МНЕ ВЫМЫЛИ ГОЛОВУ. Вот для чего на этот раз понадобился керосин. Чтобы вывести вшей. Теперь от меня воняет этой огнеопасной гадостью, зато ни одной живой гниды не осталось.
Едва гауптштурмфюрер ушел вчера вечером из моей камеры, началась воздушная тревога и все, как обычно, попрятались в укрытие. Я плакала и ждала два часа, в точности как бывало во время недели допросов, а еще молила Бога и Королевские ВВС о прямом попадании, но тщетно. Потом налет окончился, но еще битый час никто не приходил. Целых три часа я пребывала в полном неведении, что же происходит. Вероятно, ф. Л. надеялся, что я запаникую и напишу нечто более полезное, чем в прошлый раз, но из-за моих отчаянных попыток освободить ноги стул, к которому я была привязана, опрокинулся. Излишне говорить, что в таком положении я не могла писать (и даже не подумала позвать на помощь). Наконец в камеру явились несколько человек, которые и обнаружили меня, исступленно пытающуюся выйти из роли перевернутой черепахи.
Мне удалось дотащиться вместе со стулом до дверей, устроить засаду и сбить с ног двух охранников, когда те вошли. Фон Линдену стоило бы уже знать обо мне достаточно, чтобы понять: я не стану покорно ждать казни, сдавшись без боя. Или не проявив хотя бы бледную тень собственного достоинства.
Когда стул поставили на ножки и снова подтащили к столу, вернулся фон Линден и положил передо мной единственную белую таблетку. Я, как Алиса в Стране чудес, немедленно начала испытывать подозрения. Понимаете, я по-прежнему думала о казни.
– Цианид? – сквозь слезы спросила я. Вполне себе гуманный способ самоубийства.
Но выяснилось, что таблетка никак не связана с экзекуциями. Это был аспирин.
Фон Линден, как и Энгель, наблюдателен и предусмотрителен.
Он дал мне еще неделю, но удвоил нагрузку. Мы заключили сделку. Еще одну. Если честно, я думала, что у меня уже не осталось ни кусочка души, который можно продать, однако нам все же удалось сторговаться. У гауптштурмфюрера есть ручная американка, радиоведущая, она транслирует нацистскую пропаганду, нацеленную на янки, работает в Париже, в берлинской службе вещания, и пристает к гестаповцем Ормэ насчет интервью. Хочет сделать на американскую аудиторию слащавый репортаж из оккупированной Франции: о том, как хорошо там обращаются с заключенными, какую глупую и опасную тактику выбирают союзники, отправляя на грязную работу невинных девиц вроде меня, и так далее и тому подобное. Несмотря на великолепные верительные грамоты, полученные от радио Третьего рейха, эта идея не нашла живого отклика в Ормэ, но фон Линден подумывает использовать меня, чтобы произвести хорошее впечатление.
«Не будь мое правительство настолько жестоким и бесчеловечным, я бы тут не оказалась, – вот что мне предстояло сказать этой корреспондентке. – И, напротив, видите, как хорошо обращаются немцы с пленными агентами? Как вы можете убедиться, я делаю переводы, выполняя нейтральную работу в ожидании суда». (Шутка. Никакого суда не предвидится.)
(После моей второй попытки побега, пока тупые подчиненные ждали, когда явится фон Линден и выберет для меня наказание, они болтали о множестве административных секретов, не подозревая, что я знаю немецкий. Так что теперь я куда лучше, чем предполагается, знаю их планы насчет того, что они собираются со мной делать. Ко мне применят тошнотворную программу под названием «Nacht und Nebel», то есть «Ночь и туман», благодаря которой они могут делать с теми, в ком видят «угрозу безопасности», все, что только в голову придет, после чего такие люди исчезают. В буквальном смысле. Их не казнят, а просто заставляют бесследно раствориться в «ночи и тумане». Господи, я пленница «Ночи и тумана». Вообще-то это тайная программа, настолько секретная, что даже ее название упоминать запрещено, только сокращение «NN». Если мои записи переживут меня, из них, скорее всего, все это вымарают. Строго говоря, не в традициях «NN» устраивать интервью для радио, но гестаповцы, мягко говоря, приспособленцы. Они всегда смогут потом порубить меня на кусочки и зарыть в подвале.)
