видно, не суждено.
Зал отреагировал более шумно, чем следовало ожидать, – Скотт не мог определить почему. На лекцию пришла в основном профессура, которой составила компанию небольшая группка студентов. Народ жаждал послушать человека, чьи выступления в определенных кругах вызывали в последнее время неслыханные волнения. Сам ректор, знаменитый баптист-фанатик, посчитал своим долгом явиться на лекцию и лично раскритиковать работу Скотта – ранее никому не известного профессора из «Ю-Даб»[3]. Его заявления смешили. Куда подевалась пресловутая американская свобода религии? Может, она с самого начала была лишь мифом?
Скотт взволнованно взглянул на проектор и увидел в нем собственное отражение – аккуратно подстриженные волосы, квадратный подбородок. Наугад нажав на несколько кнопок и так ничего и не добившись, он растерянно посмотрел на студентку-помощницу по киноархиву, которой поручили ассистировать ему на случай подобной неувязки.
– М-м… Не могли бы вы… мисс?
В эту минуту посыльный из «Федерал экспресс» просил ассистентку расписаться за доставленную посылку. Скотт был поражен.
– Прошу прощения, сэр? Вообще-то я собираюсь прочесть здесь лекцию.
– Если мы говорим, что будем в десять тридцать, сэр, то в десять тридцать и приезжаем.
Губы Скотта разъехались в улыбке, и он рассмеялся; из динамиков послышался свист.
– Аплодисменты нашим друзьям из «Федэкса», – проговорил Скотт сквозь смех.
Посыльный, уже направившийся к выходу, снял кепку и, к удовольствию публики, отвесил поклон. Ассистентка Скотта тем временем опустила посылку на пол и взбежала на сцену.
Скотт положил руку на микрофон.
– Спасибо.
Смышленая девочка, Новэмбер Драйден, исключительно смышленая. И необыкновенно симпатичная. А главное – очень терпеливая.
– Рассмешите их до упаду, – с улыбкой проговорила Новэмбер, возвращаясь на место.
Скотт начал с шутки.
– Если задуматься, иметь дело с древними рукописями гораздо проще, чем с этими устройствами, – произнес он.
По аудитории прокатилась очередная волна смеха, но, когда на экране появилось изображение первого слайда, народ вмиг угомонился.
По профессии Скотт был антропологом лингвистики и культуры. Он изучал социологию, право, политологию, религию, но специализировался на языке и вот уже несколько лет занимался эпиграфикой – расшифровывал древние рукописи. Будучи большим знатоком своего дела, он тем не менее очень волновался перед сегодняшней лекцией, ведь он находился в Библейском поясе[4]. Доклад о недавно найденных старинных манускриптах, ставивший под сомнение Священное Писание, определенно не обещал вылиться в оживленную дискуссию, а, напротив, грозил повлечь за собой взрыв несогласия. И потом, следовало иметь в виду кое-что еще…
– Итак, повторюсь, – продолжил Скотт. – В начале было слово. Слово «неверующий». С вашего позволения, я начну лекцию с чистосердечного признания. – Он сделал глубокий вдох. – Я не верю в Иисуса Христа.
Аудитория в ошеломлении замерла. Скотт устремил взгляд на бумаги перед собой.
– Евангелия, – пояснил Скотт, – написаны на греческом. У нас «слова», а у греков «лого». Но «лого» значит больше, чем просто слово. Оно подразумевает мысль, поступок. Или «слово в действии». Как в древнееврейском и арамейском. Тот, кто первым осознал, что положение вещей весьма затруднительное, и придумал слово «дело». В начале было дело.
Но и теперь значение «лого» раскрыто отнюдь не полностью. Христиане хотели приобщить евреев к своей вере; в конце концов, евреем был и Иисус. Христианство – как все основные мировые религии – позаимствовало у предшественников и язык, и историю. Таким образом, в начале было лого, ведь евреи не получили ничего нового. В Притчах Соломоновых эта мысль отражена в идее мудрости.
Чтобы заманить в свои сети язычников, все, что им потребовалось, так это занять старые церкви, в которых они даже не удосужились что-либо изменить. Мозаичные изображения бородатого Христа – портреты Зевса и Юпитера. Эти церкви греко-романские. Выходит, христианство впервые в истории применило метод переработки и вторичного использования религии. Кстати, вопрос о том, как много оно позаимствовало, постоянно относился к разряду спорных. Сегодня я готов дать на него четкий ответ.
Скотт сделал глоток воды. Отчасти из желания утолить жажду, но в основном чтобы за эту минуту оценить состояние публики.
Древние манускрипты ставили христианство под сомнение вот уже несколько десятилетий. Первые были найдены в 1947 году. Бедуинский мальчик-пастух по имени Мухаммад ад-Диб, или Мухаммад Волк, из племени таамире обнаружил в пещере у Мертвого моря в районе пустынной местности Кумран древние свитки в глиняных кувшинах. Последней находкой было собрание священных книг из Стамбульской генизы – их хранили в синагоге, но из-за ветхости не использовали. Рукописи не видели белого света по меньшей мере полторы тысячи лет.
