Раздевался, путаясь в одежде, и я. Уже задубел и жёстко встал мой мальчишеский друг, торчал колом, трусы за него зацепились, я чуть не упал. Наконец, ото всего освободился, остался совсем голым перед лежащей на матрасе Галькой. Стоял с вздыбленным писом, который в напряжении чуть подрагивал. Не знал, что сказать. Вроде время, которое необходимо, чтобы посмотреть на голую девочку уже прошло. И посмотрел уже и рассмотрел. И что-то нужно было делать дальше. Или – сказать…
Когда я учился в четвёртом классе, у нас в школе пошла эпидемия любовных признаний. Кто-то в кого-то обязательно влюблялся, образовывались пары, которые ходили вместе в школу и обратно, подолгу стояли рядом… Большим успехом пользовалась Валька Киселя. Несколько сердец она безжалостно разбила, но были у неё и романы, почти, как настоящие. Мальчишки завидовали тому, кто завладевал вниманием Вальки. И это уже являлось как бы поводом, чтобы влюбиться в неё тоже.
Не избежал этой участи и я.
Стал оказывать Вальке знаки внимания, а однажды, когда мы остались с ней наедине у почты, я в любви ей признался. В этом возрасте каждый из нас уже не раз смотрел в клубе фильмы про любовь и в общих чертах был знаком с техникой признания.
Я сказал Вальке: - Я тебя люблю.
Валька ответила: - Я тебя тоже.
Ответила, как и положено во всех советских фильмах про любовь.
Мы постояли возле почты. Я ждал наступления счастья. Но оно почему-то не приходило. Наверное, оно не сразу приходит после того, когда произносишь волшебные слова «Я тебя люблю». Наверное, оно, как таблетка. Должно пройти какое-то время – потом наступает счастье.
Значит, нужно просто подождать, убить время.
– Ну, что, погуляем? – спросила Валька.
– Пойдём, погуляем, - я ответил ей.
И мы пошли. Прошлись по всему совхозу из конца в конец. Счастья не было. Я предложил пройтись ещё раз. Но Валька уже не согласилась. Потому что была зима, и мы оба уже замёрзли, как собаки.
По молчаливому обоюдному согласию на следующий день и на всю оставшуюся жизнь мы с Валькой сделали вид, что у нас ничего не было.
И, правда, не было.
И вот теперь я стоял перед Галькой без трусов с бессовестно большим голым писом и не знал, что сказать. Пауза затянулась, и я спросил, я сказал ей то, что не говорил потом никогда ни одной девушке: - Давай поебёмся?.. – Давай, - опять просто ответила Галька. Немного опустилась с подушки вниз так, что подогнулись колени, и - развела их в стороны…
Нет, это продолжался какой-то сон. Я взобрался на матрас, взгляд мой остановился на вертикальной складке между Галькиных ног. Знакомая складка. Галька прикрыла ладошкой глаза. А складку не прикрыла. Что тут думать-то! Член вонзился туда, в середину, толстым поршнем, по-взрослому, вошёл глубоко внутрь. Я не мог ни думать ничего, ни контролировать себя. На смену обычным земным чувствам пришёл целый космос неизведанных ощущений! Я не мог остановиться. Я безжалостно пронзал худенькую Гальку, а она в ответ только постанывала.
И потом вдруг кончилось всё. Ноющее сладострастие в низу живота, вспышка в мозгах и медленно наступающее успокоение…
– Ты всё? – по-будничному спросила Галька. - Слазь. Спать я уже не буду, нам ещё с Витькой помидоры нужно готовить к базару.
«Готовить к базару» - это собрать, протереть тряпочкой, уложить помидоры в корзины. Те, что позеленее, более плотные – на дно. Самые красные – сверху, чтобы не помялись, когда их будут везти в автобусе. Работы много.
Я вышел.
У меня тоже по домашнему хозяйству было много дел.
И стал я с тех пор потихоньку забегать к Гальке. То на погребку, то и – прямо домой, когда её родителей не было дома.
Но у меня возникли некоторые вопросы к брату её, Витьке. Мне было интересно, как это он умудрился уже давно стать взрослым и ещё скрывать это ото всех так ловко.
Я улучил момент и обратился к нему со всякими расспросами на волнующую меня тему. Как раз была ночь. Мы выгнали в ночное совхозных лошадей. Зажгли костёр, побросали туда картошку. Наломали душистой конопли, сделали себе из неё мягкие постели, улеглись перед костром и под звёздами.
Время от времени звёзды падали. Их, падающих, в августе много. Можно одно за другим загадывать желания, которые обязательно потом будут сбываться.
Ну и я тут к Витьке о своём. Пусть не наболевшем – чему уж тут болеть, но – о волнующем.
В общем – Как? Когда? Ну – ты ва-а-щее!
Поскольку мы стали с Витькой уже почти, как родня, то не стал он ничего скрывать, не стал отнекиваться. Тем более что поговорить на взрослые темы ему, по-видимому, ещё ни с кем не удавалось. Это мне повезло: у меня был Толька Зубков. В теории я был уже подкован – как я думал – дальше некуда. А тут уже как-то так удачно и практика подоспела…
В общем, рассказал мне в эту ночь Витька свою историю.
Во-первых, почему молчал, никогда не похвалился? – Ты что? Если бы папка с мамкой узнали – сразу бы убили!
И, правда – убили бы, кто бы сомневался!
