Едва он отправил письмо, как пришёл Топанди.
Лоранд поднялся ему навстречу. Тот обнял его, расцеловал.
— Правильно сделал, братец, что у меня укрылся от ареста, спасибо. Но больше ведь уже нет нужды скрываться. Те десятилетней давности события давно оттеснены новыми, другими. Ты опять, не опасаясь, можешь объявиться.
— Это я знаю, газеты мы ведь получаем. Просто я хочу остаться у вас, мне и здесь хорошо.
— Но у тебя есть мать и брат, от них же ты не будешь прятаться.
— С ними мне хотелось бы встретиться после того, как будет устроено моё счастье.
— Это уж от тебя зависит.
— В ближайшие дни всё решится.
— Смотри, не медли! Не забывай, что Мелани сейчас у Шарвёльди. Мне, конечно, очень приятно представить себе, какую физиономию — вроде Гиппократовой маски — скроит этот фарисей, когда та глупая дамочка выболтает ему, что молодой мужчина, проживающий у соседа — сын Лёринца Аронфи. Но и очень тревожно за тебя. Потому что — помнишь ночной наш разговор о конечном и бесконечном? — он всё сделает, лишь бы со свету тебя сжить, можешь мне поверить. Чего доброго, отговорит ещё Мелани.
— Ну, тогда… Не одна же Мелани есть на свете, — пожал Лоранд плечами с напускной беззаботностью.
— Тоже верно. По мне, так бери кого угодно. Ты мне всё равно что сын, кого приведёшь, та мне и будет за родную дочь. Но, главное не откладывай!
— Недели не пройдёт.
— Вот и славно. Лиха беда начало! За такие дела или браться, или уж не браться совсем.
— За мной не будет остановки.
Топанди подразумевал свадьбу. Лоранд же — пистолет.
— Так, значит, чокнемся через неделю на твоей помолвке!
— Непременно!
Топанди не стал выведывать у Лоранда его секрет. Он думал юноше приходится выбирать меж двумя, не подозревая, что тот уже выбрал третью: с перевёрнутым факелом.[148]
Однако же в последовавшие дни настроение у Лоранда было самое приподнятое, словно у жениха перед свадьбой. В точности к у его отца в вечер перед самоубийством.
Но вот настал предпоследний день. Опять был май, но не такой суровый, как десять лет назад. В парке благоухали цветы, щёлка соловьи, жаворонок заливался в вышине.
Ципра гонялась по траве за мотыльками.
После того как Мелани покинула дом, к ней вернулась прежняя бесшабашная весёлость, и она легкокрылой певчей пташкой порхала, носилась, радуясь солнечной весне.
Лоранд не противился её шаловливому заигрыванью с ним.
— Идёт мне этот гиацинт? — показывала она ему цветок в волосах.
— Очень красиво, Ципра.
Сняв с него шляпу, цыганочка украсила её сплетённым из листьев венком и, водворив обратно этот праздничный головной убор, так и этак стала его примащивать, чтобы сидел покрасивей.
Потом, подхватив Лоранда под руку и опустив ему на плечо раскрасневшееся личико, пошла с ним пройтись.
Бедная девушка! Всё-то она позабыла, всё простила.
Счастливая соперница отсутствовала уже шесть дней, и Лоранд по ней не скучал. Он был весел, шутил и любезничал; развлекался — и Ципра уже начинала думать, что их разошедшиеся было пути опять сойдутся.
А Лоранд, смеясь и веселясь, думал своё: лишь день осталось жить, а там — прости-прощай, цветущий луг, прости-прощай, неугомонное птичье пенье, прости-прощай, прекрасная влюблённая цыганка!
Рука об руку взошли они на мостик, тот самый, перекинутый через ручей. Остановились посередине, на том месте, где упало в воду кольцо Мелани, и, облокотись о перила, засмотрелись на зеркальную гладь. На девушку глядело её отражение всё в том же жёлтеньком платье с розовой тесьмой. Лоранду же по-прежнему виделось в воде личико Мелани.
Здесь, на мостике, держал он её руку в своей; здесь сказала она про кольцо: «Пусть остаётся там»; здесь заключил он её в свои объятия.
Но завтра и эта боль отпустит.
К ним присоединился и Топанди.
— Знаешь что, Лоранд? — сказал этот старый манихей.[149] — Мне вот подумалось: махну-ка я с тобой сегодня в Солнок. Надо же честь честью отметить встречу с братом. Закатим с тобой «спрыскум магнум».[150]
— А меня не возьмёте с собой? — вмешалась Ципра полушутя.
— Нет! — раздалось сразу с обеих сторон.
— Почему?
— Не для тебя это. Тебе там не место, — последовал опять двойной ответ.
Топанди хотел сказать: не дело тебе в мужских пирушках участвовать, к хорошему это не приведёт. Лоранд же подразумевал нечто совсем другое.
— А когда он вернётся? — домогалась Ципра.
— Сначала к себе домой, к родителям поедет.
«И правда, — подумалось Лоранду. — К отцу и деду».
— Но не на веки же вечные он там останется?
Мужчины засмеялись. Что значит — «навеки»? Выражение, неподходящее в обыкновенной жизни. Как наше малое время им измерить?
— А что мне привезёте? — совсем по-детски полюбопытствовала Ципра.
Лоранд не удержался от недоброй шутки. Сорвал листок вербейника, круглый, как монетка, положил на ладонь.
