Мы и ждали — века, если считать по календарю Земли, и десять лет по нашим биологическим часам.
Я провел здесь всю жизнь. Ожидание не тяготило меня, ведь другой жизни я не знал, а мир за пределами нашего небесного дома и Андромахи был для меня лишь знанием, но не реальностью.
Папа говорит, что никогда нельзя терять надежду.
Я и не теряю. У меня ее просто нет, да и не было никогда.
Андромаха — мой дом, и все ее бури, штормы, студеный мороз и опаляющий жар — лишь детали привычной для меня обстановки.
Меня не надо спасать. Я здесь живу.
И у меня даже есть здесь враги, хотя и нет друзей.
Враги были уже совсем рядом и в нетерпении били хвостами. Надо было поторапливаться, пока ветры не унесли авиабазу прочь от мест, в которых атакелтики как-то могли жить. Папа рассказывал, что вулканическая активность на шельфе острова, который стал домом для наших бывших союзников, снабжает атакелтиков необходимым для фотосинтеза железом. Змеи скорее растения, чем животные, а потому не могут надолго удаляться от острова, иначе обессилеют и погибнут. Они лишены инстинктов хищника и присущего хищникам коварства — тем более странно их вероломство во время Трехдневной войны, которое стоило жизни сотням людей, распыленных на атомы при прорыве каравана коварных мовисов к порталу.
Но сейчас не время для старых обид. Пора воевать.
Подъемники не работали, поэтому на взлетную палубу приходилось топать по грохочущим ступеням крутой лестницы в четыре длиннющих пролета. Клочья запирающей мембраны в дверном проеме хлопали на ветру. Я раздвинул их и шагнул наружу, цепляя косяки широченными наплечниками скелета.
Родители бы не обрадовались, узнав, что я трачу драгоценную энергию из почти пустых накопителей на то, чтобы активировать сервоприводы брони. Поэтому я никогда и не пытался зарядить аккумуляторы доспехов полностью — только-только чтобы экзоскелет мог двигаться и таскать грузы, слишком тяжелые для меня самого.
Обычно это были бомбы — вот как сейчас.
Я выбрался на нижнюю посадочную палубу и потопал к остаткам леерного ограждения на краю обрывающейся в океан бездны. Ветер взревел и ударил в грудь молотом, но я топал ему навстречу, только вперед пришлось наклониться и упираться как следует ногами при каждом шаге. Обломки кораблей и самолетов за долгие годы смело с палубы ветрами, и на пути у меня встречались лишь оплавленные дыры от попаданий энерготорпед с чьих-то — кто теперь знает, чьих именно, — штурмовиков. Я аккуратно их обходил. Бомба с каждым шагом делалась все тяжелее — аккумуляторы экзоскелета разряжались.
Какая-то тень метнулась сбоку, я едва успел заметить ее краем глаза. Васька! Вот же ведь… Выбрался-таки на палубу. Смотри теперь под ноги…
У самого ограждения, у подножия мертвой зенитной турели с поникшими энерговодами плазменных пушек, я опустил бомбу на покрытие и перевел дыхание. Бомба была здоровая, почти с меня высотой. Хороший подарочек для врагов. О, а вот и они!
Змеев можно было разглядеть и без бинокля. Длинные, с половину корпуса авиабазы, мощные тела стремительных очертаний, в общем-то, не были похожи на змеиные. Их изумрудный цвет ярко выделялся на фоне серости океанских волн, по зелени тел бежали волнующиеся разводы, и змеи казались выточенными из малахита. Конические головы на изящном изгибе шей возносились высоко над волнами, и вода расступалась, пропуская атакелтиков в их неудержимом стремлении мне навстречу.
Мои враги словно бы и не подросли со времени нашей последней встречи — видимо, как и мы, пережидали долгую зиму во сне гибернационных камер в своем убежище среди промороженного до самого дна океана.
Змеев было трое. Они всегда прибывали на встречу втроем: Тим, Лапочка и один из их родителей. Родитель был вдвое больше своих отпрысков. Я никогда не видел у взрослых атакелтиков оружия — но малыши задорно плевались струями жидкого огня, которые мало-мало не доставали до днища авиабазы еще в те времена, когда расстояние до волн было вдвое бо́льшим.
Как далеко способен плюнуть огнем взрослый чужак и насколько горячо его пламя, я выяснять не хотел. Обычно родитель оставался поодаль, без проявления каких-либо эмоций наблюдая за нашими играми и не вмешиваясь в них. Потом, когда базу уносило ветром за пределы безопасной для змеев зоны обитания, взрослый аккуратно, но настойчиво заворачивал заигравшихся детей к дому. Взрослые атакелтики были сама забота и деликатность. Я никогда не слышал их мыслей, но в детстве меня это не удивляло, а теперь я склонялся к выводу, что мысленная болтовня — признак незрелости среди змеев, исчезающий с возрастом, когда каждый атакелтик учит себя сдержанности в мыслях и проявлениях чувств.
Взрослый змей двинулся по широкой дуге в обход авиабазы, лавируя среди льдин. Тим и Лапочка в возбуждении одновременно выпрыгнули из волн, поднявшись на шипастых лопастях хвостов во всей красе. Лопасти многочисленных плавников радостно хлопали друг о друга. Зависнув на мгновение в воздухе, змеи рухнули обратно в волны, подняв огромные фонтаны брызг.
