Николай Александрович РубакинКогда, как и почему появилась собственность
Разные блага природы начали расходиться по рукам еще в звериные времена. Всякая собака, грызущая кость, считает ее своею собственной. Всякое животное, всякий хищный зверь отличает свою нору от чужой. Последняя векша считает своим собственным тот запас орехов, который она сама собрала.
Значит, и животные иногда имеют как будто бы понятие „своем“ и „чужом“. Но на чем-же держатся, у них эти понятия? На неотложной нужде. На неудовлетворенной потребности. Животные считают своим только то, что им крайне необходимо для поддержания их жизни, и то, что они сами добыли или отыскали, и на отыскивание и добывание чего потратили время и труд. Все же остальные блага природы им и в голову не приходит считать своими. И даже того больше: лев считает кусок мяса своим только до тех пор, пока хочет есть. А насытился лев, — и бросил весь избыток добычи, и им может пользоваться всякий желающий.
Подобно этому живут и дикари. Так, например, живут многие индейцы Южной Америки. О них рассказывают: „они считают еду своею собственностью лишь в то время, пока они голодны“. На языках многих племен нет даже такого слова „собственность“. То, что такому дикарю понадобится, — то он и считает своим и берет без всяких рассуждений. Чем дикарь пользуется, то и считает своею собственностью. Один путешественник рассказывает об индейцах Южной Америки: когда этим индейцам захочется поесть, они идут в первый попавшийся сад или огород или даже дом, да и берут там еду, какая встретится. Берут у своих родичей, берут и у англичан-колонистов. Те думают, что дикари воры и грабители. А дикари вовсе не крадут. Они только не понимают, как и это может голодный человек оставаться без еды, когда она и вот имеется тут-же рядом, и как это может сытый человек отказать в еде голодному.
Так они рассуждают не только о еде, но и о разных других вещах. Рассказывают о некоторых дикарях, что они постоянно делятся всем со всеми. Так, например индейцы в Калифорнии подплывали к одному кораблю и выменивали там рыбу на старые ножи. И при этом бывало так: один индеец только что получил ножик; подходит к нему другой индеец, да и берет этот ножик из его рук себе, а владелец ножика сразу-же отдает его. Или вот, например, американский индеец из племени тегуэльчей убил на охоте оленя. Приволакивает он его к себе в деревню, набрасываются на оленя все дикари, отрезывают от него себе по куску да и растаскивают их по своим хижинам. Тот, кто убил оленя, получает при этом лишь самый лучший кусок. Все остальное — общая собственность: бери из нее кто сколько хочет.
Не считаются собственностью у таких дикарей ни вода, ни земля, ни леса, подобно тому, как свет и тепло. Не считаются собственностью даже запасы пищи. Все это принадлежит всем, всему народу, составляет не личную, а родовую собственность.
Есть такие племена дикарей, у которых род сообща владеет всеми вещами, — не только землею, скотом, и домами, но и разным домашним имуществом. Каждый родич считается собственником любой вещи, принадлежащей роду.
Вот, что рассказывают о полудиких жителях островов Самоа, которые находятся далеко за Японией на Великом Океане. Этим островитянам жилось очень счастливо до тех пор, пока к ним не нагрянули белокожие купцы, проповедники и солдаты. У самоанцев всякое имущество считалось собственностью рода. Каждый родич имел право брать себе все, что нужно, от всякого другого родича. Разумеется, это только в случае необходимости и если у самого ничего нет. Но зато и другие родичи имели право и с ним самим поступать таким же образом. Например, сгорел у какого-нибудь самоанца дом. И, вот погорелец без всякого стеснения идет к какому-нибудь своему родичу и поселяется в его доме да и живет там сколько ему вздумается. Пользуется и жильем, и одеждой, и едой. Хозяева не скажут ему против этого ни слова. Это вызвало бы против них презрение всей деревни, всех других родичей. А таких родичей иной раз несколько сот человек. „Бери что нужно у любого, но и в свою очередь давай всякому“, — вот главное правило их жизни. И при этом никто не в убытке: каждый хоть и отдает, но зато каждый и получает. Разумеется, при таком порядке у самоанцев нет ни богатых, ни бедных. Все больные, все старики, все безработные, все слепые, хромые и неспособные всегда имеют кров, пищу и одежду.
И так живут не одни только самоанцы. Рассказывают о негритосах, жителях филипинских островов: каждый негритос даже обязан пред каждой своей едой несколько раз громко крикнуть. Такой крик означает приглашение к еде. На этот крик может прийти всякий голодный. И не только родич, а даже чужой.
