Когда мы молоды
ОГНЕННАЯ ГРИВА
Владимир Иванович радовался платформе, как радуются новой квартире. Все ему нравилось в ней: и то, что она маленькая, хрупкая с виду, каких давно уже не строят, и то, что накануне ее грузили кругляком, и лоскутья коры, оставшиеся в память об этом, были мягкие, квелые и пахли сосной с горьковатой примесью прели. Стоя на платформе, Владимир Иванович торжествовал.
А вокруг все вертелось в какой-то замедленной суете, похожей на кипение тяжелой жидкости. Сверкали на солнце параллели путей; бесшумно и загадочно, словно заколдованные, катились вагоны с сортировочной горки; звякали замирающей звуковой цепочкой буфера состава, получившего толчок; чумазые сцепщики разъезжали на подножках тендеров, поводя сигнальным флажком, зажатым в черную рукавицу; хриплый голос распоряжался из невидимых громкоговорителей, выкрикивал неразборчивые фразы; требовали путей маневровые паровозы, тройками отсвистывая нужные номера, и над всем этим — острый и терпкий, как тропические пряности, запах разогретого мазута.
— Ну, чего стоишь! Давай грузи, думаешь, тебя дожидаться будем? Сейчас двенадцатая путя освободится, и погоним, дожидаться, думаешь, будем тебя?
Выпалив это резким фальцетом, запаренный составитель побежал куда-то в дальний конец станции, а Владимир Иванович вспомнил, зачем нужна ему эта платформа, добытая с таким трудом.
— Я пошел за машиной, а вы ищите пока колодки и растяжки, — бросил он на ходу коллектору Валерию, который сидел на наклонных лежнях погрузочной эстакады и жевал соломинку. Сидеть здесь было неудобно, Валерий весь изогнулся, но сидел.
«Разумеется, не захочет понять, что от него требуется», — подумал Владимир Иванович, но не остановился, быстро зашагал через пути. В последнее время он стал отдавать распоряжения Валерию неохотно, сквозь зубы, потому что тошно было смотреть, как неохотно они выполняются.
— Какие колодки, Владимир Иванович? — крикнул вслед Валерий. Собственно, не крикнул, сказал обычным голосом.
Владимир Иванович остановился, резко повернулся, подошел к эстакаде, подобрал одну из разбросанных вокруг деревянных колодок с торчащими пятидюймовыми гвоздями.
— Вот какие, видите?
Валерий встал не спеша и подошел поближе. Владимир Иванович бросил колодку, подобрал кусок проволоки, скрученной и запутанной.
— А растяжки вот какие, понятно? Восемь колодок и четыре растяжки.
Он шагал через рельсы, негодуя. Если не ткнуть носом, ничего не сделает сам. Палец о палец не ударит!
Зеленый газик с брезентовым верхом стоял возле серого от паровозной гари здания товарной конторы. Владимир Иванович заглянул в помещение. Полный кряхтящий железнодорожный начальник, положив телефонную трубку, несвежим платком утирал рыхлое лицо.
— Ну что, еще чем-нибудь недовольны? — встретил он Владимира Ивановича.
— Нет, напротив, всем доволен, зашел попрощаться и поблагодарить. Очень вам признателен!
Железнодорожник поднялся с некоторым замешательством, некрепко пожал протянутую руку, и во взгляде его было столько недоумения, что Владимир Иванович почувствовал себя мальчишкой, попавшим впросак. А когда он выходил, уже снова звонил телефон, и начальник отвечал падающим, усталым голосом: «Д’. Слуш’ вас. Ничем не м’гу помочь». И Владимиру Ивановичу вдруг стало совестно за тот напор, с которым он добывал свою платформу, злоупотребляя именем Академии наук, к которой в действительности лишь косвенно относилась его экспедиция, за едва замаскированное стращание обкомом, секретаря которого он как бы невзначай называл по имени-отчеству…
…С переезда Владимир Иванович свернул в междупутье и подъехал к эстакаде. На ней стоял Валерий, лениво и неловко распутывая толстую проволоку. Наклонные брусья для въезда лежали широко, в расчете на грузовые машины, внутренние края их были обломаны. Владимир Иванович выглянул из кабины, проверил направление колес и стал медленно въезжать.
— Показывайте! — крикнул он Валерию.
«Само собой, о чем говорить», — изобразил тот одними бровями. Владимир Иванович медленно вел машину наверх, а Валерий, согнув руки в локтях, легонько помахивал то одной (левей), то другой (правей) ладонью, а потом манил обеими руками на себя: прямо, прямо… Газик гудел шестернями на первой передаче, но уклон был слишком крут, мотор стал давать перебои и вдруг заглох. «Черт возьми, что же я сразу не включил передний мост!» — подумал Владимир Иванович с досадой и стал съезжать назад.
— Давайте я въеду. С разгончиком! — подскочил Валерий.
Ведь это надо! Пришел в экспедицию с новенькими любительскими правами, вся цена-то им шестнадцать часов «практической езды», чуть поднатаскался и уже считает, что лучше водит машину! «С разгончиком!» Все-то они знают — понаслышке! Здесь чуть не попал на край, а провалишься между брусьев, как потом вылезать?
Владимиру Ивановичу не надо бы принимать так близко к сердцу самонадеянность юнца, но что поделаешь: водительское искусство — его самая чуткая струна, это его страсть, своим умением водить машину он гордится больше, чем заслугами в геологии.
