Конечно – и меня тут поймёт всякий русский человек, который любит быструю езду - удовольствие от выпивки при этом теряется почти на нет. Это всё равно, что заниматься любовью в одежде, молча, ещё и в презервативе, в руку возлюбленной.
Но – тут уже середины не дано. Или – или.
Мы с Данькой тихо, интеллигентно, пронесли мимо вахтёрши свой контрабандный груз. Потом – ах! – какая это отдельная песня! – стали готовить закуску. Изысков особенных, правда, никаких. Как оно, впрочем, и положено в мужском застолье.
Я взял на себя приготовление горяченького: начистил картошки и построгал её на терке узкими полосками. Когда потом эти полоски жаришь с лучком на подсолнечном масле, картошка приобретает какой-то новый, особенный, вкус.
Фирменное моё блюдо. Готовится быстро. Так же быстро и поедается.
Данька выставил на стол домашние помидоры и целую тарелку морских языков, обвалянных и запечённых в муке. Данька сказал, что это называется «в кляре». Жена Лиза приготовила.
Так что стол получался не совсем без изысков. Если – ароматное вино, языки «в кляре», ещё и моя строганина из картошки…
Вина мы взяли на три дня. На ужин в день по полторашке.
Можно далеко вперёд не забегать и предположить, что из этого получилось.
Первая бутылка ушла совсем быстро, незаметно, оставив на губах привкус какой-то добавочной травы - то ли чабреца, то ли – полыни. Стали разливать вторую – новые оттенки! Может делать вино отечественный производитель!
Выпили и за производителя.
Ну, а тут и разговор пошёл. Вначале, конечно, о производстве, о предстоящих экзаменах. Постепенно перешли на бап.
А у меня, как у всякого мужика, после выпитого появляется, вылазит наружу скрытое и сдерживаемое в обычной жизни желание публично чего-нибудь предъявить. Ну, там – спеть, станцевать на столе, выпить без рук водку из стакана.
У меня был свой пунктик. Я писал коротенькие рассказы, которые не печатали ни в местной нашей газете, ни в «Новом мире». Ну и, когда собиралась компания, у меня, как будто бы сама собой появлялась аудитория, на головы которой можно было обрушить непечатные мои шедевры.
По-трезвому - робость, комплексы, неуверенность в силе своего дарования. После выпитого всё это куда-то пропадало.
Да и пьяный слушатель всегда оказывался более, чем снисходителен.
Тут мне Данька и попался.
Я ему один рассказ прочитал, мы выпили. Прочитал другой. Вина ещё много оставалось. Никто меня не останавливал, не просил поменять пластинку. Я вошёл во вкус.
Данька слушал внимательно, хихикал.
Потом, когда я всё-таки устал, спросил то, чего обычно спрашивали у меня все: - Это… Это всё правда с тобой было?..
Я привычно стал объяснять, что – нет, всё вымысел. Привёл в оправдание слова Высоцкого, что, мол – не сидел, не воровал, золотишком не промышлял, не воевал. Что настоящему художнику не обязательно садиться в подводную лодку, чтобы написать «Спасите наши души»…
И, что настоящему художнику – мне - совсем не обязательно было спать подряд со всеми женщинами, чтобы написать потом подряд столько рассказов почти на одну тему – про любовь. Которая, без её половой составляющей, практически не имеет смысла.
Данька слушал, а по виду его, по лёгкой усмешке было заметно, что свой вопрос он мне задал из приличия, а ему, в принципе, со мной и так всё ясно.
Он дождался, пока я изложил все пункты личной моей непричастности к половым злодеяниям моего героя и сказал, что у него тоже есть история. И что он – вот только мы разольём ещё по стаканчику – что он мне тоже её расскажет.
А история выглядела так.
В жаркий день середины лета ехал Данька на своей «Волге» на ГРС-ку, передавать режим. Обычно мы все ходим пешком, по километру туда и обратно. Но, когда под боком машина, или хотя бы велосипед, почему бы и не сократить время на прогулку?
Переезжает Данька через автотрассу, смотрит, а сбоку стоит молодая женщина, ожидает попутки в райцентр. Лёгкий на ней сарафан, на котором спереди одна-две пуговицы и поясок. Ветер снизу краешек сарафана шевелит, отдёргивает и на долю секунды можно было увидеть голую ногу женщины даже очень выше колена. Можно было и врезаться в любой встречный столб, камень или козу, если бы они в тот момент попались на пути Даньки.
Они не попались.
И Данька поехал дальше, на работу.
А женщина так и продолжала короткими кадрами вспыхивать в голове, вместе со своим сарафаном и бессовестным ветром.
Возвращается Данька обратно – женщина всё ещё на дороге. Никуда ещё не уехала, никто её не подобрал. Только отошла чуть дальше, в сторону движения на райцентр.
У оператора ГРС ёкнуло…
Крутанул руль, подъехал: - Тебе куда? Садись!
Села на заднее сиденье. Пригляделся в зеркало: симпатичная такая казашка. Стройненькая. Но – не доска. Грудки тянут где-то на третий размер. Накрашена, как городская. Зовут Клара.
Оказалось, что Кларе не в райцентр, а ближе, в Родниковку, в посёлок который от Данькиного Чилисая всего в пятнадцати километрах.
