— Она? — язвительно возразила Ольга Павловна. — Он сам ни за что от нее не уйдет. У ее отца дом полная чаша — корова, свиньи, куры. В наше время это кое-что значит!
— Я слышала, скоро будут раскулачивать мясника Фирсова. Представьте себе, мяса в долг он уже не отпускает, — заметила Мэм.
— Не пойдет он на развод, — стояла на своем Ольга Павловна. — Он что, разве говорил тебе, что собирается развестись?
— Он? Мне? — голос матери звучал неуверенно и жалко.
— А знаешь, что говорит Федотовна, их соседка? Она говорит, от Дуськи он был рад бы уйти, но взять другую с ребенком — не-ет, не такой он дурак.
Это говорила не змеюка Мэм, это сказала Ольга Павловна. Будь это Мэм, он пропустил бы сказанное мимо ушей, не придал бы никакого значения, всем известно, у нее язык без костей, доброго слова но дождешься, вот уж воистину Пиковая дама, ведьма старая. Но Ольга Павловна!
— Тсс! — напомнила Дина. — Вдруг он услышит…
— Мал еще, ничего не понимает, — возразила Ольга Павловна. — Да и спит сном праведника. Ведь спит?
— Не знаю, — откликнулась мать. — Наверно. Я положила ему компресс на голову. Кажется, ему полегчало, и он заснул.
— А как он вообще? — спросила Дина.
— Ах, по сути дела, давно уже должно бы пойти на поправку, а вот никак, — пожаловалась мать.
— Вызови врача, — сказала Дина.
— Гердер был. Еще раз звать его неудобно, он всегда так занят.
Мальчик знал характер матери. Кого-то обременять было мучительно для нее. Тут он ее полностью понимал. В самом деле, как решиться опять беспокоить вечно спешащего и без того перегруженного старого человека? Он ведь выписал лекарства, чего же еще?
— Девочки, нам пора, — спохватилась Ольга Павловна.
— Ой, без пяти час, — заторопилась и Мэм, из всех только у нее были часы. — Опаздываем.
— Не знаю, можно ли мне его оставить, — засомневалась мать.
— Да почему же нет? Ведь он спит, пусть себе и спит спокойно, будет только на пользу, а через три часа ты опять придешь.
Они направились к двери. Мать, склонившись над мальчиком, тихо спросила:
— Ты спишь, сынок?
Мальчик промолчал. Пусть думает, что он спит. Будет ужасно, если она поймет, что он слышал весь разговор.
Еще немного мальчик полежал с закрытыми глазами. Хорошо, что он снова один. Мать сказала, что теперь должно идти на поправку. Скоро он снова будет на ногах. Пойдет в красный уголок играть в шашки и обыграет наконец этого хвастунишку Пашку-цыгана. И в футбол он снова будет играть. Витьке, инженерскому сыну, купили новый мяч, настоящий, покрышка из толстой кожи, ртом его и не надуть как следует, а только специальным насосом. Но главное, он сможет пить сколько душе угодно. Где это слыхано, до смерти хочется пить — и не можешь!
Ему вдруг стало очень худо. Голова звенела, как туго надутый мяч, тупая боль появилась в ней снова, сердце заколотилось, как пойманная птица. Должно пойти на поправку, говорили все, но ничего похожего! А если так и не пойдет, что тогда? Тогда придется умереть.
Умереть? Поначалу мысль показалась совершенно нелепой. Как это — умереть? Умирают люди на войне, геройски, сраженные вражьей пулей. Умереть можно и от голода, в голодные годы мрут тысячами, но сейчас-то не голодный год. Кроме того, умереть можно, когда страшные эпидемии, например, чума или холера, и еще от тяжелой болезни вроде туберкулеза. А разве можно умереть от ангины? Вообще-то все люди умирают. Это естественно, ничего с этим не поделаешь, люди примиряются с мыслью, что приходится умирать. Говорится же в книгах о стариках, которые заранее беспокоятся о гробе для себя и даже мастерят его своими руками. Но если человек вовсе не стар? Если просто даже не стал еще взрослым? Да что там, разве дело в возрасте? Иссякнут силы, из-за болезни или еще почему-нибудь, скажем, из-за несчастной любви, об этом тоже бывает в книгах, и разум должен примириться с мыслью, что ты обречен. Значит, я должен умереть?
