Разрешите представиться
Меня зовут Владимиром Егоровичем. Фамилия — Букреев. Мне сорок лет. Ничем выдающимся жизнь моя не отмечена. Обыкновенный инженер, обыкновенный специалист по измерительным приборам.
Рост — сто семьдесят два сантиметра. Вес — восемьдесят восемь килограммов. Это не мало, но и не так уж много, чтобы бить тревогу и просить в месткоме путевку на Кавказ. Раньше, лет десять назад, я еще любил ходить зимой на лыжах, а летом — кататься на лодке. Но теперь мне некогда тратить время на такие пустяки. Понимаете, у меня очень много работы — дохнуть некогда. Днем я сижу в конструкторском бюро и ломаю голову над тем, как облегчить и получше скомпановать очередной прибор, а вечером, дома, редактирую технические переводы.
У меня есть мечта: я хочу купить «Москвич», но машина стоит довольно дорого. Вот и приходится работать, а не гулять в свободное время...
Моя жена—Анна Михайловна — экономист. Ей... впрочем, не буду уточнять, женщины этого не любят, ей несколько меньше лет, чем мне. Анна Михайловна хорошая женщина и любящая мать наших детей — Сережки и Юли.
Дети у нас нормальные. Сын тринадцати и девочка десяти лет. Учатся ребята в среднем на 4,27 балла. Иногда они заставляют меня решать задачки на уравнения. Знаете, в одну трубу вливается, в другую вытекает...
Анна Михайловна сердится, когда я суюсь в Сережкины учебники, вероятно, она права. В наше время отцы не решали задачек на уравнения, но я не могу отказать детям — очень уж много им задают на дом, прямо ужас сколько они сидят над уроками.
Излагать свою биографию во всех деталях не входит в мои планы. Во-первых, потому что человек я скромный, во-вторых, потому что сколько бы ни старался, ничем похвастать не сумею. Но об одном случае из нашей семейной хроники расскажу.
Не так давно Сережка вытащил из старой коробочки, что хранится в моем письменном столе, потемневший пятиугольный жетон. Повертел жетон в руках, прочитал надпись на обороте значка и спрашивает:
— Пап, а пап, это твой значок?
— Мой.
— Так тут же написано: «Победителю соревнований по академической гребле». Выходит, победитель — ты?
— Был. Только давно. В одна тысяча девятьсот тридцать седьмом году, сынок...
— Здорово! Расскажи, пап.
— Что рассказать?
— Как ты стал победителем и вообще.
На столе передо мной лежала толстенькая пачка листков— перевод статьи для сборника «Современные измерительные приборы в шведском машиностроении». Статью надо было прочесть к следующему утру. Голова трещала от длинных столбиков цифр, я успел уже обалдеть от сигарет, и, если говорить откровенно, предаваться воспоминаниям мне совсем не хотелось. Но Сережка не отходил от стола и так старательно заглядывал мне в рот, что отмахнуться я не мог. Начал рассказывать. И произошла удивительная вещь. Стоило припомнить, как мы вышли на старт километровой гонки, и в комнате запахло вдруг рекой, послышался скрип уключин, зазвучал сипловатый голос нашего рулевого:
— И-и-и раз, и-и-и два! Спокойно, мальчишки...
Черт возьми! Сколько лет прошло, а все представилось так ясно, словно гранитные трибуны Парка культуры проплыли передо мной не далее чем вчера.
Мы очень трусили на дистанции. Мы рвали весла с таким остервенением, будто бы за бортом была не обыкновенная мутноватая вода Москвы-реки, а наш злейший враг. Мы задыхались, мы блестели от пота и выиграли этот труднейший километр в жизни...
А потом гремела музыка. Долговязый председатель гребной секции вручал нам жетоны победителей и призы, представитель спортивной газеты просил сказать два слова о будущих планах...
— Значит, ты экс-чемпион, папа?
— «Экс»?
— «Экс» — значит бывший, — тоненьким голоском объяснила Юля. Оказывается, она стояла за моей спиной и слушала всю историю от самого начала до самого конца.
Почему-то я разозлился на ребят. Это со мной редко случается, но тут случилось. «Бывший!» Я вам покажу «бывший!»
— Марш спать!
— Володя,— сказала Анна Михайловна,— сейчас половина восьмого, куда ж ты гонишь детей спать?
— Я никого никуда не гоню, Аннушка. Мне надо работать. Понимаешь, ра-бо-тать!..
Сережка и Юля выкатились из комнаты, Анна Михайловна тоже ушла, как бы невзначай обронив напоследок: «Работать, работать, всегда работать. С ума можно сойти...»
«При измерении цилиндрических полостей переменного диаметра...» — я поймал себя на том, что в четвертый раз перечитываю самую обыкновенную фразу и решительно ничего не понимаю.
В комнате пахло рекой.
Это был запах двадцатилетней давности. Любимый запах минувшей молодости. Плескалась вода у гранитного парапета, шелестел ветерок, соленый пот щекотал за ушами. Прошлое вернулось вдруг и сладостным кошмаром охватило душу,
Покой и мир под домашними оливами кончился.
Что ждало нас впереди, я не знал.
Через четверть часа голова разболелась еще больше. Таблетка тройчатки не помогла, не помог и нарзан из холодильника. Статья осталась невычитанной.
В этот день я рано лег спать, и всю ночь мне снились реКа, и стук весел в уключинах, и звонкие удары финишного гонга...