Если я соглашусь сотрудничать с американской пропагандисткой, мне дадут больше времени. Но не в том случае, если я скажу мрачную правду. Тогда, наверное, они и дикторшу заставят исчезнуть, и это будет на моей совести.
Аспирин и керосин – часть операции «Золушка», призванной превратить меня из температурящей, завшивленной, психически нестабильной тюремной крысы обратно в пленного летного офицера, хладнокровного и уверенного, способного дать интервью на радио. Чтобы придать сюжету достоверности, мне поручили перевести кое-какие сделанные за последний год записи самого гауптштурмфюрера фон Линдена о добытой им информации, а также с именами (если он их знал), датами и, скажем так, некоторыми методами, которые он использовал. Ох, mein Hauptsturmführer[19], какой же ты гнусный нацистский ублюдок! Одну копию нужно было сделать на немецком для его начальника (у ф. Л. есть непосредственный начальник!), а вторую – на французском для каких-то бюрократических нужд. Вот французскими экземплярами я и занимаюсь. А фройляйн Энгель делает немецкие копии (она сегодня вернулась на службу). Мы трудимся вместе, и на записи ушли все добытые мною неправедным путем карточки для рецептов. Нас обеих это злит.
Работа одновременно ужасная и невероятно утомительная. Вдобавок вся информация подана в таком менторском стиле, что хочется ткнуть автору этих текстов в глаз острием карандаша. Мне довелось заглянуть в уголок упорядоченного сознания фон Линдена: ничего личного там нет, но я поняла, как он работает. Стало ясно, что в своем деле он хорош, если, конечно, все эти записи – не выдумка, предназначенная для моего запугивания. Но, если честно, сомневаюсь, что у гестаповца хватило бы на такое воображения, да и вряд ли он стал бы действовать в моем стиле, наполнив полдюжины блокнотов в переплетах из телячьей кожи сфабрикованными историями, состряпанными трагическими миниатюрами о ста пятидесяти злосчастных шпионах и бойцах Сопротивления.
Его творческое начало проявлялось иначе, на научный манер: технический, инженерный, аналитический. (Хотелось бы мне знать, что за послужной список у него в гражданской жизни.) Фон Линден индивидуально подходил к каждому допрашиваемому, в зависимости от характера того, кто попал к нему в лапы. Должно быть, в те три недели, пока меня держали в темноте и морили голодом, а я ждала, когда же что-нибудь случится, гауптштурмфюрер следил за мной зорко, как ястреб, отмечая мое молчание, вспышки ярости, бесчисленные бесплодные попытки сбежать через форточку, через обогревательную трубу, через вентиляционную шахту, взломать замок, придушить и / или оскопить охранников и так далее. Наблюдал, как я сжимаюсь, плачу и бормочу мольбы, когда в соседней камере раздаются крики. Как отчаянно я пытаюсь привести в порядок прическу, когда кто-нибудь открывает дверь и видит меня. (Не всех заключенных раздевали до нижнего белья, эту особую пытку приберегали для самолюбивых скромников. Я как раз из таких.)
Утешительно узнать, что я все-таки не единственный иуда, заключенный в стенах оскверненного отеля. Думаю, фон Линдена отстранили бы, окажись его успехи настолько ничтожными. И вдобавок я подозреваю теперь, что мне нарочно демонстрировали лишь несгибаемых узников, чтобы деморализовать и, возможно, преследуя при этом вторую цель: унизить их, когда они наиболее уязвимы, в глазах малопочтенной и впечатлительной зрительницы.
Вид у меня до сих пор довольно презентабельный. Ни на лице, ни на кистях рук нет следов пыток, поэтому, когда я полностью одета, ни за что не догадаться, что недавно мое тело резали и жгли. Возможно, ф. Л. изначально собирался использовать меня в пропагандистских целях.
И, конечно, я охотно ему подыграю. Как он об этом узнал? Как догадался с самого начала, еще до того, как я призналась ему в этом? Откуда ему было известно, что я всегда готова играть, потому что страстно привержена Большой игре?
О, mein Hauptsturmführer, гнусный нацистский ублюдок, я благодарна за пуховое одеяло, которое мне дали вместо кишащей паразитами дерюжки. Даже если это лишь на время, лишь часть плана, направленного на то, чтобы вернуть мне презентабельный вид, я все равно блаженствую. Половина пуха вылезла, и запах от моей обновки как из сырого погреба, но все равно это пуховое одеяло, да еще шелковое. На нем вышиты буквы «ШдБ», и, значит, оно осталось от прежней жизни, от «Шато де Бордо».