Его уже не пугала эта мысль. Его организм в самом деле был так истощен, что пора было сознанию настраиваться на близкий конец. Противиться мысли о смерти уже не хватало душевных сил. Открытие, что он может умереть и, очень возможно, скоро умрет, подействовало возвышающе, оно наполнило его сознанием собственной значительности, вызвало торжественное, чуть ли не праздничное настроение. Он стал представлять себе, какие последствия, вызовет его смерть. Кольке Рогову станет стыдно, потому что он, не устояв в честной схватке врукопашную, укрылся за штабелем дров и бросал в него оттуда поленьями, и одно угодило в него очень больно, навсегда оставив на левой ноге маленький шрам, похожий на фронтовое ранение. Будет мучить совесть и Борьку Цветова, бесконечного второгодника, самого сильного парня в их четырехклассной школе, который заставил своих дружков подкараулить его и избить, потому что он застал Борьку в школьной раздевалке, когда тот лазил по чужим карманам. Всплакнет и Галка-задавала, которая воображает, будто он в нее влюблен, потому что он, как ей кажется, заглядывается на нее, на самом же деле он глядит в ее сторону потому, что сидит она в первом ряду от окна, и, как только ему захочется поглядеть через окно на улицу, получается, будто он глядит на нее. Все они придут на его похороны, все будут серьезны и полны благоговения. И духовой оркестр, организованный недавно при рабочем клубе, заиграет траурный марш «Вы жертвою пали…». И дирижер, инженер по технике безопасности Логинов, с печальным лицом, размахивая своей трубой, будет думать виновато: не захотел я взять его в оркестр учеником, слишком маленьким он мне показался, а теперь вот провожаем его на кладбище… И учительница Гертруда Георгиевна горько упрекнет себя за то, что пригрозила ему за подсказку вызвать мать к заведующему. Эта угроза довела его до слез, а что может быть унизительнее слез в присутствии всех одноклассников, включая девчонок? Но совладать с собой он не мог, дело касалось чести его матери.
Да, мать! Она будет убиваться больше всех. Но, пожалуй, только сначала. Велика ли потеря, рассуждая здраво? Уж скорее, избавление. Никак не скажешь, что он облегчал ей жизнь, пожалуй, наоборот, иной раз она об этом прямо говорила, когда он слишком уж огорчал ее очередной выходкой.«Ах ты, горе мое!» — жаловалась она, услыхав от соседей, что он играл в орлянку, или что выменивал у кого-то самодельный пистолет, стреляющий настоящими картечинами, или что видели его в лесу у костра, на котором жарилась неизвестно откуда взявшаяся курица. Да, он причинял ей много забот, это уж точно. И тем более теперь, когда наконец появился у нее ухажер, пожалуй что готовый предложить ей руку и сердце. А он, маленький негодяй, встал им поперек дороги! Итак: умереть?
Говорят, все в руках божьих. Бога нет, это верно. Но все-таки кто-то или что-то определяет судьбу. Существуют приметы. Баба с пустыми ведрами или черная кошка. Здесь нет ни той, ни другой. Никого, кроме мух. А нельзя ли через них выведать свою судьбу? Ну, например: если там, в теплом углу над окном, наберется четное число этих тварей, то я умру, а если нечетное, то останусь жив.
Мысль понравилась мальчику, по пылающим щекам даже скользнула слабая улыбка. Болезнь тем временем делала свое дело, с каждой минутой все сильнее давила тяжесть на грудь, все учащенней становилось дыхание, воздух почти не проникал в легкие, и все сильнее мутилось в голове. Но мальчик начал свою, быть может, последнюю в жизни игру, ведь он был всего лишь ребенок, а дети должны играть.
Первая попытка не удалась. Кое-где мухи сидели так тесно друг к другу, что трудно было считать, иной раз сливались и очертания их тесных компаний, и первый результат — сорок мух — показался мальчику малоправдоподобным. К тому же появилась резь в глазах, голова загудела, и словно тяжелым молотом забухало в висках. Но он не сдавался. Считал слева направо и справа налево, сверху вниз и снизу вверх, придумал даже систему: разделив всю массу на кучки, пересчитывал их по отдельности. Результат оставался тот же — сорок мух.
Он ужаснулся. Он понял вдруг, что вовсе не хочет умирать, что его маленькая, незначительная и, может быть, никому не нужная жизнь несказанно дорога для него! Он опять стал лихорадочно пересчитывать своих предсказательниц судьбы, сбился, начал сначала. Но каждый раз, дойдя до конца, получал одно и то же роковое число: сорок!
Вот он, значит, ответ. Четное число. Выходит, спасения нет?
Он лежал в полном отчаянии, машинально уставившись взглядом в мушиный уголок. И вдруг послышалось тихое жужжание. А может быть, ничего и не было слышно, но он отчетливо увидел, как в потоке света от двери к окну движется крохотное серое существо. Вцепившись в него взглядом, он, не отрываясь, следил за полетом. А муха не придерживалась определенного курса, казалось, она сама не знает, куда и зачем летит, такие круги и спирали она выделывала. Но в конечном итоге она все-таки приближалась понемногу к теплому уголку, где прикорнули сорок ее сородичей.
Надежда снова затеплилась в бедной мальчишечьей душе. «Давай, давай же, миленькая серая муха, лети же к своим подружкам, ничего лучшего тебе не придумать в этой тесной, этой душной, такой скучной комнате. Давай же, присоединяйся, что тебе стоит, а мне — мне ты подаришь долгую интересную жизнь, полную приключений, чудес и увлекательных дел!»
И как будто на муху подействовали его заклинания. Она все увереннее приближалась к сонному лагерю своих сестриц, сделала возле него несколько кругов, выбрала свободное местечко и уселась в самой середине.
Вот оно! Свершилось! Он принялся считать. Он спешил: скорей, скорей, пока она не передумала и не улетела снова, пока не проснулась какая-нибудь другая и не… Нет, все обошлось. Сорок одна. Нечетное число!
Мальчик закрыл глаза. Тотчас навалилась на него свинцовая тяжесть, стук в висках перешел в грохот, потом все исчезло, и он провалился в глубокую черную яму…
Соседка, та самая, что подарила им когда-то ваньку-мокрого, столкнулась с матерью в коридоре: