Соня, валясь с ног от дикой усталости, обтёрла его тело и лицо мокрой тряпкой, убрала прилипшие ко лбу тонкие прядки волос и бережно накрыла стёганым покрывалом. Сердце глухо стучало в груди, в висках мягко пульсировало, и ей хотелось только одного – спать. Вдали, в междуречье Волги и Дона, рвались снаряды, грохотали пушки и гаубицы – шестую армию вермахта загоняли в кольцо где-то в районе Калача. Удастся или не удастся эта операция, не знал никто, и если утром Соня переживала за солдат, что вели там бои, то сейчас ей было абсолютно всё равно. Веки отяжелели, налились свинцом, и сопротивляться сну становилось всё труднее. Она кое-как добрела до маленькой подсобки и, не снимая заляпанного кровью халата, повалилась на жёсткую, устланную каким-то драным тряпьём лежанку.
Но толком поспать не удалось. Едва только Соня сомкнула веки, как кто-то начал настойчиво трясти её за плечо, вырывая из сладкой тёмной глубины сна.
– Сонька! Соня! – впился в мозг громкий голос. – Ты чего тут развалилась? Вставай, ещё партию привезли!
– М-м… – промычала Соня и нехотя открыла глаза. – Сейчас…
Зоя Пономарёва, единственный сержант из их блока, грустно улыбнулась.
– Давай. Тяжёлых много. И Васильич сбор объявил, так что быстрее.
– Встаю, встаю.
Соня кое-как села. Натруженная спина отчаянно ныла, голова раскалывалась, а пустой со вчерашнего дня желудок требовательно урчал. В углу, на колченогом, сколоченном на скорую руку столе коптила керосинка. Она отгоняла темноту, и та липла к стенам, расползаясь по ним вязкой тиной.
Зоя вышла из подсобки, оставив дверь широко распахнутой. Соня наспех пригладила волосы, аккуратно перевязала косынку. Некогда белый халат измялся и пришел в негодный вид, но другого у Сони не имелось. Она крепкими узлами стянула истрёпанные до ниток тесёмки на рукавах, оправила подол и побежала вслед за Зоей.
В госпитале стоял тошнотворный запах лекарств, гноящихся ран и крови, солдаты лежали как попало: на скамьях, на койках, на полу. Двое врачей в спешке сновали туда-сюда, переступая через раненых, а они тянули к ним руки, отчаянно пытаясь уцепиться за подолы белых халатов. Соня увидела раскрытые в безмолвных криках рты, пропитанные бордовой кровью бинты, оторванные конечности, и желудок вдруг скрутило жгутом. В горле запершило, и она судорожно закашлялась. Казалось, будто внутри, в самом желудке внезапно полыхнуло яростное пламя и растеклось по венам обжигающей ледяной лавиной. Она кожей ощущала всю боль, весь страх и страдания, которыми насквозь были пропитаны эти стены с осыпавшейся от взрывов штукатуркой.
Она стояла и оглядывала открывшуюся перед ней картину, а в сердце маленькими червячками копошились разные чувства: растерянность, ужас, пронзительное сострадание и одновременно дикое, пугающее равнодушие. Идти туда, в самую гущу мучительных страданий, не хотелось. Но она должна – потому что если не она, то кто поможет этим несчастным в, быть может, последние минуты их жизней, кто хоть немного облегчит ту ужасную боль, что раздирает их искалеченные тела?
Соня решительно пошла вперед.
– Сестричка, помоги, – шептали отовсюду. – Сестричка, дай попить… воды… помоги… помоги… помоги…
Голоса сливались в один общий хор, наполняя помещение бывшего сельского ДК жужжащим гулом. Надломленные, истёртые голоса, хриплые, с надрывом. Кто-то тянул её за подол – совсем слабо, как новорождённый младенец, но Соня, сжав губы, продолжала идти.
Вся медрота в полном составе обнаружилась на улице. Медсёстры и врачи стояли на заметенном снегом асфальте, прямо у выбитых ступенек высокого крыльца с колоннами. Соня поспешно спустилась и, повернувшись к Сан Васильичу, вытянулась в струнку.
– Товарищ лейтенант, разрешите встать в строй!
– Разрешаю, – буркнул тот и обвёл выстроившихся перед ним людей усталым, но пристальным взглядом. – Значит, так… Сегодня поступил приказ: капитана Лемишева перевезти в тыловой госпиталь. Важная, видать, птица, капитан этот, раз о нём так беспокоятся… аж там, наверху. – Он кашлянул, переступил с ноги на ногу, подышал себе на ладони. Под подошвами сапог хрустнул снег. – Ближайший к нам находится на том берегу Волги. Единственный доступный туда путь идёт через саму реку. Кто хочет быть добровольцем?
Никто не откликнулся. Перебираться через Волгу с тяжелораненым на руках было равносильно тому, чтобы подписать себе смертный приговор – покрытая льдом река простреливалась, и хоть палили немцы без прицела, шанс выжить составлял примерно один к десяти. Да и вероятность провалиться под лёд была немаленькой.
Сан Васильич тихо вздохнул и принялся расхаживать вдоль строя.
– Здесь мы не можем оказать ему нужную помощь. Сами знаете. Поэтому… – Он запнулся, поднял свои светлые, опушённые длинными рыжими ресницами глаза и горестно усмехнулся: – Я понимаю, что это опасно. Но сейчас, ребята, опасно везде. Война! Ещё раз спрашиваю: добровольцы будут?
И тут, неожиданно для самой себя, Соня сделала шаг вперед.