У Даньки, хоть и открыто было боковое окно, из головы никак не могло выветриться недавнее видение – Клара стоит на дороге, её голая нога в распахнувшемся сарафане…
– Слушай, Клара, а ты что, домой торопишься? – спросил, как бы мимоходом. – Жарко сейчас, может, пивка где-нибудь попьём?..
Клара домой не торопилась и захотела пивка.
Вернулись обратно в Чилисай.
Данька попросил Клару прилечь в машине, пока он сбегает в магазин.
В Чилисае он со своей «Волгой» - как вша на гребешке. Каждая собака знает. Очень оно надо, чтобы такая собака подошла, заглянула в машину, и, просунувшись по пояс в раскрытое окошко, попросила сигарету, или сообщила, какая жаркая сейчас на улице погода.
Наконец, выехали за посёлок, в лесопосадку. Клара из Родниковки. У неё сын, два годика. Разведена. Муж пил. Обычная сельская история.
Пиво закусывали мусорком из пакетиков, который назывался «анчоусы».
Клара сказала, что у неё сегодня день рождения.
У Даньки с собой была заначка в сто рублей. Достал он их из потайной щели в машине и сказал: - Клара, я тебя поздравляю. И осторожненько засунул ей сторублёвку за лифчик.
Пиво кончилось. И Данька предложил Кларе наугад: - А, может, нам это… Может, ты разденешься?..
Смотрю – рассказывает Данька, - а она стала раздеваться.
Получалось всё как-то очень просто. Но на тот момент уже было не до психоанализа.
Данька говорил, что всё, что Клара с ним там, в машине делала, было похоже на сон. Ну, само собой, он её и в рот, и в «гудок».
Данька заметил, что я не всё понимаю, о чём он рассказывает, пояснил: - Ну, в жопу.
– Вот ведь, - подумал я, - поотстал я от жизни. В наше время «Гудок» - это была всем известная железнодорожная газета. Гудок созывал нас на завод, идти выполнять с честью планы Родины. По призыву гудка наши отцы и деды, упрятав в штаны прокламации, ходили на маёвки.
А сейчас «Гудок» - дополнительный канал связи…
Данька отвёз потом Клару домой, в Родниковку.
Перед тем, как выйти из машины, она ему сказала: - Знаешь, у меня есть тут один мужчина… Приходит иногда… Если ты хочешь, я перестану с ним встречаться, буду только с тобой…
– Назови ты это, как хочешь, - говорил мне Данька, любовь с первого взгляда? Ну, какая тут любовь? Только встретилась – и уже так я ей понравился?
Но проходили дни. Данька никак не мог выкинуть из головы воспоминания о странном своём приключении. Когда он представлял Клару, у него неизменно вставал член, и с этим ничего нельзя было поделать. Только вспомнил – он тут же и встал.
В природе существует только один способ борьбы с этим явлением.
Данька срывался с места и мчался на своей «Волге» в Родниковку.
Днём, вечером, глубокой ночью, под утро – с первыми петухами.
– Сплю, - рассказывает Данька, - снится Клара… Просыпаюсь – торчит у меня – сил никаких нет терпеть. Жена лежит рядом, дышит ровно. Три часа ночи.
Жену не хочу. И не хочу просто женщину. Клара перед глазами.
Поднимаюсь с кровати и на цыпочках к двери. Гараж, Машина заводится громко, на весь посёлок. Чёрт с ним, скорей выехать, скорее к ней!..
– Стучу, - продолжает Данька, - Клара уже раскрывает окошко своей спальни. Оно у неё выходит прямо в палисадник. Как будто сидела рядом и меня ждала. И уже и зубки почистила, и какими-то сумасшедшими духами спрыснулась, и уже – только в халатике.
А я на неё набрасываюсь – и оторваться не могу, весь, как бык бешеный. Потом уже уходить, одеваюсь, иду к окошку, чтобы к своей машине соскочить, оглядываюсь… Клара голая в сумерках сидит на кровати и смотрит на меня…
Я только глазами с ней встречаюсь и – он у меня уже снова встаёт, не могу уже сдержаться – и я на ходу раздеваюсь, опять бегу к ней…
– Знаешь, Иваныч, я бы на ней женился…
Тут нужно остановиться, чтобы получить некоторое представление о контексте высказанного.
Во-первых, Данька – примерный семьянин. Не пьёт. С женой душа в душу. Двух сыновей воспитал, дал им образование, без ума сейчас от внуков. Если и отрывался иногда на блядки, то – с кем этого не бывает. Сам Пушкин говорил, что домашнее питание хорошо, но хочется иногда и в ресторан.
И никогда на стороне ничего серьезного. Потому что для Даньки семья – это святое.
Про Лизу свою он всегда говорит с особой теплотой. Видно – дорога она ему. Да и прожили уже вместе большую часть жизни.
И тут попадается ему не дороге женщина, повстречался он с ней пару месяцев и готов уже всё, всех бросить и идти за ней…
И сказал мне это Данька не просто так. Разговор у нас был серьёзный, доверительный. Правда бы, наверное, женился. Что им там помешало – я уже не помню. Данька рассказывал, а я – как это бывает во время хорошего застолья – вдруг отключился и проснулся уже к обеду, на следующий день, когда мой сосед уже вернулся с занятий.