Не предавать
Состояние было нешуточным. Мне повезло: когда муж привез меня к врачу, тот как раз отправлял по «скорой» женщину с таким же случаем. Меня без обследования усадили рядом с ней в «газель», вручили грелку со льдом, и поехали.
— Холодно… куда эту грелку? Сюда? Сюда? — неопределенно ткнула я рукой куда-то в свой бок.
— Сюда, — подмигнула мне соседка и указала на кушетку. Часто я проваливалась в забытье, и думалось только об одном: что я обещала купить ребенку плед с веселым Валли. И не купила, и уже могу не купить.
Молодая, совсем юная врач в приемном шутливо протянула: «Вы куда мне столько женщин на ночь понагнали?» — И вскрикнула, обернувшись ко мне: — «Анализы, срочно!»
Всё как в тумане: операция, капельницы, катетеры, мое обещание уплатить за наркоз, как только высплюсь, смех докторов… Опросы остальных трех пациенток об абортах:
— Три!
— А у меня четыре!
— А мне вообще восемьдесят лет, сами на диагностическое пригнали и еще что-то спрашиваете!
Трели телефонов, звонки в приемной и наконец — сон…
Утро.
Встала. Стою? Отлично. Можно пройтись.
Первый этаж. Успокоить уборщицу, что не собираюсь ни падать, ни курить. Впрочем, стоит повернуть обратно: ноги совсем не держат, мутит.
Там, где видна дверь на улицу, я остановилась. Кто-то будто командовал: обернись!
К окошку регистратуры подходила молоденькая девочка.
Таинственный кто-то продолжал: «Она пришла на аборт».
Что за глупости! Галлюцинации? Вот тебе и хороший наркоз… Но в сердце появилась щемящая тревога, она не уходила. С каждой секундой росла уверенность: да, здесь проходят сотни женщин, кто посещает родных, кто — на обследование или анализы, но именно эта пришла на аборт.
Я понимала, что должна двинуться к ней. Что надо остановить. Тем более что приходилось это делать часто. Не всегда меня слушали, бывало — и убегали, и ругались, и шли в другой день, но попытаться стоит всегда.
Но болел живот, болела голова, в глазах будто повисла пленка, ноги подкашивались… а в сердце заболело малодушие.
«Куда? А если она вовсе не на аборт? А как ты в полуобморочном состоянии будешь с ней разговаривать? Тоже мне, агитаторша с зеленым лицом!»
Ноги совсем ослабли, я вцепилась в дверной косяк, уткнулась в него носом. Пока собиралась с мыслями — девочки уже не было.
— Так, вот ты где! — подскочила врач. — Кто разрешал вставать самой? Ходишь — тогда марш на анализы!
Когда я вернулась, в нашей палате были, кроме оставшихся с ночи, еще две женщины. Одна — лет сорока пяти, а другая — та самая девочка. В халатиках и с ваточкой у локтевого сгиба.
Старшая докладывала, смеясь:
— Нет, какое там — оставить! У меня сын на днях женится, а я тут беременная? Нет, сейчас сделаю аборт и побегу к свадьбе все собирать!
Младшая не говорила ни слова.
— Вы носите брата для своего сына? — спросила я.
Женщина замолчала.
Начался разговор. Долгий, мучительный. Споры, убеждения. Слишком хорошо было понятно: поздно. Когда в сапогах и в регистратуре — еще можно. Когда в халате и с ваточкой — решение уже принято. Женщине просто жалко денег, жалко руку под ваточкой, жалко времени переобувания в тапочки. Это те ритуалы, которые дают понять: все уже сделано, осталось чуть-чуть. Зря, что ли, принесла халатик?
Говорили долго. Вчерашние соседки, с тремя и четырьмя абортами, бормотали: «Да, так и есть, понимать бы раньше». Будущая свекровь продолжала хихикать, но уже неуверенно, глядя на двух ровесниц. Восьмидесятилетняя бабушка подытожила: «Молодая, а какая мудрая! Правильно говорит!»
Господи, как страшно… Какие могут быть похвалы, когда молоденькая молчит и отворачивается? Когда полчаса назад я могла повиснуть на ней с криком «Не убивай!» или сказать шепотом, что под ее сердцем — уже живой, все понимающий малыш. А сейчас этот малыш будет зверски убит. Из-за записи в регистратуре, халатика и тапочек. Из-за моего предательства — и малыша, и Бога.
Нас, «вчерашних», увел доктор. Домой отпустили только меня. Мы вернулись в палату — там было пусто…
Вернулась домой. Подлые мысли успокаивали, убаюкивали: ты не могла, была слаба, ты и сейчас слаба, от тебя ничего не зависит…
Взяла с полки книгу. Оказались краткие жития святых.
Открыла на первой попавшейся странице, даже не поглядела, про кого читаю.
Строки, что я прочла, были о мучениках. Нескольких юных христиан после нечеловеческих пыток принесли обратно в темницу и бросили там. Без глаз, без пальцев, без кожи, изрезанные и изожженные, мученики… стали проповедовать Христа. И соузники уверовали и крестились.
…Мы собираемся на самолет. Сын радостно упаковывает плед с веселым Валли, он увезет его с собой.