– Я, товарищ лейтенант.
Сан Васильич хмыкнул и с головы до ног окинул её критическим взглядом. Соня зябко повела плечами. Холодный северный ветер ударил по лицу своей колкой рукой, бросил в глаза пригоршню мелкого снега и запутался в перекинутой через плечо растрёпанной русой косе.
– Молодец, Златоумова, похвально. Вот только сомневаюсь, что допрёшь ты его. Ты себя в зеркало видала?
– А что со мной не так? – возмутилась Соня и вскинула голову.
Она ненавидела, когда её принимали за хрупкую, слабую девушку. А из-за телосложения её чаще всего именно за такую и принимали: рост, едва-едва дотягивающий до ста шестидесяти пяти сантиметров, худые, как у подростка плечи и выпирающие ключицы, тоненькая талия и изящные запястья и пальцы. Частенько её принимали и за ребёнка, что злило Соню особенно.
Она с вызовом посмотрела Васильичу прямо в глаза и вздёрнула подбородок, всем своим видом выказывая возмущение.
– Всё с тобой, Златоумова, так. Только худая ты больно.
– Не худая! – возразила Соня. – Я от природы такого телосложения. А так сильная, только силу не видно!
– Силу не видно! – передразнил Сан Васильич. – Ладно. Пойдёшь вместе с… – Он оглядел строй. – Вон, с Пономарёвой пойдёшь. Она здоровая, крупная, вдвоём авось справитесь. Вольно, разойтись.
С этими словами он развернулся и решительно зашагал к крыльцу. Соня с Зоей переглянулись и одновременно двинулись вслед за ним.
Через два часа Лемишев уже был готов к транспортировке. Девушки закутали его в четыре одеяла и уложили на широкие деревянные санки. Соня набрала горячей воды во все фляжки, какие ей удалось найти, и как могла закрепила их верёвками. Обогрев, конечно, не ахти какой, да и остынет вода через час-полтора, но всё же лучше так, чем совсем без ничего.
– Ну что, капитан, – вздохнула Зоя, глядя на Лемишева. – Поехали.
– Поехали! – наигранно бодро отозвалась Соня и подцепила прикрученную к передку санок толстую верёвку.
Широкие полозья легко заскользили по обледенелому снегу, и до берега Волги они с Зоей добрались без проблем. Слишком крепкий для конца ноября мороз кусал за щёки и нос и настырно забирался под плотно запахнутую шинельку. Под валенками весело хрустел тонкий наст, яркое зимнее солнце до боли слепило глаза, в лесу звонко лопалась от мороза кора на деревьях. Вместе с дыханием в воздух вырывались густые облачка пара. Пальцы мёрзли и в сшитых из дублёной овчины варежках, и Соня машинально сжимала их в попытке согреть, но суровый ветер тут же снова отбирал те жалкие крохи тепла, что ей удавалось собрать в своих ладонях.
Через полчаса она окоченела, казалось, окончательно: губы потеряли чувствительность, щеки полыхали ледяным огнём. Соня смотрела себе под ноги и старалась ни о чём не думать. Вот снег, вот кромка леса, вот тонюсенький лёд на ветках. Ремень ППШ сильно оттягивал правое плечо, и вскоре его начало ломить, дуло больно било по боку. Соня снова и снова поправляла толстую плотную лямку, что так и норовила съехать, и поднимала воротник шинели в попытках спрятаться от жгучего мороза. Подол шинели покрылся хрупкой ледяной корочкой, в валенки пробрался снег и, растаяв, намочил наспех замотанные портянки.
Зоя молчала, и Соня даже не пыталась с ней заговорить: казалось, стоит ей только открыть рот, как язык превратится в кусок льда. Холод становился нестерпимым, а они ещё даже не дошли до Волги.
У берегов мороз полностью выбелил реку: километра на два вперёд вода полностью скрылась под внушительной толщей льда. Девушки, не сговариваясь, остановились.
– Как пойдём? – тихо спросила Зоя, оглядывая широкую, закованную в сверкающее белое покрывало Волгу.
Соня пожала плечами:
– Как-нибудь.
И они двинулись дальше. «Как-нибудь» – авось и пронесёт. Разве были у них варианты переправы? Нет. У них было одно только «как-нибудь». Как-нибудь перейдут, как-нибудь выживут, как-нибудь вернутся, а немец авось и стрелять не станет.
– Ты давай вперед, – уже на подходе к кромке льда решила Зоя, – а я за тобой. Смотреть буду. Если что, отстреливаться.
– Давай, – выдохнула Соня и, набравшись смелости, ступила на лед.
Санки съехали по небольшому пригорку и легко заскользили вслед за ней. Соня почти бежала – её обуял отчаянный, дикий, животный страх. Неизвестно, где сейчас немцы, видят их или нет. Каждую секунду она ждала выстрелов и невольно вздрагивала, когда под ногами хрустел лёд. Ещё чуть-чуть… ещё чуть-чуть… Страх гнал её с такой скоростью, что Зоя едва поспевала за ней. Несколько раз Соня поскальзывалась и падала, всякий раз больно ударяясь головой, но вставала и бежала дальше.
– Соня! Сонька!.. – закричала Зоя. – Стой, растяпа! Капитана потеряла, кулёма!
Соня замерла на месте и обернулась, а санки по инерции скользнули дальше и слабо дёрнули верёвку, что она держала в руке. Лемишев лежал на льду метрах в пяти позади неё. Она, озираясь по сторонам, пошла к нему, и вдруг её пробрал смех. Надо же! Раненый упал, а она и не заметила!