– Ты что! Я не могу! Не могу я, Май!
– Да не кричи, чего орёшь-то!
– Ну позвони ты, ну будь человеком, подруга ты мне или нет?
– Да ты напиши ему и всё. Велика важность.
Но Янка и написать не могла. Письмо ничего в ответ не скажет, по письму разве поймёшь, простит тебя человек когда-нибудь или нет…
– Да ладно, давай сюда телефон. Подумаешь! Ты, Янка, всё-таки дикая какая-то.
И Майка позвонила. Голос у неё был уверенный, деловой, будто она приказ отдавала.
– Рябинин? Привет, это Майя Черкасова. Янка просила тебе передать, что всё это правда, про того парня. Они встречаются, и у них всё хорошо. Ага. Давай, пока.
Майка отключилась и посмотрела на Янку.
– Ну? Что он тебе сказал?
– Ничего.
– Ничего?!
– А что он должен был сказать, Ян?
Янка бухнулась на диван. Она не знала «что». Но НИЧЕГО – это было слишком.
Ни-че-го. Он, обещавший любить её всю жизнь, не сказал ничего, не узнал, кто этот парень, чтобы набить ему морду, не попросил о встрече, не передал Янке проклятье… Ничего. Он не будет за неё бороться. Он отказался от неё. Янка думала, что испытает огромное облегчение, когда освободится от него, но чувствовала только ярость. Будто это её предали. Будто это он ей сказал, что ему надоело с ней и у него есть другая. Как легко он от неё отказался! Просто сдал её какому-то там парню из Заречья! Верная Майка села рядом и осторожно спросила:
– Яаан… а не мог он специально это выдумать?
– Что?
– Ну выдумать, будто ему сказали, что у тебя кто-то есть? Может, ему тоже надоело? Или он чувствовал, что ты больше его не любишь. Ну может, он сам хотел уже расстаться и тоже не мог тебе сказать.
Наутро Янка пришла в школу, надев самую высокомерную маску, на какую только была способна. Она спрятала за ней и страх (а если он подойдёт и спросит? Ну неужели он даже не подойдёт?), и стыд (главное, не смотреть ему в глаза. Не смотреть ему в глаза), и обиду (ты отдал меня, не стал бороться за меня ни секундочки!), и ярость (значит, вот какую ты придумал фишку, да? Вместо того, чтобы просто поговорить по-человечески!).
Это случилось в октябре, в самом начале восьмого класса, и до мая Янка даже не смотрела в Сашкину сторону. Но и на других не смотрела. Не хотелось. Все мальчишки казались какими-то жалкими и глупыми. Ей теперь казалось, что если она и влюбится в кого-нибудь когда-нибудь, то это будет взрослый состоявшийся мужчина, который много пережил и много знает. И с которым будет по-настоящему интересно.
А в июле родители развелись, и они с мамой уехали жить в Крым.
Янка с одноклассниками и не попрощалась толком. Только с Майкой.
Но с собой в Крым она взяла Братца Кролика – игрушку, которую ей однажды подарил Рябинин. Кролик был небольшой, чуть больше Янкиной ладони, в штанах на лямках, клетчатой рубашке, с ушами до самых пяток. Чем-то неуловимым, может быть, хитрым выражением чёрных бусинок-глаз, он напоминал ей Рябинина.
И вот она здесь, у «самого синего моря», которое сейчас, поздней осенью, такое чистое, прозрачное, будто зеленоватое стекло. А они – там. За тридевять земель, на другой планете. Майка пишет часто, все новости рассказывает, иногда присылает фотки. Один раз ей Юлька Озарёнок написала, из параллельного, они вместе на рисование ходили. Пару раз Лерка, а как-то даже Герка Ивлин, лучший Сашкин друг. Так, ни о чём письмо, как живёшь, да чем занимаешься. Полы я, Ивлин, мою, каждый день с двух до четырёх. Но к письму Терка прикрепил фотографию: вся их компания в парке, и Сашка там был просто необыкновенный. Красивый.
Янка подошла к окну, смотрела на улицу, сбегающую к морю, на старый грецкий орех у забора. Она вдруг вспомнила, как прошлой зимой они гуляли с Майкой и встретили в парке на скамейке Рябинина, Ивлина и Листовского. На той самой, где часто сидели Янка с Сашкой, когда ещё встречались. Было очень холодно, но Рябинин не надевал перчаток. Они постояли немного, поболтали, стараясь не смотреть друг на друга, и разошлись. И сейчас, в Крыму, Янка опять вернулась в тот морозный вечер и синие сумерки, и у неё сами собой сложились строчки.
Я к Вам хочу.
Стремительно и дерзко
Этим желанием заглушая все остальные.
Я к Вам хочу.
Мне рядом с Вами тепло,
Даже если Вы не со мной.
Я к Вам хочу.
Сумеречной синевой
Мороз окрасит наше небо,
И будут вычерчены на этой синеве
Уснувшие деревья.
Я к Вам хочу.
У меня есть крохотная надежда,
Что Вы без меня тоскуете так же,
Как и я без Вас…
Она усмехнулась сама себе: ты к Рябинину теперь на «Вы»? Раньше у Янки тоже получались такие нерифмованные стихи. Рифмовать слова она никогда не умела, называла свои творения полустихами. Она не собиралась быть поэтом, но знала: если будет очень грустно, надо перечитать эти строчки и, может быть, станет легче. Янка записала полу-стихотворение в тетрадку и достала из сумки Братца Кролика, посадила его на свою подушку, долго смотрела, шептала: «Сашка. Сашка».