— Давай! Давай же! — закричали их голоса в моей голове. И я дал.
Броня почти издохла — надо будет оставить ее на палубе на зарядку, когда отвоюем. Поэтому бомбу пришлось кантовать до самого края. Потом она нависла над пропастью — и кувыркнулась вниз. Стабилизаторы тут же выровняли ее полет, и оперенная капля устремилась к волнам, в которых кружили в нетерпении Тим и Лапочка.
Следом за бомбой с палубы, задрав трубой хвост, сигануло стремительное полосатое тельце.
Я только ахнул — и потянулся поймать.
И, разумеется, потерял равновесие.
Рев ветра стал оглушительным. Перед глазами проносились, бешено кружась, облака, стремительно удаляющаяся туша авиабазы, волны, растопырившийся звездочкой Васька, снова облака… А где-то внизу, обгоняя нас за счет более раннего старта, но все равно опасно близко, падала навстречу танцующим в ее ожидании змеям стокилограммовая бомба, начиненная невесть чем.
Я ухитрился подхватить котенка под пушистый живот и сгруппироваться в ожидании неминуемого столкновения со свинцово-серой стеной воды, заслонившей весь мир, когда внизу полыхнуло, и ударная волна от вспухшей в волнах полусферы разрыва наотмашь шлепнула меня широкой ладонью, останавливая падение, словно раскрывшийся рывком парашют.
Броня, даже вконец разряженная, погасила основную энергию взрыва и удара о воду.
Правда, сознание я все-таки потерял. И пошел бы камнем на дно в тяжеленном доспехе вместе с зажатым в кулаке котенком, если бы не враги.
Для атакелтиков взрывы и энерговыбросы наших бомб — как хороший массаж или щекотка. Это мы с Тимом и Лапочкой выяснили уже давным-давно — еще в ту пору, когда воевали по-настоящему. Я в ту пору был железно убежден, что именно чужаки повинны во всех наших бедах, и едва во время своего обычного бдения на мостике в роли воображаемого капитана земной авиабазы впервые услышал чужие голоса внутри головы, как тут же бросился мстить. Экзоскелет к тому времени я уже починил, а потому легко вскрыл арсенал, схватил первую попавшуюся бомбу и уронил ее на головы врагам, как только авиабаза оказалась над ними.
На мое счастье, тогда старшего с ними не было. Малыши же, проглотив дозу излучения и энергию взрыва, словно пирожное с кремом, от радости попытались изжарить меня факелами жидкого огня, но дотянуться не смогли и обиженно заныли в два голоса.
Не собираясь слушать их бессловесные причитания в своей голове, я в сердцах как следует наорал на них. О том, как правильно ругаться, я знал все из тех же библиотечных книг, потому что мои папа и мама — люди воспитанные и таких слов вслух не говорят.
Змеи обиделись и обругали меня в ответ. Оказалось, что мы друг друга вполне понимаем — без слов, как-то иначе. Детям всегда проще понимать детей.
Потом мы подружились. А взрослым об этом не сказали. Родители Тима и Лапочки, скорее всего, и так все сразу узнали, но у них, может быть, такие детские игры приняты — а вот нервы своих папы и мамы я предпочел поберечь. Хватит с них и того, что я разгуливаю где ни попадя, а тут еще и такое. На взрывы от наших игр в войну внимания они не обращали — от авиабазы время от времени отрывались обломки и рушились с всплеском в океан. Плюхом больше, плюхом меньше…
То есть это я так считал. На деле все оказалось совсем по-другому.
Тим с Лапочкой выловили нас с Васькой из воды и катали по очереди на спинах до тех пор, пока я в себя не пришел. По очереди — потому что каждому хотелось прокатить на себе своего закадычного врага. Мы с Васькой были не против.
Взрослый атакелтик выдохнул тем временем столб пламени, который лизнул днище авиабазы. Сработала какая-то противопожарная автоматика, и папа догадался выглянуть наружу.
Потом была целая спасательная операция по подъему нас на борт с использованием выносной стрелы крана и целой сбруи из ремней и веревок. И я, и Тим с Лапочкой пришли от всего этого в совершенный восторг — в отличие от родителей.
Я был готов к тому, что мне влетит, и влетит как следует. Посильнее даже, чем в тот раз, когда я построил гауссовскую пушку и насквозь продырявил стенку ангара, в котором проводил полевые испытания.
— Мама, папа, — сказал я, оказавшись снова на продуваемой всеми ветрами палубе. — Я виноват.
Папа обнял меня. А мама сказала папе:
— Говорила я тебе, что эти игры до добра не доведут!
Но сердилась она не по-настоящему и тоже обняла меня, а потом я познакомил их с нашими врагами.
— Дети часто оказываются мудрее взрослых, — говорил папа маме вечером, после того как мы целый день провели на палубе. Родители все это время разговаривали со взрослым атакелтиком, а мы с Тимом и Лапочкой были переводчиками: я передавал слова папы им, а они — старшему змею, а потом все повторялось, только уже наоборот.
А потом змеи провожали нас до самой границы безопасных для них вод и пускали в небо огненные салюты, пока их остров не скрылся из виду.