Христианская церковь на протяжении всего своего существования пыталась утаить любую информацию, ставящую христианство под вопрос. Однако в конце восьмидесятых годов двадцатого века небольшая группа ученых решила кое-что изменить – подать обществу Христа как обычного человека. Поначалу Скотт был не вполне с ними согласен, но теперь смотрел на эту проблему совсем иначе.
– Итак, – продолжал он, – если даже единственное слово вызывает у нас массу сомнений, только задумайтесь, с каким огромным количеством лингвистических проблем мы имеем дело в Библии, а в ней содержатся сотни тысяч слов, переведенных в основном с мертвых языков. Наше понимание Священного Писания с любой точки зрения – заблуждение. У кого-нибудь из вас есть знакомый, который свободно владеет арамейским и пользуется им в повседневной жизни? – Он позволил себе улыбнуться. Наступала самая потеха. – Хорошо, кто из присутствующих говорит на немецком?
Взволнованные профессора беспокойно зашептались.
– Не бойтесь, я не собираюсь вызывать вас на сцену и распиливать пополам. Назовите примерную цифру. Один, двое, трое? – В зале медленно поднялось несколько рук. Скотт кивнул. – Шесть человек. Замечательно. Из двухсот. В Европе примерно сто миллионов населения говорит на немецком. Может, больше, я не уверен. Признаться, мне вообще все равно. Смысл в том, что, если мы надумали овладеть немецким, нам лучше всего обратиться за помощью к немцу, так? Они пользуются своим языком каждый день.
Одобрительные возгласы.
– Но и в этом случае нам не избежать ошибок, даже в простейших выражениях. Самого президента Кеннеди, отправившегося в Берлин в середине прошлого века, угораздило попасть в языковую ловушку. Что за ловушку? Кеннеди обратился к тысячам немцев, намереваясь сказать, что по окончании Второй мировой войны он желает оставить враждебность в прошлом и раскрыть Германии дружеские объятия. Что считает себя одним из них. Ему хотелось проявить понимание. Назвать себя берлинцем, не ньюйоркцем или лондонцем. Он хотел сказать: «Я берлинец». Вот и провозгласил без всякой подготовки: «Ich bin ein Berliner!»
Скотт выдержал паузу.
– Для тех, кто не знает, «ich» означает «я». «Bin» – «есть». «Ein, zwei, drei» – «один, два, три». «Ein» употребляется еще и в качестве неопределенного артикля. «Berliner» действительно переводится «житель Берлина». На первый взгляд Кеннеди сказал как раз то, что подразумевал, верно?
В зале оживленно зашептались – профессора всегда начеку. Они почувствовали, что их заманивают в западню. Некоторые были достаточно опытны и прекрасно помнили, как угодили в первый капкан. Воспользовавшись волнением публики, Скотт довел начатое до конца. Его лицо напряглось. Голос понизился.
– Но он не учел одного нюанса немецкой грамматики. Поставив «ein» перед «Berliner», Кеннеди превратил «Berliner» в неодушевленное существительное. В слово, не имеющее отношения к проживающему в германской столице человеку. Что же на самом деле прокламировал президент Кеннеди в присутствии репортеров со всего мира? Я – пончик! Какое из двух заявлений более меткое – решать вам.
На экране появилось изображение небольшого папирусного фрагмента.
– Его нашли в одна тысяча девятьсот двадцатом[5] году в египетском поселении Наг-Хаммади, – сообщил Скотт. – Он датируется сотым – сто пятидесятым годом нашей эры. Я говорю «нашей эры», не «от Рождества Христова». И «до нашей эры», вместо «до Рождества Христова». Потому как не считаю, что даты должны быть привязаны к рождению Христа. – Аудиторию его слова явно возмутили. – Что же мы узнаем из этого папируса? В двух словах – то, что Евангелие от Иоанна появилось не раньше чем через пятьдесят лет после гибели Иисуса. Выходит, мы не можем назвать Иоанново описание жизни, смерти и воскресения Христа рассказом очевидца, что совершенно сбивает с толку.
Только задумайтесь… Всего лишь маленький кусочек папируса…
Для Скотта он служил еще и подтверждением того, что Евангелие от Иоанна было написано в эпоху, когда Римская империя готовилась принять христианство – завладеть огромной властью для манипулирования массами. Возможно, Евангелие от Иоанна создал римлянин, ведь в описании великой миссии Христа и основных постулатов католичества – направления, ориентированного на Рим, – это Евангелие играло основополагающую роль. Скотт считал, что с точки зрения религии оно практически не имеет отношения к Богу, однако тесно связано с политикой.
– Собрание рукописных книг из Наг-Хаммади интересно потому, что содержит полное Евангелие от Фомы, состоящее из сотни изречений Иисуса, – гностический текст, появившийся на свет раньше остальных Евангелий. Католическая церковь объявила его ересью. Разве может считаться ересью исторический факт?
В зале присутствуют первокурсники, поэтому позвольте, я кое-что поясню. «Гностический» – слово греческого происхождения, переводится как «потаенное знание». Обычно потаенное знание божественного. Что это за знание? Текст Евангелий, несомненно, тщательно продуман. Живописные описания – его оружие. Христианство в ту пору было новшеством. Чтобы увлечь им людей, следовало заставить их почувствовать себя в свежеиспеченной религии спокойно и уютно. С этой целью церковь, к примеру, рассказывает, что не один Иисус Христос – «Христос» в переводе с греческого «