А я увезу с собой память о своем предательстве. О своем предательстве Христа, распявшегося за каждого из нас. О своем грехе против Духа Святаго, давшего тому малышу живую душу. О своей вине в его крови. И в переломанной жизни его мамы, которая никогда не посмотрит с ним вместе мультфильм про доброго Валли и его любимую Еву.
И каждого, кто прочитал эти заметки, я прошу не повторять моей ошибки. Не думать, что это не наше дело, не решать за Господа, что «все равно не получится». Прошу — стоять за жизнь, в какой бы ситуации ни оказались.
Про Сашульку
Для каждой мамы ее детишки особенные. Никто на земле больше так не улыбается, так не лепечет и даже так не вредничает.
Для мамы-христианки тем более. Святые отцы, чьими трудами духовно вскормлены поколения христиан, в один ряд с иными радостями истинной жизни в Господе ставили ту ни с чем не сравнимую радость, когда верующая мать впервые слышит из уст младенца имя Христово.
Радость и чудо. Ими маленькая душенька способна питаться бесконечно. Вера в Христа дает малышу все радостное и чудесное, что только может быть на земле, поэтому дитя, знающее Христа, уже само — чудо. Каждая мама может рассказать вам столько изумительных историй из жизни такого малыша, что их хватит на целую книгу. Знакомство с верующим ребенком способно перевернуть жизнь самого закоренелого безбожника. Если же нет… Батюшка Алексий Грачев, описывая исцеление и духовное возрастание уверовавшей девочки (до воцерковления признанной «неполноценной»), писал: «Если после этого мне кто-то скажет, что Бога нет, я на него лишь с сожалением посмотрю…»
Господь посылает нам детей в определенные дни. Сколько бы ни старались добросовестные строгие врачи, подсчитывая очередной будущей маме день рождения ее чадушки, они никогда не предскажут этот день наверняка. Для христианина нет «просто пятницы» или «просто субботы», или просто такого-то числа. Его ребенок рожден в сочельник (помните — «Вдруг в сочельник самый, в ночь…») или в день Святителя Николая Чудотворца, чья древняя семейная икона провела годину лихолетья в старом сундуке, подальше от безбожных глаз, а теперь занимает достойное место в семейном иконостасе. Или это день великомученицы Анастасии, — может, потому что прабабушка, в честь нее нареченная, вымолила молодой паре долгожданное дитя? Или…
Мой сын родился в воскресенье. Неделя 4-я по Пасхе, о расслабленном. Сынишка тяжело выкарабкивался после трудных родов, по благословению я крестила его чином «страха смертнаго ради» в больнице, назвав в честь святого Александра Невского. Я еще не знала, что на просьбу моего мужа о молитве за маленького (размещенную в православных ресурсах интернета) среди первых откликнулись насельницы Свято-Тихвинского монастыря из Екатеринбурга, храм которого освящен в честь… Александра Невского! А выписали нас перед праздником святителя Николая Чудотворца, которому мы особо молились все девять месяцев. А еще день рождения Сашеньки пришелся на 2 мая, праздник праведной Матроны Московской. Совпадение? Два года прошло с тех пор, как мы ездили в Москву и, припав к ее мощам, просили избавить меня, грешную, от недугов и умолить Господа даровать нам ребеночка… Столько чудес вокруг твоего рождения, Сашулька, а ты, новорожденное почти пятикилограммовое чудо, сопел себе в колыбельке и ничего не ведал. Столько же событий окружают малыша в любой другой семье, надо только не бояться их рассмотреть, ведь главное чудо — рождение человека. Сначала — в мир земной, потом — в жизнь вечную, крещением. Ты растешь. Тебе уже четыре. Ты старательно, высунув язык, пишешь большие слова левой рукой (многие пугаются твоего «левшества», и ты уже знаешь, что крестятся — правой…). Ты и твои маленькие друзья любят бывать в храме, молиться Богу и ездить к святыням. Когда вы падаете на коленки перед Чашей, прихожане утирают слезы умиления. Глядя на вас, плачешь от счастья, плачешь и о своих грехах и радуешься, радуешься милости Божией. Как милосерд Господь, если дает нам, грешным, жить рядом с вами, чистыми, нежными, смешными — и мудрыми…
— Ой, мама! — Четырехлетний малыш замирает, восторженно глядя на стену. По стене ползет черный паук немаленьких размеров. — Мама, какой он красивый! Какую красоту Господь создает!
Саша берет альбом, ручку, пытается нарисовать ползущее Божие творение, приговаривая: «Какой ты красивый! Как звездочка!»
Кружок с черточками во все стороны дорисован. Через рисунок прыгает кошка, она тоже заинтересовалась пауком, только интерес ее явно не эстетический.
— Мам, киска полюбоваться пришла?
— Боюсь, сынок, что она его скушать хочет…
Саша изумленно ахает и обращается к кошке:
— Да ты что, его же Господь создал, ты посмотри на иконы!
И с этими словами взял кошку за голову и повернул к домашнему иконостасу. Собеседница жалобно мяукнула и ретировалась. А сын восхищенным взглядом провожал уползающего паучка.
Сашулька на кухне. Помолившись, усаживается, качается на табуретке. Взглядом философа скользит по тарелке и задумчиво водит по ней ложкой.
— Сын, еду крестил? — кричу из комнаты.
— Да, мама!
И слышу дальше медленное, тихое, задумчивое рассуждение моего чада, явно не предназначенное для чужих ушей: