тересовалась она, поливая рану спиртом из горлышка. – Ну ничего, у тебя тут не страшно. Сам ползти сможешь?
Андрей закивал. Глаза застилала красная пелена, плечо нещадно жгло. «Как это не страшно?» – подумал он. Всю руку до самых пальцев залило кровью, зубы непроизвольно отстукивали чечётку, и чувствовал он себя так, будто вот-вот испустит дух.
В блиндаже Алёна как следует обработала ему рану, умеючи вытащила осколок пинцетом и крепко перемотала бинтами.
– Ну вот. Теперь в госпиталь.
Наступление завершилось победой: немцы были полностью выбиты со своих позиций и теперь позорно бежали, прикрывая задницы касками. Уже вовсю разошёлся ясный апрельский день, нежные белые облака лёгкими перьями повисли над недавним полем боя, солнце ярко улыбалось с голубого неба. Кое-где ещё дымились разорвавшиеся снаряды, и лёгкий ветерок подхватывал клочкастый чёрный дым, закручивал спиральками и стелил над лугом, то прижимая к земле, то взметая вверх.
Андрей лежал на носилках в блиндаже. Рядом сосредоточенно стучал ключом радист, что-то попутно записывая карандашиком в маленький блокнотик, а командир радостно орал в телефонную трубку:
– Конечно, товарищ генерал! Что, тикают немцы! Бегут, товарищ генерал, бегут так, что только пятки сверкают! Да, товарищ генерал! Будет исполнено, товарищ генерал! Благодарю, товарищ генерал!
Он грохнул трубку на аппарат. Алёнка встала из-за стола и протянула ему какую-то бумажку.
– Вот, товарищ майор, всё выписала. Всего четырнадцать человек.
Командир сверкнул радостной улыбкой и вдруг схватил её за плечи и крепко расцеловал в обе щёки. Алёнка только и успела, что охнуть от неожиданности.
– Дорогая ты моя! – громким командирским голосом гаркнул он. – Алёнушка! К награде тебя представлю, душенька!
– Да за что ж, товарищ майор? – выпучила глаза Алёна. – За справки?
– За справки, голубушка, за справки!
Он легко подхватил её на руки и закружил.
– Ой! Ай! – сквозь хохот визжала Алёна. – Ой, поставьте, товарищ майор! Поставьте! Лучше вон Любку крутите, она-то незамужняя, а у меня муж имеется!
– Что муж имеется, это хорошо! – воскликнул командир, опустил Алёну на пол и повернулся к Андрею. – И тебя, боец, тоже к награде! За смелость!
Андрей слабо улыбнулся. У него сильно кружилась голова, в глазах периодически темнело. Алёна сказала, что это от кровопотери. Рану жгло раскалённым металлом, отдаваясь резкой болью по всему телу.
А когда он уже ковылял к грузовику, что должен был доставить раненых в госпиталь, вдруг вспомнил о котёнке и чуть было не хлопнул себя по лбу от досады: и как только мог запамятовать?! Он кинулся было в сторону разрушенного кабаре, но был остановлен твёрдой Любкиной рукой:
– Куда собрался, боец? А ну полезай в кузов, я за вас, оболтусов, головой отвечаю!
Андрей отодвинул её в сторону и пошёл дальше. Любка догнала его и железной хваткой вцепилась в локоть.
– А ну обратно, я сказала! – сердито насупилась она. – Ишь, разбегались они тут, нихай как тараканы!
Он посмотрел в её суровые серые глаза. Держала Любка его крепко, с силой, какую не положено иметь девушке её комплекции.
– Люба, – вкрадчиво сказал он. – Люба – это любовь значит?
– Ну любовь, – буркнула она. – И что с того?
– А то, – Андрей широко улыбнулся, – что должна ты понимать, что там живая душа осталась. Забрать надо.
– Какая ещё живая душа? – Её брови поползли вверх, испещрённый веснушками лоб собрался в мелкие складки. – Раненый, что ль?
– Нет, – честно ответил Андрей. – Котёнок мой там. Филимон.
– Что-о?.. – Люба удивлённо раскрыла рот. – Дурак что ль? Быстро в кузов, я сказала!
Она решительно потянула его назад, но Андрей ловко вывернулся и широкими скачками побежал к бывшему кабаре, напрочь позабыв и о ране, и о головокружении, и о кровопотере.
– Ух, котяра вшивый! – сердито крикнула вслед медсестра.
Писк Филимона он услыхал ещё метров за десять. Котёнок жалобно мяукал, пытаясь выкарабкаться из-под доски, просовывал мордочку в щель. Андрей выхватил его и прижал к себе.
– Ну что, малой? Испугался уже, думал, не приду?
Филимон сердито фыркнул и заизвивался в его руках, а Андрей развернулся и со всех ног припустил обратно. Как бы не наказали его за эту мини-самоволку! Но командир сегодня пребывал в отличном расположении духа и на Любушкины возмущённые жалобы только махнул рукой. Андрей сунул котёнка за пазуху и, уцепившись за борт полуторки, ловко вскочил в кузов. Люба забралась следом и сунула кулак ему под нос.
– Унюхал, чем пахнет, животновод? – грозно спросила она, стащила с головы белую косынку и стегнула Андрея по лицу. – Вот тебе! Вот!
Косынка мелькала в воздухе маленьким белым парусом. Андрей поднял руку, защищаясь от Любушкиного гнева.
– Люб… Люба! – сквозь смех говорил он. – Ну хватит! Люба! Я и так раненый! Ну Люба!