— Ладно, без вас обойдется.
Отходит с видом оскорбленной невинности, пожимает плечами. А что, может быть, и въехал бы! Ничего особенного. Пятьдесят — «за», пятьдесят — «против». Но для Владимира Ивановича это «не тот стиль». В серьезном деле «за» должно быть около ста.
С включенным передним мостом Владимир Иванович плавно въезжает на эстакаду. А вдалеке уже подходит к стрелке паровоз. На эстакаде только один трап, другой валяется внизу. Владимир Иванович берет трап, мостит наискось между эстакадой и платформой. Валерий стоит, смотрит.
— Подали бы другой трап, Валерий!
— Пожалуйста, а где он?
— Вон, внизу.
Валерий не спеша спрыгивает вниз, с натугой берет тяжелый трап из толстых досок, но положить его на эстакаду не может, только приподнимает над ее уровнем. Владимир Иванович подхватывает трап, волочит его на место, быстро, прыжком, садится в машину, потому что паровозик уже на подходе.
— Напрасно волнуетесь, Владимир Иванович. Они подождут.
Вероятно, и в самом деле подождали бы, не везти же пустую платформу. Но хорошо ли заставлять ждать? Валерий об этом, конечно, не задумывается. «А может быть, и я напрасно задумываюсь?» — приходит в голову Владимиру Ивановичу. Но ему некогда размышлять, он заезжает на платформу, в два маневра ставит машину точно посередине, и тут же паровоз цепляет платформу и тащит ее за собой.
— Валерий! Колодки! — кричит Владимир Иванович, ставя машину на скорость и на ручной тормоз.
— Вот они, — показывает Валерий.
Как это он догадался перебросить их на платформу — просто диво. Наверное, сообразил, что возвращаться за ними пришлось бы ему, самому.
Владимир Иванович чувствует, что уже не может быть справедливым. Все в этом парне вызывает у него протест. Даже наружность. Светло-серые глаза, ясные, прозрачные, не выражают никаких эмоций. Светлая кожа с легким загаром, удивительно гладкая, нежная — как у барышни. Брови темные, густые, пышные, а волосы пшенично-желтые — не красится ли в парикмахерской? Нос прямой, разве только чуточку длинноват, губы красные, сочные — плотояден. Роста высокого, держится прямо, талия тонкая, плечи прямые, широченные. «Я с таким сложением, наверное, был бы мастером по гимнастике, а этот полена потолще поднять не может…» Владимир Иванович ловит себя на этих придирках, прекрасно понимая, что все это вздор, но не может заставить себя думать иначе. Что-то непримиримо враждебное чудится ему в этом красивом, выхоленном юнце.
Состав был уже готов, и их прицепили в самую голову, поэтому паровоз, который возил платформу по станционным путям, так и остался с ними. На этой второстепенной северной дороге доживали свой век паровозы, и хотя с точки зрения технико-экономической это называлось отсталостью, Владимиру Ивановичу было приятно, что их повезет паровоз — старый служака. Скоро он совсем исчезнет из мира реальных вещей, но надолго останется в памяти людской, где-то рядом с пулеметной тачанкой. Владимир Иванович радовался предстоящему путешествию, как лет около сорока назад радовался бы хорошей сказке.
Они едва успели закрепить машину, и вот уж паровоз загудел протяжно, проплыли мимо пакгаузы, будки, блокпосты, и по сторонам однопутной дороги потянулось таежное безлюдье. Солнце уже застревало в верхушках деревьев, и воздух становился прохладен. Платформу со всех сторон обдувало ветром, от паровоза густым дождем летела угольная пыль, хлесткая, колючая. Но Владимир Иванович все еще не спешил укрыться в машине. Подняв воротник брезентовой куртки, надвинув синий берет на лоб до самых очков, он стоял, привалившись к капоту газика, и смотрел на пробегающий мимо ландшафт: угрюмую и хилую тайгу с болотистыми прогалинами, крутобокие пади с извилистым ручейком в зарослях осоки, внезапные просеки, взрезывающие лесную даль, серые столбы, а на них провода, провода, которые колеблются вверх-вниз, вверх-вниз… Как ни бедно разнообразием это зрелище, Владимиру Ивановичу трудно оторваться от него: быстрый бег, мелькание предметов обещают, обещают новизну, что-то дивное, невиданное еще. Наконец он вспоминает, что сегодня не обедали, и открывает дверцу машины, где Валерий сидит на своем обычном месте, рядом с водителем, и читает «Четвертый позвонок».
— А не перекусить ли нам, старина? — говорит Владимир Иванович игриво: успех дела и ощущение езды привели его в приподнятое настроение.
— Не мешало бы, — оживляется Валерий. Инициатива начальника на этот раз ему как нельзя более по душе, хотя, не будь ее, он терпел бы и дальше.
Вокруг — жиденькая голубоватая тьма августовской северной ночи. Черной широкой лентой несется мимо тайга по обеим сторонам, и в этом лесном коридоре оглушительно грохочут по рельсам сорок вагонов. Владимир Иванович сидит на водительском месте, опершись руками и грудью на руль. Позади, на широком пассажирском сиденье под двумя одеялами, спит Валерий. Владимир Иванович все еще дивится, как это у него просто и естественно получилось.