Иногда я гадаю, какая участь постигла мебель отеля. Не иначе как кто-то очень постарался, чтобы опустошить все номера, убрать шкафы, кровати и трюмо, запереть ставни. Что же после этого сделали с коврами, занавесками, торшерами, электрическими лампочками? Во всяком случае, в моей маленькой комнате не осталось ничего от хваленого галльского очарования, если не считать красивого паркета, который я почти никогда не вижу (как и во всех остальных камерах, тут закрыты ставни). Спать на нем очень жестко и очень холодно.
Лучше мне приниматься за дело: хоть я и купила себе еще одну неделю, на завершение истории у меня теперь вдвое меньше времени. И день мой теперь длиннее.
Я устаю все быстрее.
Знаю-знаю. Управление спецоперац. УСО. Пишу…
Пилот-перевозчик
Мэдди вернулась в Оуквей. Там теперь располагалась база Вспомогательной службы воздушного транспорта и находился крупнейший в Британии центр подготовки парашютистов. Став пилотом ВСВТ, Мэдди была понижена в звании и снова считалась гражданским лицом, зато имела возможность жить дома, к тому же получала бензин для мотоцикла, чтобы добираться на аэродром, а еще могла обменять подписанный дневной наряд на двухунцевую плитку молочного шоколада.
Мэдди наконец-то оказалась в своей стихии. Неважно, что небо изменилось, стало полосой препятствий с тросами аэростатов, помехами, военными самолетами и, зачастую, с гнусной погодой. Мэдди все равно была в своей стихии, и этой стихией был воздух.
Вас знакомили с фигурами высшего пилотажа, которые никогда вам не пригодятся, наблюдали, как вы поднимаете в воздух и сажаете какое-нибудь воздушное судно, и вот пожалуйста, у вас уже лицензия на пилотирование самолетов третьего класса (легких, с двумя двигателями) и любых самолетов второго класса (тяжелых, с одним двигателем), хотя большинство из них вы в глаза не видели. Мэдди говорила, что курс тренировок включал тридцать длинных перелетов вдоль и поперек страны, чтобы маршруты запечатлелись у пилота в мозгу и он мог летать без карты, но у нее самой вылетов было всего двенадцать: погода никак не устанавливалась, а ВСВТ требовались пилоты, потому что они гибли каждую неделю. Но не подбитые вражеским огнем: просто они летали без рации и приборов навигации в такую погоду, которая даже для истребителей и бомбардировщиков считалась нелетной.
И вот Мэдди в свой первый рабочий день заходит в хибарку, которую летчики ВСВТ Оуквея в шутку называли своей кают-компанией.
– Вот здесь за вами значится «лизандер», – сообщает ей новый оператор, показывая на доску, где мелом выведен список самолетов, которые надо перегнать в другое место.
– Вы серьезно?
Все начинают над ней посмеиваться, но не злобно.
– Вы никогда на таких не летали, правда же? – говорит голландец, бывший пилот авиакомпании КЛМ, который знает север Англии не хуже Мэдди, потому что с момента открытия Оуквейского аэродрома регулярно сажал там пассажирские рейсы.
– Ну, – объясняет оператор, – Том и Дик поведут в Ньюкасл «уитли». Гарри возьмет «харрикейн». Так что дамам останутся «энсон» и «лизандер». И Джейн поведет «энсон».
– Куда нужно отогнать «лизандер»?
– В Элмтри, на ремонт. У него неисправен штурвал хвостового стабилизатора. Летать он может, но нужно держать ручку рулевого управления строго прямо.
– Сделаю, – говорит Мэдди.
Небезопасная работа
Перед полетом Мэдди очень тщательно проинструктировали, ведь из-за аварийного состояния вести самолет приходилось вручную. И с картами в пути не сверишься. Она час изучала заметки для пилота (подробные указания, которые дают тем, кто летал только на самолетах одного типа), потом запаниковала из-за портящейся погоды. Сейчас или никогда.
Бригада наземного обслуживания была возмущена тем, что неисправный «лизандер» поручили девушке.
– У нее сил не хватит. Когда хвостовой стабилизатор будет поднят для взлета, хрупкая барышня просто не сможет удержать штурвал во время приземления. Не факт, что вообще хоть кто-то сможет.