Ну, а как всё получилось? Тут всё как-то само собой вышло. Ну, Витька с сестрой росли вместе. И вместе – прямо совсем. У них была общая спальня, чуть ли не до окончания школы. Друг дружку не стеснялись, имели полное представление о том, что девочки отличаются от мальчиков, и даже знали, чем.
Как-то летом, Галька тогда, кажется, окончила пятый класс, а Витька седьмой, собрались они «в поход». Звучит громко. На самом деле «поход» - это была небольшая прогулка в степь за дом. Нужно было взять с собой хлеба, бутылку молока и где-нибудь подальше от дома их съесть.
В степи росла кукуруза. Её приказал посадить дедушка Хрущёв. Чтобы маленькие дети могли по кукурузе гулять, в ней прятаться, играть в войну. Играть в войну, чтобы потом напасть первыми на Америку, которая всё время хочет на нас напасть.
Ну, и Витька с Галькой пошли в кукурузу. Местность, где её посеяли, была неровной. Бугры, ложбинки. На буграх королева полей вырастала низенькой, не дотягиваясь, даже нам, детям, до колен. А в ложбинках вытягивалась так, что хитрая частная корова могла в ней укрыться с рогами.
В одной из таких ложбинок сестрёнка и братик решили устроить привал.
У Витьки на этот случай было прихвачено с собой небольшое тонкое одеяло. Его расстелили. Галька, как хозяйка, накрыла на стол. Шли до кукурузного поля каких-то минут пятнадцать, а аппетит уже разыгрался зверский. Покушали. Дома хлеб с молоком никогда такими вкусными не были. Дел вроде уже не было никаких. Поход закончился. И тут Витьке пришла идея поиграть «в доктора». – Давай, - обрадовалась Галька, - а как? – Ну, ты снимай трусы, а я тебе буду укол делать.
Сделали Гальке укол. Потом решили укол сделать Витьке. Пока готовили «шприц», «растворы», пока, наконец, сделали Витьке укол, у него встал его пис. Решили, что его тоже нужно лечить. Галька оторвала широкий кукурузный лист и аккуратно обмотала, «перевязала» Витьке «больной» орган. Правда, пис от этого ещё больше напрягся, и головка его даже высунулась из перевязки.
Потом очередь «лечить» настала у Витьки. Он тоже оторвал кукурузный лист, попросил Гальку снять трусы и наложил ей «повязку»: пропустил зелёный бинт от пупка по дуге вниз, до попки. Сверху натянул трусы, чтобы «повязка» не спадала.
«Болезнь» у Витькиного писа не проходила. Он так у него торчал всё время, пока «доктор» занимался «лечением» своей сестры. Тогда решили поиграть в «папки-мамки». – А что это такое? – опять спросила Галька. – Витька сказал: - Снимай трусы. Галька сняла. «Бинты» размотали, повыкидывали. Витька знал, что «папки-мамки» - это, когда дяденька ложится на тётеньку и тыкает в неё своим писом. Да, что там - Витька! Все во дворе уже давно об этом знали. И Галька тоже. Только они с Галькой ещё не пробовали.
Ну, Витька на Гальку лёг, стал тыкать. Когда оба устали, решили, что пора уже идти домой. Но игра, хоть и не доставила обоим удовольствия, но понравилась. Была в ней какая-то тайна, которую вообще-то знают одни взрослые, а теперь вот и они, Галька и Витька. И стали они ходить в поход всякий раз, когда не было по дому особенных дел, когда родители уходили на работу, ездили на базар.
И тут как-то случилось неожиданное. Пошли Витька с сестрой, как обычно, «в поход». Как обычно, расстелили одеялко, сели, покушали хлеба с молоком. Галька сняла трусы, легла играть в «мамку». И – то ли легла как-то по-особенному, то ли Витька тыкнул сильнее обычного, только пис у него просунулся дальше, стал уходить вглубь Гальки. Раньше только головка окуналась, тыкалась в Галькину щелку, а теперь весь пис, будто чего прорвав, стал уходить внутрь. Галька ойкнула, А Витька ещё надавил. И потом стал в ней двигаться, двигаться… Галька сразу пыталась оттолкнуть, как будто ей больно было, а потом сама стала двигаться навстречу, «подмахивать». Потом Витька устал, вытащил своего писа. И!.. Такой ужас они увидели вместе с Галькой! Весь Витькин пис был в крови, в крови было у Витьки всё вокруг, весь низ живота у Гальки был перепачкан кровью!..
Перепугались оба страшно! Витька подумал, что разорвал чего-то своей сестре. Конечно, он же чувствовал – как будто чего-то рвётся! Он приложил своего писа к Галькиному животу. Длинный возбуждённый пис от низа живота дотягивался до пупка. Что тут может быть? Кишки? Лёгкие? Если Витька проткнул сестре лёгкие, то она вот-вот умрёт. А родители его убьют.
Галька плакала, била Витьку кулаками. Если бы она была при смерти, то кулаками, наверное, не била бы. Витька стал успокаивать сестру. Обтёрлись травкой, листьями кукурузы. – Трусы не надевай, - предупредил сестру Витька, - запачкаются. Немного посидели. – Пойдём домой, ты как? - спросил сестру Витька. - Ничего. Только страшно – сказала она тогда ему, размазывая слёзы, которые всё ещё продолжали катиться из глаз.
Но никаких страшных последствий после кровавого происшествия не случилось. Родителям ничего не сказали, и они ничего не узнали. У Гальки ничего не болело, крови больше не было и вообще всё опять стало весело и хорошо.