У самых старинных и самых диких людей стали считаться собственностью прежде всего изделия их собственных рук, например, — палки с заостренными концами, обделанные их руками камни и вообще оружие и тому подобные вещи: сосуд для питья, сделанный ими из тыквы, из страусового яйца, из раковины. Но при этом всегда бывало так: все орудия, изготовленные мужчинами для охоты, рыбной ловли — составляли его собственность. А домашняя утварь, приготовленная женщиною, ей же и принадлежала. Словом, собственностью прежде всего считалось то, на что был потрачен свой собственный, человеческий труд. Вот почему старинные люди давным давно поступали так: когда умирал человек, они клали вместе с ним в могилу и изделия его рук, — оружие, сосуды, даже украшения, бусы, браслеты. Почему так бывало? А потому, что труд не отделялся, от человека ни при жизни, ни после смерти, произведения труда не отделялись от самого труда.
Но так было только в очень старинные времена. И так было только до тех пор, пока люди умели лишь охотиться и ловить рыбу, пока они не имели никаких запасов, никакого имущества, кроме своих жилищ и своих жалких орудий. Затем пошли мало-по-малу разные перемены. Они начались тогда, когда вошло в обычай делать запасы, да когда больше развернулась хозяйственная жизнь. И правда, охотник или рыболов добывают для себя еды лишь столько, сколько им необходимо, чтобы прокормиться немедленно. Сохранять добычу про запас для. них невозможно: ведь она легко портится. Поэтому в делании запасов они и не видят для себя никакой пользы, никакой нужды. Но вот в некоторых местностях вошло в обычай приручать животных и заводить большие стада домашнего скота. Живой скот уже требует большого ухода, труда. Но зато он и размножается и его можно держать большими стадами и убивать для пищи, когда только ее не достает; можно пользоваться шерстью, волосом, молоком и не убивая; можно, наконец, делать запасы всего этого, что разумеется, очень выгодно. Это — целое богатство. Первоначально стада принадлежали в каждом пастушеском племени всему роду, а не отдельным людям, были родовой собственностью. Но мало-по-малу они перешли в собственность начальника главы рода, а потом и к отдельным его членам. То же самое случилось и с земледельческими племенами. Уход за полем хороший урожай требовали много труда, но давали и большой запас зерна, создавали имущество, богатство. И каждый хозяин, затрачивая свой труд, стал постепенно сам, один пользоваться и его плодами. А затем мало-по-малу стал считать и самую землю своею собственностью.
Так постепенно возникла частная собственность. Она возникла сама собой. Возникла потому, что изменилось человеческое хозяйство, изменились способы пропитания.
Но не обошлось, конечно, дело и без насилия которое было всегда и во все времена. Еще в те времена, когда собственностью считались только изделия собственных рук, находились среди людей и такие, которые почуяли и поняли, что считать что-нибудь „своим“ очень выгодно и приятно; например, выгодно не делиться с другими своей добычей, лучше ее припрятать про запас: „хоть я, мол, и сыт, хоть я ее и не ем, а все-таки она моя, — такою я сам считаю ее, да и другие также должны считать“. Но в том-то и дело, что для других людей такие рассуждения, как раз наоборот, — очень невыгодны. Как же быть в таком случае? Двум охотникам до одной и той-же вещи только и остается, что вступить в борьбу между собою, помериться силами: кто сильнее, тот в конце концов и получит выгоду. Тут уж о правах рассуждать не приходится: кто сильнее, тот и прав.
И вот, у многих племен появилась еще в незапамятные времена собственность, — собственность на основании силы: „я владею, потому что я сильнее“. А уж если, рассуждать таким способом, то что помешает не только владеть чем-нибудь, и от других отнимать? И у всех диких народов сильные мужчины с незапамятных времен обижают более слабых, в особенности же они обижают женщин и детей. Нередко женщина день-деньской работает, добывая еду для себя и для своих детей. А лишь только собрала она кое-что, приходит мужчина, отнимает собранную еду да и пожирает или припрятывает ее себе про запас, таким способом и выходит, что у насильника есть запас, а тот, кто трудился над заготовкой этого запаса, тот должен волей-неволей работать снова.
Так и ведется с незапамятных времен.
Еще в те далекие времена некоторые люди стали считать кое-что своей собственностью только благодаря своей силе, своим насилиям, своим захватам. Так появились на земле собственные запасы еды, собственное оружие и орудия, украшения, жилища, одежда и все нужное или полезное для жизни. Но не своим трудом приготовленное, а отнятое от других силою. Отнималось и отнимается все это не только от женщин, но и от мужчин, и вообще от тех, которые послабее. Отнимается посредством нападения, посредством войн. Отнимается и у своих, и у чужих, и у земляков, и у иноплеменников. Отнимается и скопляется в одних руках все больше и больше, и в таком количестве, в каком одними своими руками не наделаешь. И вот, что особенно важно: насильники разных времен и народов сначала говорили о тех произведениях чужого труда, которые ими присвоены: „эта вещь моя собственная, потому что я взял ее силой“. Потом стали говорить так: „я имею право“