Утром пришлось отправиться в поликлинику. Голова болела не переставая, подташнивало, настроение было кислей позавчерашнего кефира.
Врач смерил кровяное давление, выслушал сердце, расписался черенком своего блестящего молоточка на моей груди и сказал тоном, не терпящим возражения:
— Переутомление. Курите?
— Курю.
— Сколько?
— Пачку в день.
— Надо бросать. Пьете?
— Иногда. По стопочке.
— Надо бросать и это дело. Физзарядку делаете?
— Благодарю вас, доктор, все ясно: не курить, не пить, не волноваться, беречь сердце, гулять перед сном, обтираться до пояса холодной водой по утрам...
— Правильно. Бюллетень на три дня. Печать в регистратуре. Следующий, входите!
Следующий вошел, я вышел.
В скверике играли ребятишки. Утро было прозрачное, теплое. Высоко над домами плыли такие белые и пушистые облака, что казались они не настоящими, а нарисованными. Я сел на зеленую лавочку, закурил и задумался.
«Сорок лет. Не так ведь и много, а вот, поди ж ты, сдает, видно, мотор...»
Мимо пронеслась стайка ребят.
— Лешка, не вырывайся, а то как дам раз,— заорал маленький, верткий паренек в синих трусиках и голубой майке,— тогда узнаешь!..
Прошли девушки в нарядных ситцевых платьях.
Одна — светлоголовая, другая — темная. Беленькая сказала черненькой:
— Представляешь, он мне сделал предложение! Этот старик — ему уже наверняка тридцать пять...
Откуда-то сверху на газон свалились воробьи. Провели небольшой шумный митинг и разлетелись в разные стороны.
Жизнь обтекала зеленую скамейку, плескалась, кружила. Сидеть сложа руки, предаваться меланхолии было невозможно. «Надо что-то делать,— решил я,— позвоню Женьке».
„Я не доктору но..“
Женька — Евгений Петрович Калижнюк — мой фронтовой товарищ. Он старше меня всего года на три, но почему-то в его присутствии я всегда чувствую себя мальчишкой. Женька — мастер давать советы, у него прямо-таки талант наставника.
Бывало, еще на фронте получит кто-нибудь тревожное письмо из дому, загрустит, потускнеет, места себе не находит. Женька сразу же тут как тут. Исподволь заведет разговор о делах семейных, тыловых, дальних. Быстренько выяснит «обстановку», невзначай посоветует, что написать домой и как написать. Глядишь, повеселел человек. Распрямился. Отошел. Я позвонил Женьке на работу и без длинных предисловий сказал, что нам надо встретиться, есть разговор, хочу получить совет.
— Приезжай в обеденный перерыв. Посидим, потолкуем,— бодро откликнулся Евгений Петрович.— Жду!
И вот мы сидим в боковой дорожке тихого пыльного скверика. Женька слушает меня внимательно, не перебивая, а я жалуюсь, выворачиваю, как говорится, душу.
— Слушай, Евгений Петрович, глупости я, наверное, болтаю, но не могу больше. Понимаешь? Устаю как собака, голова отказывает. И все время такое чувство, вроде вот-вот заболею. Врач говорит: переутомление, брось курить, не пей... Словом, принцип старый: советует то, от чего хуже вообще не бывает.
— Я не доктор, но...— задумчиво говорит Евгений Петрович,— но думаю, что ты действительно устал и замотался. Не умеем мы жить, Володька, вот в чем беда. Работать умеем, воевать умеем, учиться и сдавать зачеты — пожалуйста, а вот простое дело освоить не можем — не умеем отдыхать. Нет у нас к этому вкуса, нет привычки.
Женька серьезно смотрит на меня своими добрыми се-< рыми глазами, и мне начинает казаться, что я в чем-то виноват перед ним.
— Ты когда последний раз в лесу был?
— В каком лесу?
— В обыкновенном, в зеленом. Ты хоть помнишь, что такое лес, Володька?
— Ну, это там, где деревья растут...
— Вот-вот, очень точное, я бы сказал, даже глубокомысленное объяснение. Слушай, а удочки у тебя есть?
— Избави бог. На одном конце червяк, а на другом...— я не договариваю. Кто его знает, может быть,Женька увлекся рыбалкой? Мне совсем не хочется обижать старого товарища.
— Ты помнишь нашу землянку под Петрозаводском? В ельнике над рекой? Тогда нам не до леса было, не до красот природы. А если отбросить войну, вот бы где пожить!..
Да, я помню Карельский фронт. Помню обыкновенную фронтовую землянку: по стенам шуршал песок, бревна мазались липкой смолой, в двери постоянно дуло. Спали мы на нарах, выстеленных зелеными еловыми лапами. Лапы великолепно пахли. Пожалуй, хвойный дух — единственное, что вспоминается теперь с удовольствием.
— Слушай, Володька, давай махнем в Карелию? — говорит вдруг Женька.— Недели на две, а? Возьмем отпуск и поедем. Пошляемся по лесу, подышим настоящим концентрированным кислородом, поваляемся на еловых лапах. Махнем?
— А работа?
— Какая работа?
— Во-первых, я заканчиваю проект, во-вторых, у меня договор с издательством, в-третьих...
— Ты невозможный человек, Володька! Если так рассуждать, помрешь раньше, чем закончишь свой пятый или, какой там, сто восемнадцатый проект.