— Такую вот штучку.
Они — Топанди с Ципрой — подумали: кольцо. Он же намекал на пулевое отверстие во лбу.
Как жестоки бывают приговорённые к смерти!
За этим шутливым поддразниваньем застал их гайдук с известием, что на крыльце барчук дожидается, хочет с Лорандом говорить.
У Лоранде ёкнуло сердце. Деже!
Не получил письма? Не послушался и раньше назначенного приехал?
Он поспешно направился к дому.
— Если друг, тащи сюда и не отпускай! — крикнул Топанди вдогонку. — Вместе пообедаем.
— Мы здесь будем ждать! — прибавила Ципра, стоя на мостике и, сама не зная почему, не сводя глаз с кувшинок, под которыми скрылось кольцо Мелани.
Совсем подавленный, Лоранд пошёл по коридору к подъезду. Если брат, то последние часы окажутся вдвойне мучительными. Притворяться! Хорохориться, разыгрывая мнимую беззаботность! Перед Деже это особенно тягостно.
Гостя застал он в передней комнате.
И тут Лоранда ждала новая неожиданность.
Юный кавалер, которого спешил он увидеть и с которым очутился лицом к лицу, был не Деже, а — Дяли.
За эти десять лет у Пепи Дяли ни роста, ни мужественности не прибавилось. Прежняя детская пухлость в лице, то же субтильное сложение, вкрадчивые манеры. Модой он, как и раньше, не пренебрегал. Если что и появилось в нём нового, оно сквозило разве лишь в некоей барственности, которую сообщает привычка изображать великодушного покровителя перед бывшими друзьями.
— Добрый день, дорогой Лоранд! — первым весело и добродушно поздоровался он. — Не забыл меня?
«Ах, так ты в напоминание мне приехал?» — пронеслось в голове Лоранда.
— Отправился вот разыскивать тебя, узнавши от госпожи Бальнокхази, что ты здесь. Чтобы не подумал, будто избегаю.
Значит, и правда «она» на след навела!
— У меня тут переговоры с Шарвёльди по делу Бальнокхази, мировая сделка.
Целая буря поднялась в душе Лоранда во время этого вступления. Как себя вести с этим человеком?
— Надеюсь, ты не станешь вспоминать ту смехотворную развлеку между нами десять лет назад? — сказал пришелец, дружески подавая руку. («Ну да, напоминает — на тот случай, ежели я запамятовал!») — Будем снова приятелями!
Лоранд успел уже разрешить мысленную тяжбу с самим собой, которая разгорелась у него в уме за эти несколько мгновений. «Можно вышвырнуть его вон, но тогда все сразу примут меня за обидчика, а мою гибель — за данное ему удовлетворение. Нет, такого торжества им я не доставлю! Пусть убедится этот негодяй, что обречённый нисколько не уступит ему в беспечности — ему, кто с лёгкой душой явился сюда полюбоваться его мучениями!»
И, не распаляясь, не выходя из себя, без тени какой-нибудь гордыни или мстительного ожесточения, Лоранд принял фатовато протянутую ему руку и, ладонью ударив в ладонь, как в былые студенческие времена, дружески её потряс.
— Сервус, Пепи! Тебя да забыть, что ты, чёрт возьми! Но только я думал, что и ты успел за это время состариться. А ты совсем прежний мальчишка. Так и хочется спросить: слушай, а какие у нас завтра лекции?
— Ну то-то же! Очень рад! Самое большое огорчение в жизни было для меня, что мы расстались не по-хорошему. Это мы-то, друзья-приятели! Повздорили. И из-за чего? Из-за газеты какой-то паршивой. Да провались они, все эти газеты! Не стоят они того, чтобы в бутылку лезть из-за них. Ну да хватит об этом, ни слова больше.
— Ладно, коли так. Мы-то здесь, в деревне вообще люди отходчивые, поссорились — помирились. Нынче друг дружке насолим, а завтра в обнимку сидим.
(Ха-ха-ха!)
— Тогда ты вот что, представь меня старику. Он, по слухам, с придурью. Попов недолюбливает. Так я ему про них анекдотов целую кучу вывалю, недели не хватит рассказывать. Пошли, познакомь! Он со смеху помрёт, едва я рот раскрою.
— Ты, конечно, здесь, у нас останешься?
— Само собой! Старый Шарвёльди уже кислую мину строит из-за такого нашествия гостей, а экономка у него — сущее пугало. Да и потом, не годится увиваться за двумя дамами сразу. Стоит за этим в деревню ехать! Апропо![151] У тебя, кажется, тут цыганочка смазливая завелась?
— Уже и про это пронюхал?
— Надеюсь, ты не будешь ревновать?
— Да иди ты. К цыганке-то? («Ну-ка, ну-ка, попробуй, подкатись! — подумал Лоранд. — Я тебе не могу дать пощёчину, — у неё схлопочешь; так сказать, per procura».[152])
— Ха-ха-ха! На дуэль из-за цыганки ведь не будем друг дружку вызывать, верно?
— Ни из-за неё, ни из-за других девчонок.
— Вот и славно. Мы с тобой, я вижу, образумились. Что такое баба, в самом деле. А что ты о Бальнокхази скажешь? По-моему, до сих пор красивей своей дочки. Ma foi![153] Честное слово. Этот десятилетний сценический курс только на пользу ей пошёл. И, кажется, до сих пор в тебя влюблена.