С этого дня Янка начала откладывать 2/3 зарплаты в деревянную шкатулку.
Глава 4Пришедший
Первого ноября приехал Тарас.
– Тарас! – взвизгнула Янка и повисла на дядьке.
Он засмеялся, звонко чмокнул её в макушку.
– Ух ты, большущая какая стала! Как учишься?
– А, – отмахнулась Янка, – на «семёрочки».
Младшего маминого брата Тараса Янка любила больше всех родственников, иногда даже больше мамы. Тарас был высокий, худой, молчаливый, но в глазах за стёклами очков искрился смех, особенный, ироничный. И Янке всегда хотелось узнать, о чём он думает, над чем смеётся там, внутри. Тарас работал в заказнике, в можжевеловой роще, а летом водил в походы туристов. Янке казалось, что он всегда пахнет костром и смолой можжевельника. Обнимая Янку при встрече, Тарас всегда похлопывал её по спине и шутил, будто проверяет, не проросли ли крылья. Сквозь одежду любой толщины Янка чувствовала, что ладони у дядьки сухие и горячие.
У бабушки с дедом Тарас появлялся редко. Они пилили его, что он уже седой, а всё не женится.
– Я с рождения седой, – шутил Тарас. Что ж мне, в пелёнках под венец идти?
Ну, может быть, и не с рождения, но сколько Янка себя помнила, виски у дядьки всегда были белыми, хоть он старше её всего на двенадцать лет. Всё, что было связано с Тарасом, казалось Янке особенным: его горы, его заповедник; его штормовка, пропахшая костром и будто из другого времени, где были героические люди, которые не умели врать и каждую секунду были готовы к подвигу; все эти его жучки и травинки, которых Тарас знал наперечёт и мог рассказать про них всё-всё, было бы желание слушать.
Пока была маленькой, Янка каждое лето просила взять её в поход, но Тарас говорил, что горы – это серьёзно, там не до шуток. Он, вроде, и не говорил, что она не справится, но и не звал с собой. Именно поэтому Янка дома пошла в лёгкую атлетику – тренироваться, готовиться, набираться выносливости.
А потом она сама расхотела идти в поход. Вдруг показалось ужасно страшно и неудобно спать в палатке, топать с рюкзаком куда-то, тащиться по крутым тропам, мёрзнуть, мокнуть и соответствовать такому дяде. Лето за летом смотрела Янка, как уходит в свои горы Тарас, слушала вздохи девчонок по нему и увиливала от его приглашений.
Хотя сейчас она была, конечно, не то что два или даже одно лето назад. Дело не в физической подготовке. Просто уже не поноешь – стыдно. Просто уже понимала: взрослый человек – это не тот, кому лет больше, чем тебе. Дедушка смотрит на неё теперь, как на равную. И не только потому, что Янка сама о себе заботится, здесь привыкли все с детства подрабатывать, особенно летом. Дедушка Янку зауважал, что она на такую работу согласилась, и он теперь всегда за неё заступался.
– Куда ещё? – сказала как-то бабушка, когда Янка начала отпрашиваться вечером гулять. – Нечего одной шляться!
– Работает она одна, пусть и гуляет одна, – сказал дедушка. И Янку стали отпускать теперь в любое время. Скоро она и отпрашиваться перестала, просто уходила, когда хотела. Одно было правило – в одиннадцать вечера быть дома.
Янке нравилось иногда уйти одной в холмы, усесться прямо на землю и подставить лицо ветру. Вдали кружили дельтапланы, скользили над морем чайки, но крики их не долетали сюда. Отсюда был виден весь Посёлок, зажатый морем с одной стороны, холмами – с другой. И то и другое казалось Янке бесконечным. Хотя она знала: все тропинки в холмах упираются в трассу на Феодосию, а там, за морем – Турция, в которой Янка никогда не была. Все одноклассники были, а она – ни разу. Каждое лето их с Ростиком сюда отправляли. «Бабушка с дедом соскучились, бабушке с дедом надо помочь, зачем нам бешеные деньги за море платить, когда у нас бесплатное есть…».
– Девочка! Девочка, стой!
Янка оглянулась. Молодой парень в белых брюках и рубашке навыпуск и модной куртке догонял её. На груди у него болтался тяжёлый даже на вид фотоаппарат с огромным объективом. Он подходил к Янке, заслоняя вечернее рыжее солнце. Парень как парень. Невысокий, худой.
– Ух ты! – сказал он вдруг удивлённо, останавливаясь напротив Янки и бесцеремонно её рассматривая. – Какая ты… аутентичная! Не двигайся! Вот так замри!
Он навёл на неё объектив и щёлкнул. Посмотрел на экран, довольно хмыкнул:
– Прелесть! Как зовут?
– Яна.
– Яна… Хорошее имя. Знаешь почему?
– Почему? – улыбнулась Янка, мучительно соображая, что такое «аутентичная». Будто болезнь какая-то.
– Всего три буквы, – принялся вдохновенно болтать парень, – зато от А до Я! Точнее, наоборот, но в этом тоже большой смысл. Ты, наверное, очень упрямая? «Поперечная» – так про тебя говорят? От Я до А – весь мир в твоём имени, всё, что в нём есть, потому что всё, что есть – это слова, а слова состоят из букв, а в тебе весь алфавит. Ну и «н» для крепости.
Янка рассмеялась.
– Потрясающая улыбка! – Его фотоаппарат защёлкал без остановки. – А скажи мне, дитя природы, что это за населённый пункт там, внизу, у подножия этих величественных холмов?