– Кто-то ведь его посадил, – заметила Мэдди. Ей уже выдали наряд на этот перегон, и она хотела вылететь поскорее, пока еще можно разглядеть Пеннины. – Я просто заранее вручную выставлю нейтральный режим. Легче легкого.
Она аккуратно поправила хвост, отступила и вытерла ладони о штаны (темно-синие, под стать синей форменной рубашке ВВС, кителю и фуражке).
Механики все еще хмурились, но перестали качать головами.
– Метнусь до места кабанчиком, – пообещала Мэдди. – Разве что и набирать высоту, и садиться буду аккуратненько, плавно и постепенно. Пойду быстро, на восьмидесяти пяти узлах, автоматические закрылки останутся открытыми. Ветра особо сильного нет. Должно сработать.
Один из парней наконец кивнул, медленно и неохотно.
– У тебя, подружка, получится, – проговорил он. – Я знаю, ты справишься.
Первый рейс на службе в ВСВТ оказался тяжелым. Не пугающим, просто работа была трудная. Поначалу Мэдди было сложно не обращать внимания на стрелковые прицелы, целые ряды переключателей, предназначенных для сбрасывания бомб, сейчас отсутствующих, ключ Морзе для неработающей рации и так далее.
«Веди самолет, Мэдди».
С приборного щитка ей улыбались шесть знакомых дружеских шкал. Один из механиков перед вылетом нервно удостоверился, что она знает, как найти сигнальную ракету вынужденной посадки.
Погода благоприятствовала, но «лизандер» примерно два часа давал Мэдди жару. Пытаясь приземлиться в Элмтри, она не смогла правильно рассчитать, какая длина посадочной полосы ей понадобится. С ноющими от напряжения руками, с трудом удерживая штурвал в нужном положении, Мэдди снова набрала высоту, не коснувшись земли. Ей пришлось еще дважды пролететь над посадочной полосой, прежде чем удалось все сделать как надо, но в конце концов она благополучно села.
Какой внушительный текст у меня получается! Должно быть, это аспирин так быстро подействовал. Представляю свою реакцию, если бы мне дали бензедрин! (И я все так же страстно жажду кофе.)
Мэдди, которая тоже жаждала кофе, отправилась перехватить бутерброд в столовую мастерской и обнаружила, что впереди идет другой пилот-перевозчик – высокий, с квадратным лицом и более короткими, чем у нее самой, темно-каштановыми волосами, в синих форменных штанах и кителе. На плече красовалась двойная золотая нашивка второго пилота. На мгновение Мэдди растерялась и подумала, что ей, как Королевне, явился призрак.
– Лайонс?! – воскликнула она.
Пилот поднял взгляд, нахмурился и неуверенно отозвался:
– Бродатт?
Тут Мэдди увидела, что это не сын викария из эскадрильи Мейдсенда, который еще в сентябре сгорел вместе со своим сбитым над Саут-Даунсом самолете, а, судя по всему, его сестра-близнец. Ну или просто сестра. Мгновение девушки в замешательстве смотрели друг на друга. Они никогда раньше не встречались.
Незнакомка первая успела с вопросом:
– Откуда ты знаешь мою фамилию?
– Ты очень похожа на своего брата! Мы с ним познакомились на авиабазе Мейдсенд, когда я еще служила в ЖВАС. Обычно мы разговаривали про карты, потому что он даже не танцевал!
– Очень похоже на Кима, – улыбнулась девушка.
– Он мне нравился. Так жаль, что он погиб.
– Меня зовут Тео. – Она протянула Мэдди руку. – Я в женском отряде перевозчиков на базе в Старфилде.
– А откуда ты узнала мою фамилию? – спросила Мэдди.
– Ее написали мелом на доске в радиорубке, – ответила второй пилот Лайонс. – Кроме нас с тобой, других пилотов ВСВТ тут сегодня нет. На «лизандерах» обычно посылают девчонок – парням вечно хочется чего-нибудь побыстрее. Съешь бутерброд. Судя по твоему виду, тебе он явно не повредит.
– Я никогда раньше не пилотировала «лизандер», – призналась Мэдди, – и больше не горю желанием на нем летать. На этом, сегодняшнем, я чуть не убилась.