Люба окинула его хмурым взглядом и принялась повязывать платок обратно на голову. Её тёмно-русые волнистые волосы блестели глянцем в солнечном свете, в прядках вспыхивали яркие искорки, а в больших, опушенных длинными ресницами серых глазах плескалось недовольство.
– Да ладно тебе, сестричка, – вступился за Андрея кто-то из солдат. – Не просто так же бегал, вишь, животное спас. Да и не опоздали мы.
Люба хмыкнула и деланно безразлично отвернулась. Полуторка зафырчала мотором, затряслась по ухабистой просёлочной дороге и свернула к шоссе. Филимон высунул мордочку из расстёгнутой гимнастёрки и замяукал, забарахтался что было сил. Андрей погладил его пальцем и миролюбиво сказал:
– Смотри, какой красавец! Ты ему нравишься. Ну посмотри!
Госпиталь был забит до отказа. Сновали по широким коридорам врачи, хлопали двери, где-то надрывался телефон. В фойе у росшей в большой кадке раскидистой пальмы толпились несколько человек в коричневых больничных палатах. Врач осмотрел рану Андрея, промыл каким-то желтым раствором и определил его в восемнадцатую палату – для лёгких.
– И скоро меня выпишут? – поинтересовался Андрей, натягивая гимнастёрку.
Врач что-то записал в карточке и сунул её в папку.
– Недельки две, думаю. Может, три. Посмотрим, как рана будет себя вести.
– Как через две? – оторопел Андрей. – Нет, товарищ военврач, так не пойдёт! Это получается, ребята на Берлин пойдут, а я тут валяться на койке буду?!
– Что поделать, – развёл руками врач. – Придётся поваляться. Раненым воевать вас никто не возьмёт.
Андрей хотел было снова возмутиться, но тут из шинели, в которую он укутал Филимона перед тем, как войти в госпиталь, послышалось приглушённое мяуканье. Врач встрепенулся, вскинул глаза и обвёл кабинет взглядом сквозь толстые линзы круглых очков.
– Это ещё что? Животное в помещении?
Андрей неопределённо пожал плечами, схватил шинель с котёнком внутри и поспешил ретироваться. Незнакомая медсестра провела его по коридору, несколько раз свернула направо и поднялась по широкой бетонной лестнице на второй этаж.
– Вот восемнадцатая, – мило улыбнулась она.
Андрей кивком поблагодарил её и вошёл в выкрашенные синей краской двойные двери. Помещение было сплошь заставлено койками, на обклеенной узорчатыми обоями стене висел портрет Сталина. Худой мужичок с перебинтованной рукой смолил папироску у окна, выпуская в дышащее апрельским теплом пространство струйки сизого горького дыма, а росший напротив платан шелестел нежно-зелёной листвой. Паркетный пол покрывал ворсистый ковёр.
– О, новенький, – приветствовал он Андрея. – Откуда пожаловал?
– Тысяча сто седьмой стрелковый, – ответил тот.
Филимон снова замяукал. Несколько солдат подняли головы, один оторвался от книги и с интересом посмотрел на Андрея.
– У тебя там что, кот?
Андрей растерянно кивнул и вынул Филимона из шинели. Тот радостно запрядал ушками и издал тоненькое писклявое «мяу» – будто здоровался со всеми.
– Какой хороший! – умилился кудрявый юноша с перебинтованной головой, представившийся Иваном, и протянул к нему руку. – Можно погладить?
Через час историю спасения котёнка знали все. Ребята достали кто что из личных запасов еды – кто хлеба, кто колбасы, кто сушёного мяса – и Филимон с аппетитом принялся уминать угощения. Вокруг него собралось не меньше десятка человек, и каждый норовил его погладить или потрепать за ушко.
– Теперь он не просто котёнок, а боевой котёнок, – с улыбкой сказал Иван. – Так сказать, сын полка!
Медсёстры, увидав котёнка, принялись возмущаться: не положено, мол, животному находиться в лечебном заведении, заразу разносит! Блохонос, мол! Даже пытались отобрать его, но Андрей спрятал котёнка за спиной и, насупившись, грозно надвинулся на медсестру – грузную женщину средних лет с курносым носом, дряблыми красными щеками и массивным вторым подбородком.
– Никакой он не блохонос! И заразу не разносит! Если его выкинуть вздумаете, то и я с ним пойду, а не отдам!
– Ишь ты! – усмехнулась та. – Защитничек кошачий! Давай сюда, говорю!
Она навалилась на Андрея, пытаясь вырвать котёнка из его рук. Животных она явно не любила. Но забрать Филимона ей не позволили: встали на его защиту всей палатой, и медсестра, недовольно поджав губы, всё же сдалась и разрешила оставить, предупредив, что знать о нём никто не должен, иначе нагоняй получат все. И солдаты, и котёнок, и она сама. А Филимон беззаботно скакал по койке в попытках поймать солнечный зайчик, и перепалка его, по всей видимости, ничуть не волновала. Он стал отдушиной, маленькой радостью для уставших, измотанных бесконечными боями солдат, и даже не подозревал об этом.
По ночам Андрей думал об Ульяне, вспоминал тёплый взгляд её зелёно-карих глаз, лучистую улыбку и живой весёлый смех. Эх, увидеть бы её поскорее! Последний раз они встречались год назад, когда ему предоставили отпуск по ранению и он поехал домой. Тогда Андрей сразу же заметил, как она изменилась: стала взрослее, рассудительнее. Волосы её теперь были уложены в модную замысловатую причёску, на губах алела яркая помада, лёгкие девчачьи платья и сарафанчики сменили элегантные, подобранные со вкусом костюмы. А ведь раньше она презирала косметику и частенько повторяла, что никогда в жизни не станет краситься, ведь это делают только «падшие женщины»!