– Ой, так ты пригнала самолет с неисправным хвостовым стабилизатором! Ужасно несправедливо, что тебе всучили аварийную «лиззи» в первый же полет. Немедленно потребуй нормальную машину, которая может летать.
Мэдди взяла предложенный ей сэндвич – как обычно, с консервированной говядиной прямо из банки.
– Ну, наверное, в любом случае придется, – проговорила она. – Сегодня днем мне нужно будет перегнать еще один самолет на его обычную базу. Задача не первостепенная, но в наряде стоит пометка «C», так что требуется секретность и особый отчет. А у меня по-прежнему первый день на этой работе.
– Тебе повезло, это спецподразделение ВВС.
– Что за спецподразделение такое?
– Я тоже, как и ты, могу только гадать. Когда прилетаешь, все выглядит вроде бы как часть обычной базы, но во второй или третий раз начинаешь замечать: там есть небольшое количество «лизандеров» в камуфляжной раскраске, черно-зеленые такие, у всех баки под топливо, которое используют для полетов большой дальности, и электрические посадочные огни. Чтобы по ночам приземляться там, где мало места…
Она многозначительно замолчала. Мы не смели говорить вслух о Франции, Бельгии, агентах Сопротивления, о рациях и взрывчатке, которые тайно ввозили в оккупированную нацистами часть Европы. Просто не смели.
– Сажать «лиззи» на их тренировочное поле – одно удовольствие. У них там есть имитация освещенной взлетной полосы, стоят маленькие желтые флажочки. Можно представить себя пилотом спецподразделения. «Лизандеры» творят чудеса, когда нужно сесть на ограниченном участке. На них запросто приземлишься в садике собственной бабушки.
Мэдди с трудом в это верилось, ведь она только что впервые совершила посадку на «лиззи», для чего понадобилась вся взлетно-посадочная полоса до последнего дюйма.
Тео разломила на кусочки свой тост и разложила их в форме буквы «Г», имитируя расположение факелов на темном французском лугу.
– Сделаешь вот так. – Она быстро покосилась через плечо, проверяя, не подслушивают ли их. – Все малость шалеют, когда после такого из кабины выпрыгивает девушка.
– Все уже малость ошалели, когда я села тут сегодня утром!
– Как у тебя с навигацией? Этот аэродром нельзя помечать на карте. Лучше тебе перед полетом потратить время на подготовку, чтобы нормально найти дорогу.
– Я справлюсь, – с искренней уверенностью заявила Мэдди, которая чуть раньше именно этим и занималась.
– Будет здорово, – с энтузиазмом заверила Тео, подбадривая ее. – Даже если бы тебе дали целый тренировочный курс, ты бы все равно не прошла такую крутую подготовку. Два часа лететь на аварийном самолете, а потом в тот же день посадить исправный на двадцати ярдах! С тем же успехом нас могли бы отправлять на боевые задачи!
Так вот, про этот аэродром – аэродром спецподразделения. С него мы с Мэдди и вылетели шесть недель назад. Летчиков, которые его используют, называют Лунной эскадрильей: они летают при луне, довольствуясь ее светом. Расположение их летного поля – один из наших самых тщательно охраняемых секретов, и, благодарение Господу, я не знаю его названия и не имею ни малейшего представления, где оно находится. Я и правда не знаю, хотя побывала там как минимум пять раз: меня всегда доставляли туда с моей базы неподалеку от Оксфорда, в темноте, иногда с посадкой на промежуточном аэродроме, и мне даже неизвестно, в каком направлении мы двигались, чтобы там оказаться. Так делалось умышленно.
Самолетам спецподразделения то и дело требуется ремонт, они часто проходят техобслуживание, потому что регулярно разбивают шасси во время ночных посадок, а по пути обратно на базу их подбивают зенитки, с мясом вырывая куски корпусов. Позднее Мэдди еще несколько раз повторяла этот рейс, пригоняя или отгоняя крылатые машины, которые скрывались на большом аэродроме среди других самолетов. А в последнее время она была пилотом авиатакси и развозила весьма необычных пассажиров. Около дюжины базировавшихся там отчаянных пилотов-самоубийц вскоре стали вычислять ее по все более коротким пробегам после посадки и зачастую знали, что приземлилась именно Мэдди, еще до того, как она выходила из самолета.
Мне опять не хватает времени. Дьявол. Я получала удовольствие от